здесь сидел Иван Степанов Петров лошадь из пчелы за спикуляцию

– – спекуляция? – говорит какой-то со сна с

перемычками. Что такое спекуляция?

 – – обольем тебя водой и заморозим – это спекуляция!

Яшка Трепач

чека – лка

– – свобода! она хороша, когда есть своя голова; а голова не то, чтоб была она свободная, а как сказать, настоящая голова, а не пыльный мешок.

– – натравливают, ну и каждый делается, как собака.

 – – клюет свинство.

Поздравителям 1918 года:

б. полотеру – 2 р.

б. швейцару – 5 р.

б. водопроводчику – 1р.

б. трубочисту – 1р.

– – волки и те стадом ходят!

 – – вчера заставили дрова носить.

 – – тоже и воду, и прибрать все надо.

Осмотрел я стену, исписанную и карандашом и углем и мелом: телефоны, фамилии и всякие «нужные» и так изречения и «на память». И опять к столику, где ночью сидели. Тут и Петров-Водкин поднялся.

– Трубку потерял! – тужил он, никак не мог забыть.

Я взял со стола растерзанную книгу, служившую как отрывной календарь, – и сразу же узнал: это мои «Крестовые сестры».

– «Крестовые сестры»! – показал я Петрову-Водкину.

Но он ничего не ответил.

А я ничего не подумал – а прежде бы подумал, да еще как! – я положил книгу назад на столик.

Хотелось мне списать со стены, а из «Крестовых сестер» выдрать страницу пожалел; на полу валялся примятый листок – на нем Петров-Водкин ночевал, вот на нем —

Яшка Трепач принес что-то вроде кипятку – Яшка Трепач староста! – но пить не из чего было.

– Скажите, пожалуйста, – обратились мы оба к Яшке, – долго нам тут сидеть?

– Если на Гороховую не затребуют, засядете надолго.

– Может, нас, как заложников, тут оставят? – в один голос сказали мы Яшке.

– Заложников? – Яшка окинул нас веселым глазом. – Такую дрянь!

Вошел «китаец» и сказал чистым русским языком:

– Которых привели ночью – —?

Мы с Петровым-Водкиным выступили.

– Заложники! – поддал Яшка. – Ну и народ!

– Нет ли хлебца? – остановил ледящий, которого вчера заставили дрова таскать на 6-ой этаж.

– Хлеб не отдавай? – окрикнул кто-то вдогон. – С Гороховой скоро не выпустят.

А когда мы с «китайцем» выходили из «залы Сологуба», в проходе столкнулись со Штейнбергом и Лемке: они ночевали в «кабинете Сологуба» —

Штейнберг – в женской шубе,

Лемке – с таким вот чемоданом, какие только в багаж сдают.

В СЛЕДСТВЕННОЙ КОМИССИИ

Нас принял тощенький остренький – я сразу его узнал, это тот, что во сне мне приснился: вбежал в камеру и затаратал, как будильник. Он отобрал у нас документы: паспортные книжки и удостоверения на всякие права.

Получить удостоверение – это большая работа, и я очень забеспокоился.

– Прошу вас, не потеряйте!

– Не беспокойтесь: поведут на Гороховую, отдам.

И он стал звонить на Гороховую, ему отвечали и не отвечали.

А он все звонил.

– Товарищ Золотарь, неуёмная головка! – заметил который-то из стражи, ну, конечно, никакой не китаец, а самый наш откуда-нибудь с Трубочного завода.

Мы сидим перед столом в ряд:

Штейнберг в женской шубе,

Петров-Водкин – из шубы,

Лемке – с чемоданом, какие только в багаж сдают,

и я с узелком.

– Шесть месяцев в Кронштадте сидел, – объясняет Лемке, не выпуская из рук чемодана, – знаю по опыту.

На столе у товарища Золотаря огромная фарфоровая голубая лягушка – стоит она на задних лапках, «служит».

Я смотрю на эту голубую, ни на что не похожую, лягушку, и почему-то вспоминается мне такой нравоучительный рассказ из «Азбуки для самых маленьких», и я повторяю слова:

«– – пролил Лука чернила – плакал Лука»;

«– – съел Лука муху – плакал Лука»;