«Сколько раз он это повторит? — подумал Слава. — Уже вошел во вкус и вот сейчас, как великий открыватель, сетует: интереснейший, мол, материал упустили».

— На небольшой глубине, может, трехметровой, собрали мягкие кораллы. Условились — еще поработаем, если подальше не найдем ничего подходящего. Завели это мы мотор, вытянули якорь и пошли себе дальше вдоль берега, населенного людьми. Лодку поставили на якорь и работали около часа, собрали уйму, шесть, а то и все восемь килограмм мягких кораллов. Опять завели мотор, снялись с якоря, прошли до самого окончания второго длинного островка. Но там уже бурлило, и, увидев такое сильное волнение, мы повернули назад. Около середины этого островка выдавалась в море каменная гряда, тут и сделали мы третью станцию. Встали на якорь и проводили разведочные работы на глубине полутора — трех метров. Я в гидрокостюме «Садко», Веригин в гидрокостюме типа «Калипсо», Юрченко в брюках трико и брезентовой куртке.

На этой станции мы обнаружили очень большие колонии мягких кораллов и на следующий день собирались сюда вернуться для их сбора.

«Следующего дня, — подумал Слава, — для одного из них уже не будет».

Вдруг Семыкин сам себя будто и перебил, с досадой воскликнув:

— Вспоминай не вспоминай, а нас заранее ударили под корень! Дал бы капитан команду, подбросили б нам ныряльщиков, катер. А то наплел нам и Серегин, вишь ты, все у них заранее по часам расписано, и кому чего положено — отседа доседа! Вот и случилась клюква — розмарин!

Ничего замысловатого и не предпринимал сейчас Семыкин, и вроде б весь он раскрылся, — как на ладони видны были его извилины, но он-то опять и опять бросал тень на Ветлина. Уж эти тяжеловесные, почти весомо ощутимые тени напраслин. Семыкин знал: тень зафиксирована, он-то свое добьет. Впереди еще маячило следствие на берегу, в родимом городе, под боком у самого шефа Выдринского института.

Славе вспомнились сутяжные приемчики дуэта Княжин — Оплетаев. Они-то, пытаясь обесценить работу проектировщиков судна «Александр Иванов», помогли, того и не хотя, Большакову обрести навыки в схватке с поклепщиками.

Теперь он знал — даже очевидная клевета, вульгарная напраслина почти всегда тяжким бременем ложатся на людей чести и долга.

А Семыкин смаковал, как он и его приятели рассупонились в «Прогрессе».

— Ну, чин чинарем, завели мотор, подняли якорь, пошли от берега, хотели завернуть к лагуне.

— Так ли? — вырвалось у Славы.

Будто не услыхал его возгласа Семыкин. И не без важности, подбираясь уже вплотную к несчастью, продолжал:

— Внезапно мотор заглох. Случилось это примерно меж шестнадцатью и семнадцатью часами. Веригин пытался вновь завести его. Нас же потихоньку все дальше относило от острова. Ну, а невдалеке, посреди гряды, меж двумя островами, стоял судовой промерный катер, как вымерший.

На всякий случай при всей абсурдности такого утверждения Семыкин в показании написал:

«Наверняка, — подумал Слава, — они и не хотели обращаться к матросам, понимая — сами ж серьезно нарушили условия поиска».

Семыкин, искоса посматривая на магнитофон, не без некоторой опаски говорил:

— Относило нас все дальше. Веригин велел нос лодки развернуть к волне, а сам занимался мотором. Тут бы пошустрее надо… Да что уж, задним умом мы все крепки. Тем более как ни погляди на Верижку, он молоток, выдержанный, — вдруг хмыкнул Семыкин.

Слава невольно про себя заметил: теперь он, когда жизнь вновь дарована ему, и рисовался, и глядел на себя словно со стороны: вот, мол, каков я, победил судьбу! А остальное, уж поверьте мне, семечки…

— Начало смеркаться, около восемнадцати часов, а может, и поболе уже было, зажег я факел, горел он коротко, но минуты три-четыре.

Большаков перебил:

— Меньше…

— Факел погас, и из океана, с судна, — ни ответа, ни привета.

Семыкин упивался своей мнимой храбростью.

— Пошел на корму, к бензобаку, налить в потухшую плошку горючего. Внезапно волна захлестнула кормовой отсек лодки. Я и Юрченко быстро перебрались в носовой, а Веригин пытался ведром откачать воду с кормы.

— Вычерпать, — поправил Слава.

— Но корма все сильнее погружалась, и я крикнул: «Хватайте ласты и маски!» Но лодка начала тонуть, они не успели…

После ухода Семыкина, заперев дверь каюты, Слава прослушал пленку.

Через день он перечитал показания, уже подписанные Семыкиным.

Мутные, тягостные словеса сталкивались неуклюже в одной фразе, и вдруг они-то и обнажали подноготную.

События сходны были с уже известным происшествием, но вроде б и не в океане они разворачивались, а в каких-то водах местного значения, которые взяли и ни с того ни с сего взыграли, чуть ли не по вине незадачливого капитана.

Семыкин так ли, сяк ли варьировал одно и то же: ведь это он, он, Ветлин, и безо всякого участия начальника экспедиции, злонамеренно засунул исследователей в какую-то скучнейшую лужу, а мог и понять, они не смирятся и выйдут на чистые просторы, и, конечно, обживет их троица во славу науки.