Шрифт:
Самару миновали, даже не побывав на базаре.
Отец зачаливал лодку за попутную баржу или плоты, чтобы не выписывать, как это полагалось, у охраны пропуск на разрешение проплыть под мостом. Теперь понимаю: он опасался, что в случае его ареста мы останемся одни вдали от дома.
Но тогда я ни о чем не догадывалась, мы занимались своими обычными играми, с удовольствием ходили по мелководью с бреднем, на привалах строили шалаши, как «маленькие индейцы» Сетона-Томпсона.
5 августа у Каменного Яра перешли в Ахтубу — старое русло Волги.
20 августа проплыли Сероглазку.
До конца путешествия оставалась какая-нибудь неделя.
В Астрахани отец подарил лодку мужику, который помог донести вещи и посадил нас в вагон.
Когда проезжали по Саратовскому мосту, отец подвел нас к окну, и, не отрывая взгляда от Волги, негромко нараспев произнес:
Славы, денег, любви и вина В жизни своей я хлебнул сполна…Мы ехали в купе одни, когда проводник объявил, что скоро Москва, отец сел напротив нас на лавку и сказал: «Девчонки, что бы со мной ни случилось, не думайте обо мне плохо».
Из записок Заяры Веселой
В последний раз я, девятилетняя, видела отца в сентябре или октябре тридцать седьмого у нас на Кривоарбатском.
В тот день я вернулась из школы (мама была на работе, Гайра еще на занятиях) — следом пришел отец. Несколько раз молча прошелся по комнате, потом сел за стол, достал из кармана и положил перед собой тоненькую книжку в бумажной обложке. Я углядела, что она из собираемой мною серии «Книга за книгой», обрадовалась и потянулась за ней через стол, но отец прижал книжку ладонью.
— Сиди и слушай… «Янко-музыкант» [76] , — начал он с печальной торжественностью.
Отец читал мне вслух, чего прежде никогда не делал: я самостоятельно читала с четырех лет. Слушала, смаргивая слёзы; заплакала, когда он дочитал последнюю строку: «Над Янко шумели березы…»
Вскоре отец ушел; тогда я не пожалела, что не побыл со мною подольше: мне не терпелось еще раз перечесть историю Янко…
После реабилитации отца мне довелось побеседовать с Константином Георгиевичем Паустовским. Он рассказал, что с Артемом они познакомились в феврале 1937 года в Ялте, потом несколько раз встречались в Москве.
76
Рассказ Генрика Сенкевича.
В конце октября Артем пришел к Паустовскому, подарил «Россию, кровью умытую», сделав на ней надпись. «Смысл ее такой, — вспоминал Константин Георгиевич: — если встретимся через много лет, пусть можно будет сказать: „се человек“… Очень характерно для Артема…»
Артем был мрачен, сказал, что ждет ареста. Паустовский оставлял его у себя ночевать, Артем отказался…
Это была их последняя встреча.
Из письма Людмилы Борисевич Михаилу Пантюхову
10 октября 1956 г.
[…] Во время посещения им места, о котором он упоминал в последнем письме к Вам, с него взяли подписку о невыезде (наверно, в тюрьме не было в то время мест). Еще некоторое время он был «на свободе», насколько помнится, никаких неприятностей (подобных Вашим) по партийной линии у него не было. Партбилет до конца был с ним [77] . Во всяком случае, 28.Х.37 он пришел с партсобрания или с заседания парткома, у меня есть основания думать, что все было в порядке.
77
Артем Веселый «26 ноября 1937 года был исключен из партии как враг народа, арестованный органами НКВД» — из «Архивной справки», датированной 14.09.1955 г. 4
А через несколько часов за ним пришли. Их было значительно больше, чем, кажется, это положено для таких визитов. Было 4 часа ночи. К нему кинулись так, как будто были уверены в сопротивлении. У него, как у вора, вывернули карманы. Поверьте, даже это было ужасно. Меня попросили в другую комнату, а возле него встал солдат с винтовкой. Прощаясь, я сказала ему на ухо, что позвоню — и назвала по имени его коллегу (временного генерала от литературы). Артем выпрямился и твердо вслух сказал: «Не смей!»
Вот и все. Опомнились мы, когда внизу бухнула дверь в парадном.
Везли его на Лубянку, должно быть, медленно. Писали, в Москве в ту ночь был такой необыкновенный туман, что сталкивались прохожие, фар у машин не было видно, приостановилось движение транспорта.
Об архиве. Так был Артем далек от жуткой действительности, что попросил взять с собой рукописи. Ему разрешили, унесли полный портфель… 5
Вряд ли отец рассчитывал работать в тюрьме над рукописями, когда брал портфель (видимо, заранее приготовленный). Скорее всего, понадеялся, что, приобщенные к следственному делу, они могут сохраниться.