Ожесточенно жил Юра Кузнецов, чадно. По отношению к внешнему миру, от которого давно отучился ждать чего-то хотя бы невраждебного. И не ошибся. Когда его хватило в январе и он попал в больницу, ему сразу же сообщили, сколько стоят лекарства, повязки и все прочее. А так как у Юры ни гроша за душой не водилось, его скоренько выписали, и больше медицина к нему не являлась.

После этого Юра изредка сосредоточенно курил на скамеечке у своего дома, по привычке поглядывая на небо. Даже несколько грядок вскопал, несмотря на параличные ноги. Говорил мужикам, смущенно улыбаясь:

– Жить охота! Жить-то – охота!

Они пили, согласно кивая, но переглядывались привычно горестным взглядом, в котором читалось: «Мы – рабы. И выхода у нас – нету».

Понимать Юру в последние месяцы было трудно: что-то нарушилось в речи после удара.

Никогда я не видел его в не рваных штанах. Носки штопала ему Зойка. И в чем он был в гробу – не видел. Подошел, когда уже выносили. А крышку забили в доме – пах. Даже текло…

Хоронили споро, всей деревней. Без проблем – городские позавидуют. Под батюшкино благословение опустили рядом с женой, в сосновом бору, русского крестьянина Юру Кузнецова, в неприметной жизни которого пользы и смысла было больше, чем… спросите у себя сами.

Поминки устроили честь по чести: забили телка, выставили ящик водки. Но над всем застольем стояло все то же застарелое, горестное: «Мы – рабы. И выхода у нас – нету».

В торце длинного стола сидели два родных брата Юры, в цивильном, из города. Они ни с кем не общались, и, как оказалось, ничем не поучаствовали в похоронах и поминках. Один из них был вылитый Юра.

… К вечеру разговор пошел о дробовиках в применении их по отношению к телемордам политиков. Но я – человек не деревенский, и пока отличить браваду от серьеза не умею. Тем более что сосредоточиться мешает телевизор, вернее, президент, который очень сыто похваляется реформами, и такая же холеная рать щелкоперов урчит при этом от удовольствия.

Господи! Смогу ли я когда-нибудь оправдаться, что хотя бы формально принадлежу к этому цеху?

– Вы, сударь, на этом месте – самоубийца! – уважительно произнес могучий молодой человек с умными и добрыми глазами, в которых читалась готовность, помолившись, вешать всякую сволочь. А еще в глазах его синими китами покачивался недюжинный интеллект. Спины китов были заметны немногочисленным наблюдателям, еще остававшимися зрячими. Остальные уже ничего наблюдать не хотели: в серной кислоте общественной атмосферы самого начала 1990-х было не до жиру.

Звали молодого человека Александром… Принес он свое коренастое и подвижное тело в редакцию. Делал он это частенько, чтобы подышать свежим прокуренным воздухом патриотизма и поделиться соответствующими новостями в надежде, что хоть что-то в этой жизни сдвинется вправо.

Александр был одним из лучших учеников Виктора Дерягина, – это он в 1991 году ходил «бить демократов» и буквально бил их, о чем уже с удовольствием докладывалось. Работал Александр в одной из лучших библиотек мира, в Отделе рукописей, сгущая в своей крупной голове сеть нейронов, как последний царь сгущал железнодорожную сеть России.

Сегодня его собеседником имел честь оказаться я, ставший к тому времени худым, нервным и патриотически настроенным, и в тот момент сидевший на шатком стуле заведующего отделом очерка и публицистики толстого журнала, казавшегося ему прорусским.

Вокруг бушевала инерция «революции 1991 года». Гул политического хая прочно задерживался и даже усиливался в этом месте даже несмотря на то, что уже шел третий год так называемой «молодой российской демократии»

В таких местах обычно и концентрируется тончайшая прослойка интеллигенции, от которой идет большая волна, порой переходящая в революционную цунами – «всегда-с-нами». Как хочется иногда просто передавить этих оглоедов и тем самым достичь желанного для общества созидательного покоя, или хотя бы переселить в некий Белый город, специально выстроенный где-нибудь на Таймыре. Как хочется, даже если ты и сам – один из таких «интелей».

Но давить – никому не позволят. Власть не даст.

Ей, родимой, уж как удобно распихать по нишам говорунов духа, титанов цитаты, гениев схоластики, чтобы, прилагая минимальные усилия, играть на них, как на клавишах.

– Бросьте, сударь, это неблагодарное занятие, – продолжал Александр. – Вас затопчут на лету. Причем свои.

– Все знаю, все понимаю, – улыбался я, маршеобразно постукивая ступнями под заваленным рукописями столом. – Но уйду отсюда только вперед ногами. Ты бы посмотрел письма – это же стон!

– А что стонать? Морды надо бить, – произнесла гордость русского энциклопедизма. – Я с августа посыпаю соль на раны, которые заработал, когда сдирал демократические листовки.

– Зачем посыпаешь? Лучше б написал для нас…

– Посыпаю, чтоб не заживали – горжусь, знаете ли… Будете слишком многое писать – сами не заметите, как застрочите доклады для американского дядюшки. Заметите – застрелитесь, не дай бог. А народ наш…

– Знаю, знаю: «Посмотрит на тебя острым глазком, посмотришь ты на него – и все понятно, и ничего не надо объяснять…»