Фокин подозрительно прищурился.

– Багаж? – выговорил он. – Сепаратный такой багаж, отдельно ехал, что ли?

– Не ехал. Приготовили. Тут приготовили, в Приморье, – отозвался Свиридов. – Это мне, собственно, и не нравится. Совсем не нравится.

– Там что? В багаже в этом – что?

– А ты, Афанасий, институтка? И не догадываешься совсем, да?

Фокин закрыл один глаз и ответил:

– Отчего же? Догадываюсь. Оружие.

– Совершенно верно. Ствол с оптическим прицелом и пистолет «ТТ» – вот что там должно быть, – сказал Владимир. – Но только то, что эти «стволы» там меня дожидаются, мне не нравится. Я привык сам все делать от и до. А тут как по расписанию мне все продиктовали, что и как. Кстати, о расписаниях: я, честно говоря, и на поезде не поехал только потому, что Китобой давал мне настолько жесткие инструкции, как и на чем добираться до Владивостока, что…

Он остановился. Фокин покачал головой:

– Я не думаю, что Китобой решил тебя разменять. Уж слишком ты ценный для него кадр.

– Да и я, собственно, так же думаю, – задумчиво проговорил Свиридов. – И у меня не было пока что причин думать иначе. Я так полагаю…

Фокин пристально посмотрел на Свиридова и выговорил:

– Кого тебе нужно убирать? Что ты так задумался? Тебя, я вижу, что-то смущает. Я тебя хорошо знаю, мой драгоценный Владимир Антонович. Ты просто так… не будешь. – Фокин покосился на ужасающую сивуху, принесенную Свиридовым, и продолжал: – Ты явно озабочен не моими пьяными выходками – уж к чему, к чему, а к ним ты привык – и даже не трупом этого Аветисяна. В конце концов, собаке – собачья смерть, а нас не найдут, даже если будут хорошо искать. И если мы не будем глупить. А мы глупить не будем, тут не пикник близ «мегаполиса карманного типа». Так что же тебя смущает, Свиридов? К чему эта сивуха и что значит – «средство маскировки»?

– А к тому, что пойду я сейчас забирать этот гребаный чемоданчик. Не нравится мне это, ох как не нравится! Но это пожелание заказчика, он и деньги платит, причем хорошие деньги. Так что, думаю, подвоха ожидать не следует, если они меня и пропасут, то ничего, конечно, не сделают. Но я все-таки приму меры предосторожности.

– И как же?

– А сейчас увидишь, – сказал Свиридов. – Темнеет уже, однако. Ну… сейчас. Но прежде удостоверюсь, что у меня нужный запах изо рта.

С этими словами он взял бутылку сивухи и, открыв ее прямо зубами, вылил в глотку. Булькало так, словно задушевно беседовал с сантехником засорившийся унитаз. Свиридову потребовалось примерно полминуты, чтобы совершенно опустошить мутную бутылку. Он швырнул ее в угол, вследствие чего откололось горлышко, и выдохнул:

– Так… мерзость, конечно, кошмарная, но теперь легче будет войти в роль. Тем более что я успел заметить в здешних местах уже несколько колоритных прототипов для…

Для чего могли бы послужить Свиридову упомянутые «прототипы», он не договорил, потому что подпрыгнул на месте, как горный козел, и, воздев к потолку указательный палец правой руки, выскочил из кухни. Фокин уныло посмотрел ему вслед и выговорил:

– Кажется, торкнуло с сивухи-то…

До Фокина донесся голос Свиридова:

– Афоня, если кто в мое отсутствие явится, не выпускай!

Фокин не понял смысла этих слов. Он ждал Влада несколько минут, потом положил себе из кастрюли порцию наконец-то доварившихся пельменей, налил себе полстакана водки и, помолясь, приступил к трапезе.

Когда же он доел и укантовал бутылку водки, осоловев от сытости и приятного сонливого опьянения, то его внимание привлек шум за спиной. Он обернулся и увидел… нет, не Свиридова.

Китайца.

Китаец был довольно высок ростом, с длинным, плоским лицом, с желтой дряблой кожей и узкими продолговатыми черными глазами. С боков лицо было облеплено неаккуратными полуседыми космами. Впалая грудь, короткое астматическое дыхание, хрипло прорвавшееся сквозь желтоватые, еще крепкие зубы, старчески дрожащие колени – все указывало на то, что этот человек стар и что гангстера при налете изображать из себя не намерен.

Фокин недоуменно посмотрел на него, упорно не понимая, как этот китаец сюда попал. Потом выговорил первое, что пришло в его затуманенную очередной порцией алкоголя голову:

– Тебе чего, папаша?

Тот что-то нечленораздельно заквакал, и Фокин, стукнув себя по лбу, пробормотал:

– Погоди… бутылка водки на свежие дрожжи… может, ты глюк? Нет… не глюк. Да ты и по-русски-то, наверно, не говоришь, да? А я вот выпил мало, чтобы по-китайски, значит… понимать.

– Моя хотела разговорить Свиридофа, – на скверном почти до полной невразумительности, но все-таки, несомненно, русском языке пробормотал тот.

Афанасий встал. Старик-китаец прислонился к притолоке и вертел головой. Фокин выговорил подозрительно:

– Свиридов? А откуда ты знаешь, что… ты, наверно, того… шпионишь, старая плесень узкоглазая!

– Скажу только Свиридофа, – упрямо бормотал китаец. – Ваша я не знай.

Афанасий переложил голову с одного плеча на другое и, назойливо сверля неподвижно сидящего старого китайца пристальным взглядом, произнес:

– Что-то вид у тебя подозрительный… Ну-ка… – Он протянул к китайцу руку, намереваясь схватить того за глотку и хорошенько тряхнуть, но китаец поднял на него тусклый взгляд темных глаз и вдруг, отскочив с резвостью молодого, запел дурным дребезжащим, удивительно мерзким по тембру козлетоном:

– «Аппетит, говоррит, прекрррасный… слишком вид у тебя ужжасный!.. И пошла потихоньку принцесса-а-а, к замку вышла из леса… вот такая легенда прекрасна-а-ая, вот такая принцесса ужжасна-а-ая!»

Эти слова, известные всем жителям бывшего Союза по мультфильму, где вокальную партию вел Александр Градский, были пропеты, разумеется, на русском языке, причем без малейшего акцента, хотя с немалой долей шутовской экспрессии, отчего половина фраз проглатывалась или съеживалась до каких-то маловразумительных бульканий и чваканий. Фокин буквально оцепенел от идиотизма ситуации, челюсть его отвисла.