Шрифт:
Во 2-е издание книги, вышедшее в 1959 году, автор внес не так много изменений. Поменялся подзаголовок: вместо наигранно-драматичной «борьбы духа за власть» теперь миссия Платона охарактеризована (как многократно до и после этой книги) чрезмерно банально – «Логос и миф». Несвоевременная 'Rassenhygiene' заменена эвфемизмом 'Eugenik' [324] , а слишком посконно-немецкое Tucht' заменено на греческую 'Arete' (к тому же первое звучит, скорее, как простонародная добродетель', а второе – как благородная 'доблесть') [325] . Особенно подчищены места, посвященные расовой проблеме. Однако не всегда в ожиданную сторону! Как будто в отместку за вынужденную самоцензуру, Хильдебрандт вводит, например, одиозные слова 'F"uhrer' и 'Entartete' [вырождающиеся, выродившиеся], которых не было в 1-м издании.
324
Например, соответственно: Hildebrandt, 1933а, 239 и 2.Aufl. 1959, 221. Ср. также: «В целом мы будем использовать выражения расовая гигиена [Rassenhygiene] и евгеника [Eugenik] довольно синонимично. (Согласная – п-в слове Rassenhygiene означает не мн. число, а родительный падеж по старинному словообразованию). Слово евгеника, если думать больше не о его английском [sic] произношении, а греческом происхождении, означает, конечно, взращивание знати, и из дальнейшего станет понятно, почему менее амбициозное и менее оптимистичное выражение расовая гигиена сегодня более приемлемо» (Hildebrandt, 1920а, 291–292).
325
Например, соответственно: Hildebrandt, 1933а, 243 и 2.Aufl. 1959, 225.
Издание сопровождается 20-страничным послесловием, последним по времени пространным документом георгеанского платонизма. Оно начинается с напоминания, что «Штефан Георге одобрил рукопись в 1932 году» (что, как мы видели, не совсем точно, поскольку редактура продолжалась и весной 1933 года). Затем Хильдебрандт объясняет смену подзаголовка книги, не без сожаления указывая, что прежний
подзаголовок «Борьба духа за власть» вызывает сомнения даже у тех, кто любит мою книгу, ибо мы, немцы, претерпели столько горечи из-за непомерности, беспредела [Hybris] известной политической диктатуры, что уже само слово 'власть' ранит наши чувствительные нервы. […] Но что же другое можно противопоставить злым силам в человечестве, если уж захотелось отказаться от принудительной силы, если не власть духа, идеи, справедливости? Так я представил Платона уже в статье 1911 года «Романтическое и дионисийское» (в «Ежегоднике за духовное движение»): его совокупное произведение есть действительная власть духа, а не только лишь научное достижение – и именно эта власть духа нужна нам сегодня, как никогда. Но я тем не менее меняю этот [подзаголовок, чтобы не пробуждать неправильные чувства [326] .
326
Hildebrandt, 2.Aufl. 1959, 369.
Таким образом, Хильдебрандт «не замечает» или, скорее, пытается, чтобы никто не заметил, что в его первом подзаголовке – и конечно же, в самой книге, – речь шла о борьбе духа за власть, а не о борьбе за власть духа. Так или иначе, в послесловии ни слова не говорится о политике и о форсированно политическом значении, которое он придал всему учению Платона. Вся новизна подхода сводится к уяснению роли эроса и к снятию христиански вычитанного из Платона разведения поту– и посюстороннего мира в понятии плоти.
Зато производится последняя рекогносцировка и перетасовка друзей, союзников и врагов, таящая некоторые сюрпризы. Под занавес единство георгеанского платонизма дает демонстративную трещину. Залин дважды подвергается резким нападкам: он жертвует целым во имя ученых деталей. В союзниках фигурируют Наторп (так как выступал за «нормативное» сознание против исторического релятивизма; опять преувеличенно трактуется его отказ от строгой неокантианской линии под влиянием Фридемана), отчасти Йегер (как представитель нового, третьего, гуманизма), а заодно и Рудольф Борхардт (эту вольность Хильдебрандт не мог бы позволить себе при жизни Мастера). Одобрительно цитируются целый ряд исследователей: Крюгер, Гвардини, Гадамер, которые более или менее эксплицитно позитивно оценили 1-е издание книги и/или всё георгеанское направление в платонизме. Более чем когда бы то ни было хвалит автор Фридлендера: с двухтомником 1928–1930 годов он чувствовал себя в таком согласии, что даже сомневался, нужна ли будет его собственная книга, над которой он уже тогда работал [327] .
327
Ibid., 376.
В послевоенной переписке с друзьями и бывшими друзьями по Кругу Хильдебрандт многократно вынужден комментировать свои поступки и тексты. Он делает это с неизменной смесью риторической изобретательности, неумелой лжи и полуреальной-полунапускной наивности [328] . Надо сказать, что определенную «Naivit"at» отмечают в нем как философ Гадамер, так и германист Голдсмит. Его оправдания, впрочем, остаются неубедительными. Сегодня никто не сомневается в том, что он был расистом, антисемитом [329] и вдохновенным пособником режима [330] (его сексизм [331] по сравнению с этим выглядит воистину птичьим грехом, в разных вариантах разделявшимся большинством членов Круга).
