Петр Валерьевич намного чаще, чем хотелось бы ему самому, был вынужден по долгу службы поступать с людьми достаточно жестко. Сейчас, разглядывая побитых во вчерашнем бою своих подчиненных, он в душе гордился и, зная по утреннему рапорту от старшего лейтенанта Кобзева, что и как происходило, должен был бы, по идее, дать этому взводу день отдыха на восстановление.

Но Шпындрюк – он же тоже не шутит. Если выйдет дело наружу, то многим из этих ребят не поздоровится, и он будет вынужден, в лучшем случае, отправить их служить в другие части. Особенно этого Простакова.

Комбат дошел до конца, посмотрел на последнего в строю – рядового Бабочкина и вернулся на середину к Мудрецкому.

– В общем, так, – пузо его колыхнулось, из горла раздался затяжной рык. – Вчера, – сейчас комбат ненавидел самого себя, слова которые приходилось говорить, застревали в горле, но ситуация того требовала, – вчера вы, вместо того чтобы поддерживать порядок на дискотеке, устроили побоище, ваших мам так-растак! Я не мама и не папа, у меня таких, как вы, почти четыреста человек плюс офицеры, – комбат посмотрел на Мудрецкого, стоящего рядом и уже почти не шатающегося.

Кто-то из солдат гыгыкнул.

– Рты закрыть! – рявкнул комбат. – За нарушение дисциплины и за марание чести военнослужащего Российской армии... – Весь взвод замер. Таким тоном могут объявить и расстрел. – Весь взвод во главе с лейтенантом Мудрецким...

– Я! – выкрикнул Мудрецкий в ухо комбату, чего мог бы и не делать.

– Во-во, он, – комбат сплюнул на асфальт. – С этой головкой, – Мудрецкий покраснел от стыда и негодования: «За что такие оскорбления!», – все вы направляетесь в леса. – Он сделал паузу. – Вас ждет тренировка на выживание, тем более что она прописана в плане подготовки на этот год, – тут же сам оправдал собственные действия Стойлохряков. – Поэтому делаем так: сейчас девять без двадцати, в девять ровно все стоят с вещмешками на этом месте. Брать все необходимое. Мудрецкий, займитесь личным составом.

Комбат удалялся. Все смотрели ему вслед. И ни у одного на языке слова доброго не было.

Подполковник прошел мимо Холодца, проводившего развод, и поднялся к себе в штаб звонить.

По соседству с отдельным батальоном располагался вертолетный полк. Так, километрах в двадцати. Ну, не очень далеко.

Между командиром полка и командиром батальона кинули проволоку, и теперь они могли общаться друг с другом по телефону. Поздоровавшись, комбат запросил три вертушки. Это единственное, что он мог сделать. Устроить пацанам настоящее военное приключение.

Валетов вслед за остальными ввалился в каптерку. Схватил вещмешок с пришитой к нему деревянной биркой со своей фамилией и выскочил обратно. Оглядев построившихся перед ним в коридоре солдат, Мудрецкий лихорадочно соображал, что это еще за такая тренировка на выживание в лесах.

А у него вообще ничего нет. Он пришел в камуфляже, и все. Лейтенант нервно ощупал собственную грудь. Слава богу, хоть еще майка под кителем. Че у него еще? Трусы на нем – болтушки, семейные то есть. Носки тонкие да берцы. Вот и вся его одежа.

Лейтенант приказал взять фуфайки, а фляжки наполнить водой.

– Сейчас должны взять сухой паек на двое суток, я надеюсь, – добавил лейтенант, чем поверг взвод в уныние. Теперь до всех дошло, что им придется вертеться без жратвы.

Петрушевский тихо завыл:

– Я ни в какие леса не поеду. Я в армию служить пришел, а не в лес.

– Заткнись, проститутка, – Забейко через одного врезал ему кулаком по спине. Ефрейтор дернулся и невольно вышел на полшага из строя.

– Что с вами, Петрушевский? – лейтенант внимательно присмотрелся к солдату.

– Голова закружилась, – скривился Петрусь, становясь на свое место.

– Он беременный, – уточнил Забейко. – У него слабость.

– Нужны лески, крючки, спички, соль, – соображал лейтенант, наблюдая, как личный состав, хромая и охая после вчерашней битвы, разбирает фуфайки по размеру.

Ну вот, теперь лучше, намного лучше.

В девять ноль-ноль все стояли на плацу. Комбат договорился с вертушками на двенадцать.

Они действительно получили сухпай на два дня и даже вспомнили о Резинкине, отбывающем наказание на губе. Никто не решался задавать этот вопрос комбату, так как он лично и отправил туда бедолагу. Только Фрол обратился к шефу:

– А Резинкин не едет?

– А где он? – запамятовал, как самолично отправил солдата на губу. Эх, пьянство, пьянство – великая отрада русских офицеров. Мудрецкий подсказал.

– А, забирайте с губы и сюда его.

– Разрешите, – Валетов сделал шаг вперед.

– Бегом!

Когда Фрол увидел, что Резина обнял чудесные ножки двух девушек и дремлет на травке, согреваемый солнышком, в нем проснулась зависть.

– Резина, э! – кричал Фрол.

Девчонки начали вдвоем шикать на него.