«Море, женщина, вино, работы непочатый край!» – невольно сорвались с моих губ слова Зорбаса. «Море, женщина, вино, работы непочатый край! И всему этому можно отдаться целиком, без остатка! Отдаться работе, вину, любви, не боясь ни Бога, ни дьявола! Вот что значит молодость и сила!» – снова и снова мысленно повторял я, словно желая ободрить самого себя, и шел вперед.

И вдруг я резко остановился. Словно пришел туда, куда желал. Куда? Я глянул перед собой. Это был сад вдовы. За тростниковой изгородью и дикими смоковницами женский голос тихо пел песню. Я посмотрел вокруг. Никого. Я подошел, раздвинул тростник. Под апельсиновым деревом стояла женщина в черном, с открытой шеей. Она срезала цветущие ветки и пела. Ее полуобнаженная грудь сияла в сумерках.

Дыхание у меня перехватило. «Это зверь, – подумал я. – Зверь, которому это известно. Мужчины рядом с такими – слабые эфемерные создания, тупицы и болваны! Как и самки некоторых насекомых – кузнечик, акрида, паук, она тоже, наевшись и все еще ненасытная, пожирает на рассвете мужчин…»

Вдова словно вдруг почувствовала на себе мой взгляд, резко прервала свою тихую песню и обернулась. Словно две молнии, встретились наши взгляды. Я почувствовал слабость в коленях, словно увидел за тростником тигрицу.

– Кто там? – сдавленным голосом спросила вдова.

Она застегнула жилетку, скрыв грудь. Лицо ее помрачнело.

Я попытался было уйти, но слова Зорбаса тут же зазвучали в сердце, придав смелости. «Море, женщина, вино…»

– Это я. Я, открой!

Едва произнеся эти слова, я испугался и снова попытался было уйти.

И все же я выдержал – устыдился Зорбаса.

– Кто там?

Она сделала шаг – медленно, осторожно, бесшумно. Вытянула шею и прищурила глаза, пытаясь разглядеть. Затем шагнула еще раз – нагнувшись, крадучись.

И вдруг лицо ее просияло. Она высунула кончик языка и облизала губы.

– Хозяин? – спросила она, и голос ее стал нежнее.

Она сделала еще один шаг – затаившаяся, собранная, готовая к нападению.

– Хозяин? – снова спросила она глухо.

– Да.

– Иди сюда!

Выглянуло солнце, рассвело. Зорбас вернулся и сидел у барака. Он курил и смотрел на море, ожидая меня.

При моем появлении Зорбас поднял голову и посмотрел на меня. Ноздри его заходили, как у гончей. Он вытянул шею, глубоко вдохнул воздух, принюхался. И сразу же лицо его засияло: он учуял на мне запах вдовы.

Зорбас медленно поднялся. Лицо его расплылось в улыбке. Протянув ко мне руки, Зорбас сказал:

– Прими мое благословение!

Я лег, закрыл глаза, слушал, как тихо, убаюкивающе дышит море, и покачивался вместе с ним, словно чайка. Так вот, нежно убаюканный, уснул я и увидел сон. Исполинская негритянка сидела на корточках на земле, и казалось, будто она – древний киклопический храм из черного гранита. Я все ходил вокруг нее, пытаясь найти вход, будучи ростом с мизинец на ее ноге, не более. И вот, обойдя уже ее стопу, увидел я вдруг черную дверь, похожую на пещеру. Раздался голос:

– Входи!

И я вошел.

Проснулся я около полудня. Солнечные лучи скользили через окошко, рассыпались на простынях и ударялись о висевшее на стене зеркальце с такой силой, что, казалось, разбивали его на тысячи осколков.

Я вспомнил виденную во сне исполинскую негритянку, море соблазнительно шептало, я снова закрыл глаза, и показалось мне, будто я счастлив. Ставшее легким, довольное тело было словно зверь, который вышел на охоту, поймал добычу, съел ее, а теперь облизывался, лежа на солнце. Разум тоже был телом и отдыхал, насытившись. Казалось, мучительные вопросы, жестоко терзавшие его, получили самый простой ответ.

Все ликование минувшей ночи устремлялось из глубин моего существа, растекалось, поило и насыщало землю, из которой я был сотворен. Лежа так с закрытыми глазами, я слышал – так мне казалось, – как трещит и расширяется мое тело. Минувшей ночью я впервые столь осязаемо ощутил, что душа – тоже плоть, возможно более подвижная, более прозрачная, более свободная, но тоже плоть. Плоть и эта душа, которую немного клонит ко сну, которая ужасно устала от долгих походов и перегружена тяжким наследием, однако в великие мгновения она пробуждается и вскидывается, встряхивая пять своих щупальцев, словно крылья.

Какая-то тень упала на меня. Я открыл глаза. Зорбас стоял в дверях и довольно смотрел на меня.

– Не нужно просыпаться, хозяин! Не нужно… – тихо сказал он с материнской нежностью. – Сегодня тоже праздник. Спи!

– Я выспался всласть, – сказал я и резко поднялся.

– Сделаю тебе гоголь-моголь, – сказал Зорбас. – Это придает силы.

Я не ответил – побежал на берег, окунулся в море и обсох на солнце. Но в ноздрях, на губах, на кончиках пальцев у меня все еще был неистребимый сладостный запах. Словно мягкий творог. Словно лавровое масло, которым мажут себе волосы критские женщины.