328
В качестве примера «наивности» можно привести, например, его утверждение в письме к Залину от 1.03.1955 (Archiv Uni-Basel), будто в момент его назначения на профессорский пост в Киль в министерстве образования не знали о его в членстве в нацистской партии: «меня приняли как сторонника Георге и автора книги о Платоне». В том же письме он отвечает на упреки, содержащиеся в мемуарах Залина, по адресу двух частей-книг Хильдебрандта 1920 года, посвященных норме и вырождению. Залин указывает на расистские высказывания, которые можно было истолковать и в антисемитском ключе, на что Хильдебрандт отвечает, что «книга была готова к печати уже в 1917 году, и при моем ничтожном понимании текущей политики я и в 1920-м не чувствовал никакой такой опасности».
329
В письме Залину от 25.05.1955 Рената фон Шелиха вспоминает о том, как в течение 1933 года Хильдебрандт постепенно превратился из оппортуниста в горячего сторонника режима: «Мы виделись тогда каждую неделю-две, и я не поспевала с своими аргументами. То [он утверждал, что] с евреями ничего особенного не происходит, то две недели спустя то, что происходило с евреями, и было, по его мнению, как раз правильным. […] Однажды после обеда там был Эльце, и потом за столом с семьей в полном сборе […] Хильдебрандт, довольно ухмыляясь, сообщил, что Эльце находит неправильным, что евреев пытаются выдавить с помощью таких огромных затрат на пропаганду, и что нужно было бы просто каждые две недели на один день объявлять их вне закона [vogelfrei], и тогда они сами бы убежали, и что это отличная мысль, и что тогда бы все смогли увидеть, какие они трусы!
В первое время дискуссия не затрагивала еврейских друзей Мастера: они же вообще не евреи, они ведь давно уже отреклись от еврейства; они – просто немцы и им ничего не будет – "мы же все под угрозой!". Но после декабря 33-го [то есть после смерти Георге], кажется, пропала и эта застенчивость, ибо теперь все они стали совершенно 'негосударственными', и [теперь обсуждалось,] кому что можно пожно поставить в упрек; теперь склоняли их всех: Гундольф был, естественно, в любом случае предатель, Вольфскель путался с мюнхенскими коммунистами, Валентин показал свое лицо во время [Первой мировой] войны, Эрнст Гундольф не проявил достаточного понимания государственного значения платоновской книги Хильдебрандта и т. д. Тут вдруг заговорили о "Круге Вольтерса" как о "подлинных", и всплыл старый ресентимент, высказываемый супругой [Хильдебрандта] еще более неприкрыто» (Archiv Uni-Basel).
330
См., например: Breuer, 2005.
331
Hildebrandt, 1920b, 214.
Что же касается Платона, то, например, в пространном письме к Р. Бёрингеру 1950 года Хильдебрандт утверждал по поводу книги 1933 года, что его позиция не изменилась с 1911 года (то есть со статьи в 2-м томе «Ежегодника»), а именно: видеть в Платоне «нового воспитателя и государственного реформатора, а не только ученого. Лишь политическое возбуждение начиная с 1933 года привело к тому, что это национальное воззрение воспринимается как национал-социалистическое и политическое в нынешнем смысле» [332] .
332
См. особенно огромное программное машинописное письмо от 17.04.1950 (StGA): здесь с. 9.
В письме Р. Бёрингеру в 1963 году Хильдебрандт выражает возмущение определенной реакцией на него:
Хуже я считаю большую статью проф. Помпа [333] [sic]… Штефан Георге и Гитлер [-дескать] связаны друг с другом. И моя книга 1933 года поэтому тоже. И что я напечатал 2-е издание почти без изменений, поскольку я охотно показываю, что политически мне ничего менять не нужно (она возникла в 1926–1932 годах безо всякой связи с партийной борьбой), так это доказывает, что в Германии неонацизм. Надо было бы подать за клевету – но на это у меня уже нет сил. Ладно бы еще нападки со стороны классической филологии, а то какой-то журналист [334] .
333
Рорта, 1963.
334
Письмо Хильдебранта Бёрингеру от 11.08.1963 (StGA).
Интересен спор между Бёрингером и Хильдебрандтом по поводу истории Круга, и в частности, его платонического кружка. В одной из первых историоагиографических книг (после первой, «официальной», истории Круга, написанной Вольтерсом и согласованной с Георге, с помпезным подзаголовком «Немецкая духовная история с 1890 года [335] ), «Мой образ Штефана Георге» Р. Бёрингера [336] , автор коротко упоминает платоников Круга. Ни их состав, ни их порядок не устроили Хильдебрандта. Любопытно сравнить этот пассаж в первом издании с предложением корректуры в письме Хильдебрандта и, наконец, во 2-м издании, которое лишь частично учло пожелания Хильдебрандта:
335
Wolters, 1930.
336
Boehringer, [1951], 2.Aufl. 1967.