К первому нарушению добавляется второе, связанное с возможностью высказывать любое мнение о книге. По сути, второе — то же, что и первое: раз ни к чему открывать книгу, чтобы о ней высказаться, следовательно, любое мнение возможно и доказуемо, и книга становится просто предлогом, а тем самым практически перестает существовать.

Это двойное нарушение — знак общего распада, после которого остается особый мир, в котором каждая книга равна любой другой и всякое высказывание равносильно любому другому, а мнения можно менять до бесконечности. Но даже если речи друзей Люсьена и напоминают философию софистов, в них все же есть доля истины, относящейся к чтению и к нашему способу рассуждать о книгах.

Предложение Лусто и Блонде, которые подговаривают Люсьена написать противоречащие друг другу статьи, было бы провокацией, если бы в этих двух статьях речь шла об одной и той же книге. Но в романе предполагается, что это не совсем так. Конечно, книга как материальный объект остается неизменной, но книга как средоточие человеческих взаимоотношений меняется, когда повышается ценность Натана как автора в социальном пространстве. Так же, как «Маргаритки» Люсьена перестают быть в точности тем же сборником стихов, когда их автор занял определенное положение в обществе.

В обоих случаях материально, как предмет, книга не меняется, но в качестве элемента коллективной библиотеки она претерпевает некоторые изменения. И Бальзак привлекает наше внимание к важности этого контекста: он явно, хотя, конечно, в карикатурном виде, подчеркивает эти взаимосвязи. Проявлять интерес к подобному контексту — значит осознавать, что книга не застывает раз и навсегда, а представляет собой подвижный объект и его подвижность связана с той системой отношений и положений, которая вокруг него выстраивается.

Итак, если автор меняется и книга не остается равна самой себе, можем ли мы утверждать, что неизменен хотя бы читатель? Естественно, ничего подобного — достаточно вспомнить, например, с какой скоростью меняется мнение Люсьена о книге Натана после рас-суждений Лусто:

«Люсьен, затаив дыхание, слушал речи Лусто: под влиянием откровений журналиста упала пелена с его глаз, он открыл литературные истины, о которых и не подозревал.

— Но ведь то, что ты сказал, — вскричал он, — умно и справедливо!

— А иначе разве можно было бы пробить брешь в книге Натана? — сказал Лусто».

Получается, что хватило короткого разговора с Лусто, чтобы у Люсьена переменилось мнение о книге Натана, причем заглянуть в нее еще раз ему для этого не понадобилось. Значит, дело не в книге как таковой — ведь не известно, как изменился бы взгляд Люсьена, если бы он ее перечитал, — а просто в словесных играх, которые ведутся вокруг книги в обществе. И Люсьен настолько сживается со своим новым мнением, что уже не может его изменить: когда Лусто предлагает ему написать вторую статью, хвалебную, Люсьен отказывается и утверждает, что теперь не способен написать и двух слов в похвалу этой книге. Однако рассуждения друзей убеждают его, и он вновь вспоминает свои первые впечатления:

«Поутру он заметил, что вчерашние мысли окрепли в его мозгу: так всегда бывает, когда мозг еще полон соков и ум не истощил своих дарований. Люсьен испытывал радость, обдумывая новую статью, и принялся за нее с воодушевлением. Под его пером заискрились красоты, порождаемые противоречием. Он стал остроумен и насмешлив, он даже возвысился до оригинальных рассуждений относительно чувств, идей и образов в литературе. Изобретательный и тонкий, он, желая похвалить Натана, восстановил свои первые впечатления при чтении этой книги».

Задаешься вопросом, а вдруг тревогу Люсьена вызывает не подвижность книги, а его собственная внутренняя изменчивость, которую он мало-помалу обнаруживает. Он без труда умудряется примерять на себя различные интеллектуальные и психологические позиции, которые ему предлагает Блонде — по очереди, а то и одновременно. И разрушительным фактором для него оказывается не столько презрение его друзей к книгам, сколько собственная неверность другим и себе самому — неверность, которая и станет причиной его несчастий29.

Считать, что книга — не застывший текст, а меняющийся объект, и в самом деле опасно, потому что книги, как зеркало, отражают нас самих, и подобные мысли приводят нас к выводу, что мы сами — нечто неопределенное, а значит, подталкивают к грани безумия. Однако это более честно, чем выбор Люсьена: хоть мы и рискуем противоречить сами себе, зато можем охватить произведение во всей его полноте, а также выходить в разговорах из тупиковых ситуаций, в которые нас частенько ставит жизнь.