Вчера она долго плакала, но все равно не смогла уснуть и всю ночь проворочалась в постели. Страдания ее усиливались от сознания того, что счастливые минуты, испытанные ею в последний день пребывания в замке, больше уже никогда не повторятся.

Какой же глупой она оказалась, не сумев понять, что влюбилась в маркиза с того самого момента, как впервые увидела его.

Она всегда в глубине души любила его. С тех самых пор, как она себя помнит, он являлся ей во сне и в мечтах, но это был не живой человек, а идеализированный Аполлон. Словом, тот маркиз, которого она себе представляла, был таким же мифом, как и бог, с которым она его отождествляла.

И вот она полюбила этого человека — жесткого и циничного, вспыльчивого, полного сарказма. Она любила его так сильно, что все ее тело содрогалось от мысли, что она его потеряла.

— Я люблю его! — громко шептала ока в темноте ночи.

Она с отчаянием думала, что не может предложить ему ничего, кроме своего сердца, которое было ему совсем не нужно.

Она скова и скова возвращалась к той минуте, когда он вернулся в библиотеку и заговорил с ней таким резким и грубым голосом, что ей показалось, будто он вонзил в нее кинжал.

Что она такого сделала? Что сказала?

Они были так счастливы в тот долгий волшебный день, когда ей удалось его рассмешить, и они стали друг другу ближе, чем когда-либо раньше.

— Я… тебя… люблю.

Повторяя снова и снова эти слова, она чувствовала, что ее голос прерывается от слез, и горько сожалела о том, что не поцеловала маркиза, когда он потребовал этого в качестве награды победителю.

Теперь она понимала, что больше всего на свете хочет почувствовать прикосновение его губ и ощутить, как его руки обнимают ее.

Она не могла себе представить ничего более чудесного, более волнующего, чем это, и снова и снова вспоминала тот разговор в библиотеке, когда он сказал: «Я имею право требовать все, что пожелаю». Она с живостью вспоминала, какое странное возбуждение охватило ее от этих слов, возбуждение, от которого стало трудно дышать — что-то затрепетало в ее груди и перехватило горло.

Это была любовь — теперь она это поняла.

Что такого сказала ему леди Шарлотта, от чего он пришел в ярость? Ведь все изменилось после ее визита.

Молодой человек, катавший Фортуну на лодке по озеру, ехавший рядом с ней на коне по парку, человек, с которым они так восхитительно беседовали за обедом, превратился в мужчину, который, казалось, ненавидел ее.

— Боже, что же мне делать? — спрашивала себя Фортуна, закрыв лицо руками…

Они ехали в Лондон в молчании; впрочем, ей было бы трудно говорить, даже если бы она и хотела, ибо маркиз гнал лошадей, как сумасшедший, и только его необыкновенное умение управлять экипажем не позволило им разбиться — а они несколько раз были на грани гибели.

Если бы Фортуна не была так поглощена своим горем, она бы почувствовала восторг от столь быстрой езды — никогда в жизни она еще не ездила с такой скоростью — в одном экипаже с человеком, который, казалось, только и думал о том, чтобы разбиться.

Но они уцелели и приехали на площадь Беркли за рекордно короткое время.

От лошадей шел пар, а Фортуна чувствовала себя разбитой и полностью измотанной не только от страха за свою жизнь, но и оттого, что не спала ночь. Во время езды ее все время бросало из стороны в сторону, и она должка была крепко держаться за козлы кучера, чтобы не вывалиться из фаэтона.

Забыв о приличиях, маркиз прошел в дверь впереди нее.

— Заложите мое лондонское ландо, — сказал он дворецкому. — Я уеду сразу же, как только переоденусь.

— Слушаюсь, милорд, — ответил слуга. — Будет ли ваша светлость ужинать дома?

— Нет, я поужинаю в другом месте, — ответил маркиз и, даже не взглянув на Фортуну, стал подниматься по лестнице в свою спальню.

Она стояла в холле, чувствуя себя брошенной.

— Вы желаете поужинать в столовой, мисс, или у себя? — спросил дворецкий.

— Благодарю вас, я не хочу есть, — ответила Фортуна, и в ее голосе зазвучали слезы.

Однако ей удалось взять себя в руки, и, пока миссис Денверс и заботливые горничные не ушли и не оставили ее одну, ока крепилась и не давала волю слезам.

Но стоило им только закрыть за собой дверь, как Фортуна зарылась лицом в подушку и разрыдалась так горько и так бурно, как она еще ни разу в жизни не рыдала.

Небо слегка посветлело, и она подумала, что еще вчера она верила, что сияние солнца в саду замка — это самая прекрасная вещь на свете. А теперь ей казалось, что свету никогда не победить тьмы.