— Я могу ее видеть?

— Да, конечно. Но учтите, что моя пленница весьма вспыльчивая особа. Типичная русская фанатичка, к тому же жена офицера…

— Я это учту, — бросив взгляд на дверь, резко ответил Петр. Только так он мог хоть немного разрядить в себе еле сдерживаемую ненависть к Огульскому.

Когда Галка увидела входящего к ней вместе с главарем банды Полосатого, она испытала двоякое чувство. Ожидала увидеть его раньше, еще тогда, когда ее привезли сюда, удивилась, что его здесь не было, одолевали сомнения, а теперь сомнения отпали, убедилась, что правда на стороне мужа. А с другой стороны, не забыла той встречи в Горске, помнила, как он предупредил ее об опасности. Возможно, это было с его стороны верхом лицемерия, но все же это было, и опасность в пути была… Первое чувство, чувство недоверия довлело больше, оно было сейчас сильнее, но вместе с тем где-то в самой глубине ее измученной страданиями души тлел огонек надежды, жила, не поддавалась очевидным фактам вера в человеческую порядочность, без которой она просто не могла, не умела существовать…

А Петр, увидев ее, внутренне содрогнулся от происшедших в ней перемен. Так поразившая его тогда в Горске красота этой женщины поблекла, оставив по себе лишь те приметы, которые, как в зеркале, выдавали перенесенные в неволе муки, оголяли переживания.

Не будь рядом с ними Огульского, они, наверное, повели бы себя иначе, попытались бы сразу как-то объясниться, в данной же ситуации от них требовалась осторожность. Петр это понимал, а Галка, вероятно, почувствовала. В ней, подавляя желание, сработала женская интуиция, которая во все времена была и остается загадкой для мужчин…

Убедившись, что опасных вопросов к нему с ее стороны не будет, Петр в формально-вежливом тоне повел разговор о неудобствах, которые она вынуждена здесь испытывать, подчеркнув при этом, что ее нахождение здесь вызвано «важными обстоятельствами» и что освобождение пленницы во многом зависит от ее «разумного» поведения. Слушавшие его и Галка, и Огульский воспринимали его слова по-своему. Главарь банды не сомневался в их фальши, поскольку роль своей пленницы считал исчерпанной и участь решенной. Галка же уловила в словах Полосатого скрытый подтекст и, хотя иллюзиями не воспылала, одно для себя уяснила точно: разговор с ней будет продолжен.

Ускорению этого важного для них разговора, как ни странно, способствовал сам Огульский. Видимо, желая поиграть в джентльменство, он сказал своей пленнице:

— Вы очень бледны, пани. Может, вам нездоровится?

— О каком здоровье может идти речь, если вы держите меня взаперти? — ответила Галка.

— Пан Огульский?! — развел руками Петр. — Неужели вы так бессердечны? Вот уже не ожидал от вас! Где же ваше известное гостеприимство? И потом, лишать такую красивую женщину свежего воздуха — это значит лишать ее красоты…

— У вас есть предложение? — улыбнулся Огульский, про себя решив, что высокий гость не прочь «познакомиться поближе» с его пленницей.

— Конечно! — сказал Петр. — После сытного обеда я как раз намерен прогуляться. Почему бы нам не прогуляться вместе с милой пани? Надеюсь, охрана нам будет обеспечена?

— В этом вы можете не сомневаться… — ответил Огульский.

— Ну, вот и отлично! Пожалуйста, пани, одевайтесь, я скоро за вами зайду.

— Не слишком ли мы любезничаем с этой фанатичкой? — плотно закрыв за собой дверь, спросил у Петра Огульский. — Нужны ли эти послабления?

— Нужны, Огульский. Вы очень рано списали ее со счетов. У меня возникла одна интересная идея, но, чтобы осуществить ее, я должен вашу пленницу хорошенько «прощупать».

— Пощупать ее куда удобнее в помещении…

— Обстоятельства надолго оторвали вас от цивилизации, Огульский, в результате чего вы успели опошлиться. Это не вина ваша, а беда, поэтому я вам сочувствую, но все же советую иногда вспоминать о своем происхождении…

— Послушайте, вы! — вспылил главарь банды, но тут же осекся под тем же холодным, презрительным взглядом своего гостя, который он уже имел неприятность на себе испытать.

— Вот так-то лучше, — спокойно сказал Петр. — В другой раз не будете переиначивать мои слова на свой лад… И вот еще что. Я не знаю, как вы намерены охранять меня с пани во время прогулки, но мешать нам не надо. Навязчивая опека может сковать ее, а мне она нужна раскованная. Надеюсь, понятно?

— Вполне, — покорно ответил Огульский. И опять он с горечью и досадой вынужден был признать, что этот человек имеет над ним какую-то силу, которой он вынужден был подчиниться с первых минут его появления в банде. Конечно, сыграли свою роль и те козыри, что выложил Петр: пароль, выход на связь с центром, точная, не подлежащая сомнению информированность. И все же главным, гипнотизирующим моментом для Огульского, пожалуй, была все подавляющая уверенность Петра в себе, его холодная, выбивающая из-под главаря банды почву для какой-либо подозрительности невозмутимость.

А Петр просто не мог вести себя иначе. Не было времени. Возможно, в другой ситуации, при других обстоятельствах он избрал бы и другую тактику, более осторожную, постепенную, но сейчас у него такой возможности не было. Его давление на Огульского основывалось на глубоком анализе личных качеств противника, человека хитрого, опытного, но вымуштрованного гитлеровской школой, где чинопочитание всегда господствовало над разумом. Петр Ищенко хорошо изучил и понял суть Огульских и иже с ними, еще в годы войны. Презирая, не считая своих подчиненных за людей, управляя, ими, как механизмами, они сами становились точно такими же бездушными исполнителями чужой воли, беспрекословно, безропотно, подчинялись тем, кто ими командовал, был выше их чином. Именно, на этой трусливой, ущербной психологии Огульского и сыграл Петр Ищенко, выиграл дорогое время.