Ближайшие пять минут прошли в гробовом молчании. Мистер Пфайфер курил «Партагас», ухмыляясь с воистину заокеанским ехидством. Адель в качестве десерта, вооружившись лупой и пинцетом, калечила и заново собирала часы-луковицу. Том сражался с монструозной яичницей, изо всех сил стараясь не чавкать. Холмс посасывал незажженную трубку, углубившись в размышления. Доктор Ватсон с тревогой поглядывал на своего друга, но, судя по хитрым морщинкам в уголках глаз Холмса, ссоры не ожидалось.

– Да, – безмятежно заявил человек-мутоскоп, когда молчание превратилось в опасную тучу, – кстати. Мистер Холмс, вы не в курсе, от имущества Лиггинсов что-то осталось?

– Кажется, да, – с великолепным равнодушием кивнул Холмс. – Что именно вас интересует? Если библиотека, так я вынужден вас разочаровать. Сгорела без следа.

– Портрет. Средних размеров портрет кисти Бэзила Холлуорда.

– Кто изображен на портрете?

– Молодой человек лет двадцати. Сам я портрета не видел, но мои заказчики утверждают, что это типичный герой-любовник. Вроде Макса Шрека, только стройнее. Вы знакомы со Шреком? Ну, с этим, из Берлинского государственного театра?

– Вы сказали – заказчик?

– А нам скрывать нечего, мистер Холмс. Портретом интересуется банкир Меллон, Эндрю Меллон. Он готов отвалить за эту мазню кругленькую сумму. Синематограф кормит впроголодь, господа. Временами приходится браться за все, что предлагают. Перед отплытием мне сообщили из Лондона, что портрет был приобретен на аукционе лично Бальтазаром Лиггинсом, три года назад, за смешные деньги. Перед этим в течение пяти-шести лет цена на работу неуклонно падала – ее никто не хотел брать.

– Почему?

– Откуда мне знать? Должно быть, в моде были смазливые женские мордашки – или, скажем, эти ужасные евреи Рембрандта.

– Евреи? – изумился доктор. – Почему евреи?

– А кто? – в свою очередь удивился Пфайфер. – Э-э, доктор, да вы большой шутник…

– Том, у меня есть для вас поручение, – обратился Холмс к нашему спутнику, когда мы, покинув ресторацию, оказались на Маркет-Хилл.

– Слушаю, сэр!

Парень вытянулся по стойке «смирно», подражая военным. Похоже, он считал, что находится на службе.

– Прогуляйтесь по городу, загляните в трактиры, потолкуйте со знакомыми. Меня интересует все странное и необычное, что происходило в Молдоне за последнюю неделю. Начиная с атаки марсиан – и до сегодняшнего дня. Не обязательно оно должно быть связано с Дженни и Лиггинсами. Если сумеете найти очевидцев, поговорите с ними.

– О чем? – гаркнул Том.

И смутился, сообразив, что попал впросак.

– Извините, сэр, – добавил он тоном ниже. – Я понял, о чем. Не беспокойтесь.

– К вечеру мы встретимся, – Холмс потрепал грузчика по могучему плечу. Так успокаивают лошадь, – и вы расскажете, что узнали. Я остановился в «Синем вепре» на Сильвер-стрит.

– Да, сэр! Я все сделаю!

– И еще, – придержал Холмс парня, уже готового мчаться на поиски чудес. – Отыщите мне лавку или магазин, где можно приобрести скрипку. Страдивари не обязательно – меня вполне устроит что-нибудь попроще.

Шутки насчет Страдивари добряк Том, конечно, не понял. Однако кивнул с умным видом:

– Да, сэр, я разузнаю.

На этом мы и расстались – Рэдклиф отправился собирать слухи и искать для Холмса скрипку, а мы вошли в Мут-Холл. Пропустили нас без лишних проволочек, и вскоре мы оказались в кабинете капитана Уоллеса.

– Я вижу, капитан, – заметил Холмс, поздоровавшись, – ваш прогноз полностью оправдался?

– Да, вчера вечером майору Форестеру пришлось изменить свой приказ, – капитан с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. – Под окнами собралось десятка три возмущенных горожан, которых не пускали в управление полиции. К ним присоединилась уйма зевак и бездельников. Но я пригласил вас по другому поводу. Не желаете взглянуть на вещественное доказательство?

– Какое именно?

– Щупальце. Щупальце чудовища, о котором рассказывал Джон Скроу, отсеченное тепловым лучом. Оно хранится на леднике.

Я шагнул вперед:

– Вы отправили людей на берег, и они отыскали щупальце?

– Да нет же! Его нашли на следующий день после битвы в заливе.

– И вы ни словом об этом не обмолвились?!

Обычно мой друг весьма сдержан в проявлении эмоций. Он считает, что чувства вредят логическому мышлению. Но сейчас и голос, и весь вид Холмса явственно выказывали его изумление, граничащее с возмущением. Капитан Уоллес, напротив, весь был растерянность и смущение.