Детей отвели в гостиную с телевизором. Элис сложила и поставила у входа два чемодана. Лейла сварила яйца и сделала бутерброды.

Берни сказал, что придется ехать без остановки час или два.

Глядя на эти сборы, Таннер мысленно возвращался к событиям четвертьвековой давности.

Эвакуация!

В полтретьего зазвонил телефон. На том конце истерически орал совершенно раздавленный Тремьян, который — врет, подумал Таннер, — рассказал, как они очутились у старого здания станции на Ласситер-роуд, а потом сообщил, что они с Джинни в таком состоянии, что не смогут приехать на обед. На субботний обед уик-энда с Остерманами.

— Ты должен рассказать мне, что происходит, — Элис говорила с мужем в буфетной. На полную мощность тут был включен транзистор, и она старалась его перекричать. Он взял Элис за руки, предупреждая вопросы, и привлек к себе.

— Верь мне. Прошу тебя, верь мне, — шепнул он. — Я все объясню в машине.

— В машине? — глаза Элис расширились в испуге, и она поднесла ладонь к губам. — О Господи! Ты хочешь сказать, что не можешь говорить?

— Верь мне.

Пройдя в кухню, Таннер махнул рукой Берни:

— Давай грузиться.

Они взялись за чемоданы.

Когда Таннер и Остерман вернулись из гаража, Лейла стояла у окна кухни, глядя на задний двор:

— Похоже, шторм усиливается.

Зазвонил телефон и Таннер снял трубку.

Кардоне был предельно взбешен. Он клялся и божился, что разорвет на мелкие куски и уничтожит того сукиного сына, который усыпил их. В то же время он был удивлен и растерян. Часы стоили восемьсот долларов, а остались на руке. В бумажнике по-прежнему лежала сотня-другая долларов.

— Полиция, Дик, сказала, что украдены какие-то бумаги. Что-то по Швейцарии и Цюриху.

Таннер явственно услышал, как у Кардоне булькнуло в горле, и наступило молчание.

Когда Джой снова подал голос, его едва можно было разобрать:

— Это не имеет ко мне никакого отношения!

А затем без всякого перехода стал нудно объяснять Таннеру, что только что позвонили из Филадельфии и сообщили о тяжелой болезни отца. Так что они с Бетти пока побудут дома. Может, удастся увидеться в воскресенье. Таннер повесил трубку.

— Эй! — что-то на лужайке привлекло внимание Лейлы.

— Посмотри на зонтики. Их сейчас сорвет ветром, и они улетят.

Таннер глянул в окно. Два больших тента, прикрывавших столики у бассейна, почти полегли под напором ветра. От парусины остались только клочья. Вот-вот тенты рухнут. Таннер понял, что будет довольно странно, если он не обратит на это внимания:

— Я сниму их. Мне потребуется минута.

— Помощь нужна?

— Не имеет смысла — только промокнем оба.

— Твой дождевик в холле на вешалке.

Ветер был очень сильный, а дождь превратился в настоящий ливень. Прикрывая лицо ладонью, он добрался до дальнего столика. Запахнув развевающийся плащ, он ухватился за металлическую стойку и начал ее снимать.

Когда он взялся за крышку столика, раздался грохот. От нее отлетел кусок металла, чиркнувший по руке. Еще раз. У ног разлетелись осколки цемента, в который было вмуровано основание столика. Следующая пуля врезалась по другую сторону столика.

Таннер нырнул под столик и, скорчившись, откатился подальше.

Пули густо ложились рядом, откалывая куски металла и камня.

Он попытался отползти назад, но мокрая земля скользила под локтями и ничего не получалось. Ухватив стул, он загородился им, словно тот последняя соломинка, которая должна удержать над пучиной. Таннер застыл, ожидая неминуемой смерти.

— Брось его! Черт возьми! Брось его!

Прыгнув, Остерман ударил Таннера по лицу и оторвал руки, вцепившиеся в стул. Пригнувшись, они бросились к дому; пули с чмоканьем впивались в деревянную обшивку.

— Держись к дверям! К дверям! — хрипел Берни.

Но они уцелели только потому, что Лейла сообразила, что делать. Она распахнула двери, и Берни Остерман втолкнул внутрь Таннера, свалившись на него. Лейла, пригнувшись, захлопнула двери.

Огонь прекратился.

Элис рванулась к мужу и, прижав его голову к груди, увидела кровь на руке.

— В тебя попали? — спросил Берни.

— Нет… Нет, со мной все в порядке.

— Пожалуй, не совсем. О Господи! Погляди только на свою руку! — Элис пыталась вытереть кровь ладонью.