У меня подобных проблем не было. Для меня эти два года были плодотворными и восхитительными. У меня была цель, была работа. Вероятно, в этом и было дело. Вероятно, как раз это отсутствие цели, отсутствие порученной им работы и делало этих людей несчастными. Может, мы ошиблись, отбирая тех, кто превосходил ожидания? Они должны были наслаждаться этим праздным временем. Когда мы прилетим на Колхиду, работы у них будет больше, чем можно вообразить.

— Тридцать восемь. Тридцать семь. Тридцать шесть.

И всё-таки я думаю, что имело смысл устроить этот однодневный праздник. В конце концов, мы минуем важную веху. Однако у меня настроение было не праздничным. Для меня эта веха означала выполнение значительной части порученного мне дела. Время жизни этого корабля, этой, по выражению И-Шинь Чана, летающей гробницы, измерялось весьма небольшим числом лет, и моя полезность, моя цель были неразрывно связаны с этим кораблём. Возможно, во мне пропадёт нужда, когда эта миссия будет завершена. От таких мыслей меня охватывало неприятное чувство. Была ли то печаль в том же самом смысле, какой люди вкладывают в это слово, я никогда не узнаю наверняка. Но чувство было очень острое, если я правильно понимаю смысл этого выражения. Энтузиазма по поводу приближения конца моей полезности я точно не испытывал.

Устарел.

Глупый глагол. Ещё более глупая эпитафия.

— Девятнадцать. Восемнадцать. Семнадцать.

Сработали предупреждения на каналах телеметрии многих из присутствующих в толпе людей: возбуждение отражалось на их жизненных показателях. Я передвинул предельные значения немного вверх, чтобы отключить сигналы. Они все слишком молоды и слишком здоровы, чтобы получить инфаркт от одного только перевозбуждения. Даже те, кто входил в Комитет Элли Смит, эти предатели, эти потенциальные мятежники, призывавшие к прекращению полёта, даже они поддались всеобщему возбуждению, хотя, возможно, в меньшей степени, чем остальные.

— Двенадцать. Одиннадцать. Десять.

Хор голосов становился громче, взволнованнее. Сердца бились быстрее. Амплитуды ЭЭГ увеличивались. Температура тела повышалась. Я начинал понимать выражение «напряжение стало почти осязаемым». Толпа отсчитывала уже последние десять секунд — смачно, страстно, с душой.

— Девять. Восемь. Семь.

Опубликованный план экспедиции изначально предусматривал, что это событие будет устроено без оповещения команды. Я должен был просто вырубить двигатели, но скомпенсировать потерю создаваемой тягой псевдотяжести с помощью корабельной антигравитационной системы, как я делал в течение тех месяцев, когда «Арго» находился на околоземной орбите. Однако мэр Горлов понял, что люди хотят праздника, чего-нибудь, чего можно ждать и чему радоваться. Вместо компенсирования он попросил меня полностью отключить систему искусственной гравитации на борту корабля, оставив лишь ту, что создавалась тягой двигателя.

— Шесть. Пять. Четыре.

Через несколько секунд я выключу двигатели. Наше магнитное поле, тщательно сфокусированное с применением тех же технологий, которыми воспользовался Аарон, чтобы втянуть Диану и «Орфей» обратно на борт, продолжит защищать находящихся внутри корабля людей — не говоря уж о тонкой электронике — от дождя радиоактивных частиц, сквозь который мы движемся, от потока оголённых атомных ядер, питающего наш таранный двигатель Бассарда.

— Три! Два! Один!

У моих маленьких роботов уйдёт большая часть дня на чистку оборудования таранной ловушки, реакторной камеры и конусов выходных сопел. Как только двигатель будет заглушен, солнцеподобное сияние нашего выхлопа пропадёт, и трёхкилометровый корпус «Арго» будет освещаться лишь опоясывающей его звёздной радугой. Каждый из металлов, покрывающий различные части корабля — бронза водородной воронки, серебро центральной шахты, медь реакторной зоны — будет по-разному отражать её свет.

— НОЛЬ!

Я начал глушить термоядерный двигатель — потихоньку, мягко, ровно. Наша скорость оставалась постоянной — на несколько процентов ниже скорости света — однако наше ускорение упало до нуля так же быстро, как в душе человека любовь может смениться ненавистью. Как только ускорение пропало, создаваемая им кажущаяся гравитация ослабла и иссякла.

Некоторые нетерпеливые личности начали подпрыгивать сразу, как только счётчик дошёл до нуля. Их первые прыжки были разочарованием — это было очевидно из выражения их лиц и из их телеметрии. Но каждый следующий прыжок возносил их выше и выше, а цепкие пальцы гравитации возвращали их обратно всё медленнее и медленнее, пока, наконец, подпрыгнув, они не продолжали подниматься вверх и вверх, пока не стукались о выгнутый потолок на восьмиметровой высоте.

Более спокойные типы дождались, пока не почувствуют невесомость, и лишь тогда, лишь немного согнув пальцы ног, поднимались в воздух. Кое-кто из них застревал между полом и потолком, не в силах ни до чего дотянуться. Однако это их, похоже, не особо беспокоило — они хохотали, как дети, растопыривая в воздухе конечности; заблаговременно принятые препараты против космической болезни устраняли все неприятные ощущения, иногда возникающие при попадании в невесомость.

Кое-кто пользовался аэрозольными баллончиками для передвижения по обширному помещению. Они кувыркались в воздухе, глядя на крыши жилых блоков внизу, многие — впервые в жизни наблюдая тщательно продуманную геометрию травянистых участков и причудливо искривлённых пешеходных дорожек.