…И распалось на куски какого-то идиотского коллажа, слепленного из соплей, радиочасов, лампы, книжки и обращенного к нему, похожего на луну лица ребенка ползункового возраста, который находился в нескольких дюймах от него.

— Бисса-бусса, — выдал малыш, и затем: — Тррррррряяям!

Стивен приподнялся на согнутых руках. Отголоски взорвавшегося сна еще гудели в голове, беспорядочно мешая увиденное с его же ассоциациями, одновременно аляповатыми и блеклыми. Действительно ли сны настолько прозаичны, думал он, или они становятся таковыми после их переосмысления? Коллективное бессознательное, казалось, теперь было грамотно выстроено для мерчендайзинга, как огромный супермаркет, полный психтоваров быстрого приготовления. Но все же… его ребенок… мертв… думать об этом было невыносимо.

— Труууууууулллль! — вмешался малыш, засовывая ручонку в свои черные кудряшки.

Стивен обхватил маленькие плечи и посадил малыша на себя.

— Э-ге-гей! — сказал он, прижав губы к его густой шевелюре.

Малыш извернулся на руках Стивена, ткнув его ручонкой в подбородок, и показал язык.

— Ладно, — лязгнул зубами Стивен. — Подъем! — И он переместил малыша обратно на пол.

Широкий хлюпающий подгузник и низ синтетической пижамы поддерживали малыша в вертикальном положении; выражение солидности передалось спокойной рожице карапуза. Стивен встал, пошатнулся, его грубое лицо скривилось в болезненной гримасе. Как бы случайно, но на самом деле сознательно, он отпихнул крошечное тельце в сторону потрескавшимся ботинком, и малыш повалился на бок, курчавая головка шлепнулась на коврик. От удивления, не в состоянии сопротивляться, дитя осталось лежать и тихо хныкать. Стивен пристально рассмотрел пузыри слюны, выступившие на идеальных розовых губках: в рыбьем глазу каждого пузырька ярко бликовали сетки, развешанные по окнам спальни. Он не мог произнести их названия, этого абсурдного слова. В конце концов, название — все равно что признание, а он не имел к нему никакого отношения.

— Спальня похожа на какую-то ванную! — выругался он, после чего добавил: — А ванная похожа на какую-то спальню!

И в самом деле. Она постелила коврики для ванной по обеим сторонам кровати, в гирлянде из сетки на окне висели высушенная морская звезда и морские коньки, пойманные в мелкие ячейки, на стенах красовались обои в вертикальную полоску, бело-синие. Но на этой регате никогда не было никакой гребли, кроме дружной и стремительной.

Стивен вломился в примыкающую ванную, в которой белые подушки с бахромой были разбросаны по небольшой поверхности, покрытой ковром; над самой ванной висела полка из сосны, набитая разбухшими книгами в мягких обложках; а над раковиной — зеркало в позолоченной узорчатой раме. Стивен схватился за прохладные края раковины и подумал, не вырвать ли ее из пола. Посмотрел на свое лицо в зеркале. «Картина маслом!» — бросил он. И правда: двухдневная щетина цвета графита, печальный анахронизм прыщей и морщин на тех же щеках, — он выглядел скорее престарелым рабом, нежели стареющим мастером.

Стивен заметил в унитазе кусок дерьма — осталось от нее, видимо, на память. Мягкое, коричневое, легкое — как она сама. Он откинул полы несуществующего рубища и свесил свой зад над унитазом.

— Клал я на твое дерьмо! — провозгласил он со злостью и в то же время в приливе дикой духовной тенденциозности почувствовал удовлетворение оттого, что сэкономил пару галлонов воды.

Перед его мысленным взором прокрутился в обратную сторону видеоклип про изнуренных женщин третьего мира, и они побрели назад прерывистой походкой прочь от далеких запыленных оазисов к своим поселениям, хижинам с коническими крышами. Передвигаясь ползком, в поле зрения появился малыш.

— Я гажу на дерьмо твоей мамаши, — обратился к нему Стивен в режиме беседы, но, поднатужившись, он подумал, что нехорошо вести себя подобным образом, все эти пинки между делом, некорректные замечания… Далеко не безобидные вещи. Но почему она оставила его с ребенком одного?

Когда он уже поднялся с целью подтереться и невольно обернулся назад, то увидел, что его дерьмо соединилось с ее, их фекалии переплелись, и аппендикс его какашки любовно располагается на ее массе, словно обнимающая рука. Близость, подумал Стивен, сильно переоценивают. Как-то раз среди ночи, с остервенением набросившись, она стала лупить его, спящего, своими пятками по расслабленным ногам. Лупила, проклинала, и тогда он был вынужден вознаградить ее за сомнения — сомнения в том, что он вовсе не спал. И вот теперь она ушла.

После того, как малыш справился с порцией жиденькой кашки, Стивен подумал о том, как он вообще оказался тут, в занюханной кухне на противоположном краю города. Со времени переезда прошло уже два года, и вот он проснулся с чувством потерянности, желая вернуться в тот дом, который перестал быть таковым, и исчезнуть из этого, который домом никогда и не был. Он окинул взглядом кухню: острые меламиновые дверцы, не попадавшие в пазы, месопотамский абрис электрочайника, узловатое безволие подставки для кружек в форме дерева; и вдруг осознал, насколько бесконтрольно разбегались в разные стороны все линии его жизни. Не стоило, нельзя было брать на себя такую ответственность… он не сможет владеть сопряженными с его жизнью жизнями других — это постоянное эмоциональное непопадание «в пазы». Единственное, что он ощущал — огромное чувство жалости к собственной жалости в свой же адрес.

— Йоо-хоо! — выдал малыш.

По радио закаленный голос вещал насчет облачности. Стивен слышал о том, что в небо забрасывают специальные приспособления и подсчитывают облачный покров для каждого участка. Существовало что-то вроде грубого подсчета. Насколько он понял, — средняя облачность. Скосив глаза в небольшое окошко между сходящихся на конус стен лондонского кирпича, Стивен увидел облачность выше среднего: серое на сером и серым погоняет, бесформенные волны серости, накатывающие одна за другой. Так пасмурно было на протяжении всех его свободных дней. Свободных от чего? Он вспомнил вчерашнее утро и ту мерзость, что навалилась на его календарь-ежегодник фирмы «Саско», когда он, если тот вдруг забыл, сказал своему боссу, что не придет на следующий день. И началось: «А как же…», «Вы что, не понимаете?..», «А может, вам?..». Хотя все было внесено в график, все его выходные, и подчеркнуто мягким фломастером. Как бы то ни было, его работа, в чем она, собственно, заключалась? Ни в чем — говорить по телефону на прощание «До встречи» людям, которых он в действительности никогда не видел.

— Пррррррьвет! — напомнил о себе его сосед по утреннему столу.

Стивен слишком быстро попытался вытащить его из детского стульчика; пухлые ножки застряли в отверстиях сиденья, и он своротил всю конструкцию — башню из металла и пластика, пентхауз плоти. Затем вернул все на место, выпутал ножки малыша, попробовал заново. Сменил подгузник, с аккуратным безразличием подтер попку. Заклеил мешочек с экскрементами. Как и положено, подумал он про себя, это добро поместят туда же, куда и десятки тысяч аналогичных кульков, после чего отправят на мусорную свалку в Ист-Мидлэндс, где все это пролежит миллионы лет, чтобы потом предстать перед археологами будущего в качестве веского доказательства того, что их предки поклонялись дерьму.