– Если бы я мог это понять…

Я не слышал новостей от Пола в течение трех недель. Я подумал, что все мои попытки помочь ему не только потерпели крах, но и заставили его отвергнуть точку зрения, которую я хотел до него донести. Однако, к моему немалому удивлению, он оставил для меня сообщение на автоответчике, в котором рассказал, что начал посещать встречи общества анонимных алкоголиков, нашел себе наставника и даже начал работать по программе «12 шагов» [12] . Ему не особенно нравились люди, с которыми он встречался (ему казалось, что у него с ними нет ничего общего), но с момента последней нашей встречи он ни разу не пил спиртного и не нюхал кокаин. Теперь же случилось нечто особенное, и он хотел обсудить это со мной. Он спросил, может ли зайти на неделе.

Я перезвонил ему, чтобы обсудить детали, и через пару дней мы уже сидели в моем кабинете.

– Ничего не выйдет, – сказал он и покачал головой.

– Как? Почему? – спросил я, стараясь оставаться спокойным (и пытаясь справиться с внезапно охватившей меня паникой). Из прежнего опыта общения с наркоманами я знал, что серьезные попытки воздержания почти всегда вызывают беспокойство. – Что случилось?

В ответ он удивленно покачал головой. Он рассказал, что в прошлые выходные занимался покупками в торговом центре на Мичиган-авеню. Перебирая рубашки в магазине, он увидел одну из своих учениц. Она стояла неподалеку и смотрела на него с выражением крайнего изумления. Они молча и не шевелясь изучали друг друга несколько секунд.

– А потом она просто отвернулась.

Я откинулся в кресле.

– Черт!

– Да уж, – ответил он.

Я задумался.

– Что ж, – наконец произнес я, пытаясь изобразить улыбку поддержки, – вы же не думали, что это будет легко, правда?

– Я не думал, что это будет так тяжело, – сказал он. – Подумываю уехать.

– Уехать?

– Да, в другой город. Найти какую-то другую работу. Все равно мы с женой ненавидим местные зимы.

Я сделал глубокий выдох.

– Разумеется, можно и так, – сказал я осторожно.

– Я просто не уверен в том, что достаточно силен.

Я побарабанил пальцами по столу.

– Вот в чем дело, Пол, – сказал я. – Вы сильны ровно настолько, насколько можете себя в этом убедить. Возможно, вы не хотите проходить эти испытания, представляя себе весь ужас, с которым вам придется столкнуться. Но это не значит, что вы не можете этого сделать. «Не могу» – снова история, которую мы рассказываем себе, а потом принимаем решение.

Я сказал ему, что у решения уехать будет одно важное последствие: фокус сместится с желания решить проблему на желание убежать от нее. А как только мы пытаемся убежать от проблем, они становятся, как ни странно, еще сложнее. Последствия отказа оказываются еще более ужасными, а наше ощущение беспомощности – еще более сильным. Мы страдаем от убеждения в неспособности решить проблему еще больше, чем в процессе ее преодоления.

Почему же мы часто верим, что не можем решить проблему? Это вызывает у нас меньше беспокойства (разумеется, мы беспокоимся сильнее, занимаясь решением проблемы и не будучи уверенными в том, что у нас что-то получится). В рамках одного исследования пациенты, нуждавшиеся во временной колостомии (перенаправлении движения потока фекалий из прямой кишки в отверстие в брюшной полости), через шесть месяцев после операции были менее счастливы, чем пациенты с постоянной колостомией {117} . Почему? Неуверенность не позволила им адаптироваться к изменениям. Они продолжали постоянно думать о том, что могут потерять, и сохраняли привязанность к своему прежнему состоянию.

Неуверенность ослепляет, не давая увидеть истину: жизнь продолжается, несмотря на потери, и к тому же (в свете теории заданного значения счастья) возвращается к прежнему позитивному уровню.

– Вы не можете прямо сейчас представить себе, как вернуть жизнь в нормальное русло, – сказал я Полу, – из-за навязчивых мыслей о том, что все может стать хуже. Поэтому вы не планируете восстановление. В результате вам кажется, что это невозможно.

Я сказал Полу, что единственное противоядие против неуверенности – прямая атака на препятствие (пусть даже мы и сомневаемся в возможности его преодолеть). Как писал Нитирэн Дайсёнин, «человек осознает свою истинную силу, только побеждая сильного врага» {118} . Иными словами, мы ощущаем себя сильными лишь тогда, когда нам нужно проявить свою силу: например, для поднятия тяжестей (преодоления препятствий). В одном исследовании пациентов с онкологическими заболеваниями, активно занимавшихся лечением (решавших свою проблему), уровень оптимизма и самооценки участников оказался даже выше, чем у контрольной группы, не страдавшей от рака {119} .

Мы ощущаем себя сильными и при столкновении с препятствием, которое, как нам кажется, мы не можем преодолеть. Я помню одну свою одноклассницу, которая была парализована беспокойством, когда пришла ее очередь выступать на публике. Беспокойство продолжалось до тех пор, пока учитель не сказал, что у нее нет выбора. Тут она успокоилась и произнесла речь без заминок. Одна из причин этого поведения такова: признание и принятие того, что другого пути у нас нет, активирует ответную реакцию «бей или беги». Мы сосредоточиваемся на решении единственной задачи и воспринимаем ее как борьбу не на жизнь, а на смерть. Другая причина может быть в том, что сознательный выбор неприятного опыта снижает степень его болезненности {120} . Иногда даже кажется, что этот эффект проявляется, когда мы понимаем, что у нас нет выбора. Готовность к неизбежному помогает легче переносить боль.

– Соответственно, на ваше ощущение неспособности что-то сделать, – сказал я Полу, – влияет и вера в то, что это не обязательно. Как только вы решаете, что вам нужно что-то сделать, вся энергия, которую вы тратили на то, чтобы избежать ситуации, начинает направляться на ее решение.

– Но у меня есть выбор, – возразил Пол.

– Теоретически да, – согласился я. – Вы можете уехать. Но действительно ли вы хотите внушить ребятам, что врать нормально? И не просто врать, а еще и убегать, когда вас поймали с поличным?