— Пожалуй, лучше всего отправиться к реке и броситься в бурлящую пучину у подножия водопада, — шептал он, взволнованный до слез, провожая взглядом беззаботный полет веретенника. Но вскоре опять принялся насвистывать, воображая, как будет прогуливаться по прямым, как стрела, незнакомым улицам.

Лето миновало.

На земле и в воздухе царил покой. На далеких зубцах гор лежали безжизненные серые снеговые шапки, и вереск опять выглядел совсем по-осеннему. Парень не мешал старой лошади самой выбирать дорогу и ехал по пустынной каменистой равнине, местами желтой, выцветшей, местами ярко-алой, и смотрел в небо на белощеких казарок, с шумом и гамом летевших на юг и наконец скрывшихся над горой за облачком — предвестником хорошей погоды. Невольно что-то дрогнуло в его сердце, тонко и жалобно, словно струна нежного инструмента, — он ведь тоже прощался с родными местами, завтра он уедет в Рейкьявик.

Как же прошло это лето? К его удивлению и досаде, оно вовсе не прошло, оно умчалось прочь — как пустая, бессмысленная греза, от которой ничего не остается. Он растратил недели, месяцы на бесполезное отчаяние, мучился во сне и наяву, сковывал себя выдуманными путами и чуть было не совершил самоубийства. Какая глупость! Некогда было даже полюбоваться на таволгу, пушицу и жирянку, на скалистые гребни в огне заката, на марево вокруг ледника, на радугу над болотом или на снежно-белые облака, замиравшие в спокойном небе, чтоб отразиться в прозрачных ключах и быстринах. Разве у него было время заметить кашку на выгоне или цветки картошки на огородной грядке, которые, как звезды, сияли ему, когда он в сумерки возвращался домой с луга? А теперь все поблекло и увяло, и он прощался с этими местами, которые летом казались ему такими безотрадными и унылыми.

Едва его мысли переключились на предстоящую поездку в столицу, он крепче сжал поводья и нахмурился, потому что нахлынувшие сомнения и страхи тотчас заглушили поющую в груди струну, но затем снова выпрямился, пришпорил лошадь и засвистел песенку, будто преодолел труднейший уступ, победил и кризис, и безработицу. Он еще покажет, на что способен! Он будет бороться до победного конца!

Лошаденка пошла быстро, выгнула холку и запрядала ушами: дорога приближалась к черным пятнам на земле в том месте, где летом стояли палатки дорожников, а теперь валялись кружки, пустые бутылки, осколки стекла и рваные ботинки. Кто-то появился на вересковой пустоши недалеко от речного брода, с узелком в руке, в светлой блузке и полосатой юбке, и приветливо помахал ему.

— Ты что, парень, даже поздороваться со мной не хочешь?

В первую минуту ему захотелось свернуть с тропинки и ускакать прочь. Но улизнуть не удалось, потому что Сигрун Мария продолжала махать рукой и звать его, даже пошла ему навстречу, спрашивая, не ослеп ли он. Он чувствовал, как ее голос проникает в грудь, и снова приводит все в смятение, и находит отклик в сердце. Он вдруг ощутил себя узником, лишь наполовину разорвавшим свои оковы.

— Здравствуй, — смеясь, сказала она и стянула его на землю. — Я уж было решила, что ты заснул в седле!

Он смотрел на нее неподвижным взглядом, точно парализованный, и не мог вымолвить ни слова.

— Да что ж это такое! — сказала она. — Ты что, онемел?

— Нет, — ответил он, по-прежнему глядя на нее в упор.

— Не здороваешься. Только пялишь на меня глаза, как на заморское чудо!

Он отвернулся и сделал вид, будто поправляет уздечку. И это была Сигрун Мария? Возможно ли, чтобы эта толстая, некрасивая, нескладная девушка заставляла осеннюю землю окутываться зеленой нежной пеленой, словно ранним июньским утром? Возможно ли, чтобы он ночами лежал без сна, плакал и горевал, страдал и томился по этому тугощекому, невыразительному лицу, наводившему на мысль о парном молоке и сыре? Парень прислонился к лошади, не зная, чему верить. Он словно очнулся и прозрел.

— Ты выглядишь очень измученным и утомленным, — сказала она. — Не болел случайно?

— Нет, — ответил он.

— А тебе не кажется странным, что мы опять встретились на этом самом месте? — спросила она, понизив голос, придвинулась к нему и откинула локон со лба. — Я так хорошо помню тот день в прошлом году, когда ты перевез меня через реку. Тогда я тоже возвращалась из Ущельного. И погода… погода в тот день была совсем как сегодня.

— Да, верно, — сказал он.

— Просто удивительно, что мы снова здесь встретились, — сказала она, помахивая узелком. — Тогда ты ехал вверх по реке, а теперь, наоборот, с торфяников. Видишь, какая у меня хорошая память!

— Да, — согласился он. — Просто потрясающая!

Она уловила необычные нотки в его голосе, помолчала, разглядывая его, но мало-помалу ямочки на щеках стали глубже, а в глазах блеснула зеленая искорка.

— Ты сбежал от меня во время танцев, летом, на лотерее. Помнишь, я обещала станцевать с тобой, но, когда пошла тебя искать, нигде не нашла.

— Может, ты и в лесу меня искала? — спросил он.

— В лесу? — протянула она и отвела глаза, как бы припоминая. — Нет, туда я не ходила.

— Это хорошо, — сказал он. — Ты ведь, кажется, очень боишься пауков.

Она перестала размахивать узелком, стряхнула стебелек мха с плеча и шмыгнула носом.

— Послушай, Мюнди! За что ты на меня злишься?

— Совсем я не злюсь.

— Нет, злишься, и даже очень, — сказала она, искоса взглянув на него. — Не знаю, что я тебе сделала плохого.