Когда мы с напарником пилили и кололи дрова для интернатской кухни и школьных печек, к нам подходили две девушки. Одной из них нравился мой напарник, в другую тут же влюбился я. По первому ее слову я совершил бы неслыханный подвиг или непоправимую глупость, выполнил бы любое ее желание. Но ей это было не нужно. Что ж, устроим так, чтобы ей все-таки пришлось приказать мне что-нибудь! Я решил проспорить ей «американку», как тогда говорили, после чего проигравший выполнял любое желание выигравшего спор. Мы пилили обрубок березы и вели с девушками серьезную беседу. И вот Альбина вспомнила, что Пушкин подарил Гоголю сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ». Кабы не Пушкин, мы бы эти произведения в школе не проходили. Я понял, что час мой бьет. «Пушкин не давал Гоголю никаких сюжетов и вообще не был с ним знаком. Что? Я лучше знаю! Спорим! На „американку“! Теперь ты до лета будешь пилить вместо меня!»

Мы кололи дрова, а девушки уже принесли книжку про Пушкина и Гоголя. Я изобразил полную растерянность: «Ладно, говори свое желание». — «Сдавай вместе со всеми», — приказала Альбина.

Занимался я днем и ночью. Тетя Дуня, повариха, разрешила жечь электричество на кухне. На плите острыми краями вверх сушились поленья. Иногда я ложился на них и засыпал, при малейшем движении поленья «оживали» и будили меня. Лишь перед сочинением я позволил себе выспаться. Одной из трех тем будет так называемая «вольная», и я выжму из себя какую-нибудь публицистику в тогдашнем духе. Но от упражнений в казенной риторике меня спас Пушкин. Учительница распечатала конверт с секретными до этой минуты темами сочинений и вывела мелом на доске: «Образ Петра I в творчестве А. С. Пушкина». Вот тут-то и пошли в ход и «Моя родословная», и «Пир Петра Великого», и «То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник», и «Полтава», и «Медный всадник», и даже неоконченная «История Петра». Стало жаль, что кроме учительницы и, может быть, директора никто этого не прочтет.

Но наш Николай Иванович, прочитав сочинение, ринулся с ним прямо в Москву, в Наркомпрос, знай, мол, наших! Результат был не тот, какого он ожидал. В школу явилась некая генеральша от просвещения, хоть нашивай на юбку красные лампасы.

— Оставьте нас одних! — приказала она, и учителя на цыпочках вышли из кабинета. Начался допрос.

— Ну, кто и за сколько дней до экзамена в нарушение всех правил сообщил вам тему сочинения? Кто дал вам материал для подготовки? — прозвучал грозный вопрос.

— Я прочел тему на доске, когда учительница написала ее мелом.

— Откуда же такие знания? Ведь вы по программе прочли в пятом классе «Арапа Петра Великого», в шестом вам задавали «Полтавский бой», а не всю поэму, в восьмом — «На берегу пустынных волн», а не всего «Медного всадника». Я уж не говорю о прочих стихах. Чем вы докажете, что вам заранее не сообщили тему?

— Дайте мне любую тему по Пушкину, — дерзко предложил я, — дайте бумагу, вот эту ручку, заприте меня здесь на полтора часа, а потом увидите, что получится.

Дама не стала ставить следственный эксперимент и продолжала допрос:

— Чем же объяснить ваш особый интерес к Петру Первому?

— Петр Первый меня особенно не интересует, — ответил я. — Просто я люблю Пушкина.

— Странно, — сказала дама, не представляя себе, что можно читать классика по собственной охоте. — Как это любите? Всего Пушкина?

— Всего, — подтвердил я. — Кроме нескольких лицейских стихов. И статьи люблю, и письма. Я прочел всего Пушкина. Спросите про любое сочинение!

— Странно, — нахмурилась дама. Ее задачей было разоблачить меня, и она от нее не отказалась. Допрос принял иное направление: — Значит, вы ушли в мир дореволюционной классики и истории царской России. А как же современность? Она хоть сколько-нибудь вас привлекает? Вы, например, читали Леонида Леонова?

— Конечно, — ответил я. — Но больше ценю его драматургию, пьесу «Нашествие».

— Вы, я слышала, знакомы с Алексеем Николаевичем Толстым. Вам, разумеется, очень нравятся его патриотические «Рассказы Ивана Сударева».

— Нет, они вымученные какие-то! Хорошей прозы о войне пока почти нет. То ли дело третья часть «Петра»!

— Интересно, интересно, — оживилась дама. И стала спрашивать о других знаменитостях того времени. Я отвечал откровенно. А даму, как потом выяснилось, занимало теперь уже только одно: кто внушил мне такие взгляды. Видимо, она подключила к поискам и других сотрудников, пока сомнительная фигура тайного, идеологически чуждого наставника не была-таки обнаружена.

— Дорогой мой, — спросил меня месяца через два Корней Иванович Чуковский. — Что вы там написали о Пушкине и что наговорили про нынешних классиков, если весь Наркомпрос только и гудит про подмосковного юношу, подверженного тлетворному влиянию Чуковского?

Пожелание Альбины я выполнил. Не знаю, как она, но даже учителя прониклись ко мне заботой и во время консультаций, видя, что я дремлю, говорили шепотом, а потом трясли меня за плечо: «Валя, мы уходим, консультация кончилась». Я хотел преподнести Альбине букет ландышей, но уснул с ними на зеленом пригорке. Увы, девушка не видела в моих подвигах ничего особенного. Зато в Москве Рина Зеленая прямо-таки хвасталась мной: «Представляете? Он решительно ничего не знает, а сдает только на четверки и пятерки!» Правда, последний экзамен, ту самую анатомию, я сдал на тройку. «Неужели ты не мог сдать хотя бы на четверку?» — огорчалась артистка. «Рина Васильевна, я бы сдал и на пятерку, но узнал бы об этом только там», — ответил я и показал на небо. За такой ответ тройка была прощена.