Шрифт:
В 1927 году Залин становится ординариусом и преемником Юлиуса Ландмана в Базеле, где проработал до начала 1970-х годов, неоднократно избираясь ректором университета. Как политэконом, воспитанный при участии братьев Веберов, он рассматривал экономические проблемы в широкой социальной и культурной перспективе. До конца дней он отвергал всё более набиравшую силы и распространение математизированную экономику в пользу синтеза точных методов с историей, социологией и философией, объясняя это тем, что социальная реальность слишком сложна, чтобы втискивать ее в формулы и модели [195] . Разнообразие проблематики его работ явно выказывает экономиста, принадлежавшего к поколению универсальных умов социального знания.
195
См., например, его доклад (Salin, 1972) в Archiv Uni-Basel.
С поэзией Георге Залин познакомился в возрасте 14 лет. Первый контакт с Кругом состоялся в Мюнхене, в начале студенческих лет, через Карла Вольфскеля. В 1913 году произошла и первая встреча со Штефаном Георге в Гейдельберге, сначала случайная, на улице [196] , затем организованная Фридрихом Гундольфом, одним из близких друзей которого он стал. В начале 1921 года произошла окончательная размолвка Залина с Георге [197] . Все его попытки к примирению остались без ответа. Размолвка вовсе не помешала, однако, ни его дальнейшим контактам с многими членами Круга, ни тому, что Залин всю жизнь остался предан идеалам георгеанства и, конечно, этого не только не скрывал, но, напротив, всячески демонстрировал. В бытность свою профессором политэкономии и ректором Базельского университета он посвятил Георге десятки докладов и радиопередач, цитировал и апеллировал к Георге во многих своих сочинениях по политической и экономической тематике [198] . Умер в деревне Вето (Veytaux), в окрестностях Монтрё в 1974 году.
196
Ее описание окрывает книгу Залина «Вокруг Штефана Георге» (Salin, [1948], 2Aufl. 1954, 11). По экзальтированному стилю она напоминает некоторые описания современниками встреч с Гёте на улицах Веймара: человек ли это? ангел? бог? и т. д.
197
Ближайший ученик Георге и гейдельбергский экстраординариус, литературовед Гундольф получил в 1920 году приглашение в Берлинский университет. В переписке с Георге он просил дать ему совет, а по сути отговорить его от принятия этого приглашения. Георге же давал советы в лучшем случае уклончивые: при всем культурно-критическом осуждении берлинских культурных нравов, он не разделял анти-мегаполисных, про-провинциальных настроений некоторых членов Круга. Когда Гундольф отклонил приглашение, Георге обвинил, в частности, Залина в антиберлинском настраивании Гундольфа и отчитал его в феврале 1921 года: «Мамочка может руководствоваться здоровьем. Но Вам-то должно быть известно, что есть соображения более высокие, чем просто здоровье, и что берлинский воздух больше способствует мужскому складу, чем тепличная атмосфера [в Гейдельберге]» (Salin, [1948], 2.Aufl. 1954, 58).
198
Например, в своей ректорской речи «Призвание и профессия» (Salin, 1961, 37). Он выступил также в 1968 году с докладом на конференции, посвященной 100-летней годовщине со дня рождения поэта в Университете Эванстона в Иллинойсе на тему «Возникновение, жизнь и воздействие Круга Георге».
2. Об истории книги
Мемуары Залина «Вокруг Георге» дают много ценного материала о жизни Круга, хотя было бы, разумеется, опрометчиво принимать их за чистую монету, – предосторожность, которая касается не только этого источника. Мы не должны ни на секунду забывать, что забота об увековечивании моментов, проведенных вблизи Мастера, сопровождалась у членов Круга стремлением стилизовать это соприсутствие в педагогико-агиографическом духе. Воспоминания никоим образом не должны были ограничиваться заботой о документальной достоверности передаваемых событий, но ставили перед собой всё ту же задачу: воспитывать будущих приверженцев «духовного движения».
Залин достаточно подробно описывает историю создания своей платоновской книги, начиная так:
В ходе своих платоновских разысканий мы записали, больше для внутреннего прояснения, чем ввиду крупного сочинения, несколько страниц об образе [Gestalt] Платона в его времени. Гундольфу они понравились, и он их попросил на несколько дней к себе. Нас уже удивило, когда он вернул их нам с сообщением, что прочитал их некоему сообществу [Convent] друзей [сноска: на Троицу 1919 года], и оно их одобрило; еще более удивлены – поражены, пристыжены – мы были, когда сам Георге при следующей встрече похвалил основную установку, объявил ее продуктивным зерном будущей более обширной работы, затем регулярно справлялся о ее продвижении и, наконец, когда рукопись была готова, велел читать ему ее из недели в неделю, главу за главой [199] .
199
Salin, [1948], 2.Aufl. 1954, 43.
Стилизация заметна здесь уже в том «удивлении», которое, если верить тексту, не покидало, а только нарастало в авторе в течение по меньшей мере многих месяцев. Залин продолжает:
Первое чтение вслух прошло при смущении, сходном с первым чтением стихов. Мастер принял автора в Шлоссберге, в комнате Гундольфа и сразу перешел с ним в большой зал. Дни были еще прохладными, и воздух в остуженном за зиму зале – влажным. Георге прикрылся накидкой. Во время чтения Георге натянул на себя капюшон и, облокотившись на стол, положил голову на покрытые тканью руки, так что в течение доброго получаса читавший не видел глаз слушавшего его Мастера. […] ощущение личной ничтожности усиливалось от того, что [автору] казалось безмерно ничтожным собственное сочинение, из которого он должен был читать. Гимны звучали в его душе, и сильнейшего напряжения стоило ему вместо этого продолжать чтение рукописи. Несказанное облегчение испытал он, когда Георге приподнял голову и – своим взглядом и голосом вернув пространство, атмосферу к их земному существованию – попросил сделать перерыв: «На сегодня хватит» [200] .
200
Ibid.
В описании этой сцены хорошо видно, как на вольную или невольную театрализацию со стороны Георге Залин с готовностью отвечает волей к самоуничижению и к гимническому восхвалению гения, удостоившего его и его жалкое сочинение аудиенции и оценки. Какова же была оценка?
Критика затронула сначала язык. Похвально, что он самобытен, что он избежал «гунделевщины» [201] ; обращает на себя внимание, что тональность и стиль оставляют ощущение разговорной, не письменной речи, чем, возможно, объясняется особая наглядность и рельефность отдельных мест. Но из этого – или из дурных ученых привычек? – следует непомерная длина многих фраз. «Краткость, чисто в аршинах выражаемую краткость, следует соблюдать и в прозе, как в целой книге, так и в каждой части, в каждом предложении». Затем пришел черед критике содержания. Он попросил меня перечитать некоторые предложения, за чем последовало обсуждение, ясно выявившее отношение Георге к Платону, которое еще будет упомянуто в дальнейшем. Знание и память Георге выказал потрясающие. Некоторые детали платоновских диалогов он помнил лучше, чем его молодой [собеседник], который многие годы постоянно читал и переводил Платона; для понимания многократно упоминавшихся платоновских писем и по поводу тогда еще оспаривавшегося в цехе вопроса об их подлинности Георге было больше сказать, чем всем специалистам – его современникам; только что вышедшую платоновскую монографию знаменитого тогда филолога он большей частью прочитал и высказал о ней уничтожающее суждение [202] .
201
Сноска Залина: «Гунделевщина [das Gundeln], имитация языка Гундольфа, была специфическим гейдельбергским явлением». Имеется в виду одновременно академический и барочный стиль Ф. Гундольфа, над которым часто подтрунивал Георге.
202
Salin [1948], 2.Aufl. 1954, 43–44. В конце цитаты подразумевается, конечно, двухтомный труд У Виламовица-Мёллендорфа.
Определенная гиперболичность этого свидетельства несомненна; тем важнее извлечь из него долю истины. Интересным и примечательным представляется, в какой степени Георге не желал оставлять важные для него области духовной истории на откуп специалистам, какое живое впечатление производило на окружающих антиакадемичное знание поэта. Сходными свидетельствами, и тоже что касается знаний диалогов и исследований Платона, полна, например, книга дневников-воспоминаний Эдит Ландман «Разговоры со Штефаном Георге». Но вернемся к воспоминаниям Залина. Он продолжает:
В другой раз обсуждение коснулось прежде всего 8-й книги «Политий». В одном придаточном предложении в рукописи о Платоне было указано на то, что платоновское учение о временной череде режимов [der Verfassungen] было многократно исторически подтверждено в XIX веке. Георге усомнился, не сказано ли этим слишком мало. Можно ли от чуждого нам читателя ожидать, чтобы он удивился тому, что здесь упомянут только XIX, но не XX век, и чтобы он сам нашел тому причину: а именно что XIX век показал развитие третьей ступени, то есть демократии, значит, четвертая, тирания, предстоит веку XX? Мой довод, что в конечном итоге есть смысл писать только для думающих читателей, был признан весомым. И все же решающий аргумент в пользу сохранения упомянутого пассажа дало другое соображение Мастера: что явное высказывание подействует на в неплатоновском духе воспитанных людей [nicht in Piatons Sinn gebildeten Menschen], возможно, не как предостережение, а как побуждение. «Каждый помещик станет с чистой совестью играть сверхчеловека» [203] .
203
Ibid., 44.