И, слегка пудря лицо, — недостаточно, не столько, сколько бы я хотела, — я говорила себе: «Если бы Пьер неожиданно вошел сюда, мне кажется, я бы протянула ему губы в присутствии этой маленькой Барбленэ». И я кусала себе губы.

Март подошла очень близко ко мне. Ее глаза в зеркале смотрели на меня, искали моих глаз с такой настойчивостью и таким волнением, что в конце концов я насторожилась.

— В чем дело, Март?

Она еще приблизилась, положила руку на край туалета, опустила голову.

— Вы больше не будете ходить к нам, мадмуазель Люсьена?

— Почему? Что вы хотите сказать?

Она отступила на шаг, повернула голову.

— Вы больше не будете давать нам уроки?

— Я вас совершенно не понимаю.

— Я хочу сказать… когда вы уедете отсюда.

— Когда я уеду отсюда?

— Ну да…

Она уселась в кресло, подперев руками подбородок.

— Да… когда вы будете замужем.

— Замужем?

— О, вы напрасно не доверяете мне. Я нахожу это вполне справедливым. Вы понимаете, что я не так глупа, чтобы сравнивать себя с вами.

— Уверяю вас, милая Март, я вас не понимаю.

— Сесиль воображает, что я вас возненавижу. Это бы ее утешило. Я думаю, она почти так же глупа, как зла… Напротив, я желаю, чтобы вы не были несчастной. Если бы мне позволили съездить сегодня в Нотр-Дам д'Эшофур, я бы помолилась за вас, не за него, нет, не за него.

— Милая Март!

— А все-таки грустно, что жизнь так устроена. Ему ничего не стоило заставить вас поверить себе… как он и меня заставил поверить. А я? Если бы я не нашла способа поговорить с вами сегодня, разве вы бы обратили внимание на меня? Разве вы бы дали себе отчет?

— Я даю себе отчет в гораздо большем, чем вы думаете, Март.

— Какое! Вы бы забыли меня так же скоро, как любую из ваших учениц. А это несправедливо, потому что, может быть, не нашлось бы ни одной, которая бы сделала для вас…

Тут ее голос оборвался. Я почувствовала, что ее душат рыдания.

— Март, вы сумасшедшая. Вы добрая маленькая девочка, моя дорогая сестренка. Я вас никогда не забуду. Я не оставлю вас.

Она позволила себя обнять, посмотрела на меня, поколебалась, потом:

— Как вы думаете, у меня есть способности к роялю?

Я невольно рассмеялась.

— Ну да, Март, большие способности… а почему?

— Просто так.

Она снова задумалась.

— Вы поедете в Марсель, не правда ли?

— В Марсель?

— Да… я хочу сказать… сейчас. Это почти неизбежно… Но вы часто будете одна… Мне кажется, вас бы развлекало заниматься музыкой… с кем-нибудь… О, вы не могли правильно судить обо мне. Я могу работать гораздо больше.

Ее глаза блестели. Я чувствовала себя со всех сторон захваченной стремительным излиянием ее души.

— Март, Март! Мне кажется, мы говорим глупости. Вы говорите, как о случившемся, о таком… о чем никогда не было и речи.

Я открыла дверь.

— Нас, наверное, ждут внизу.

Она не шла. Я видела, что она не придает ни малейшего значения моим уверениям.

— Скажите мне все-таки… что вы не отказываетесь.

— Какая вы упрямая, милая Март, и бог знает из-за каких фантазий!.. Ну, хорошо… Я не отказываюсь.

Г-н Барбленэ сидел слева от меня, г-жа Барбленэ — напротив, Пьер Февр — справа от г-жи Барбленэ. Сесиль и Март занимали концы стола — Сесиль между Пьером и отцом, Март между г-жой Барбленэ и мной.

Стол был очень тщательно накрыт. Во всем чувствовалась некоторая торжественность.

Уже случалось, что мы собирались все вшестером в гостиной, но за столом еще никогда. Этот обед был чем-то таким, чего прежде не бывало, и новизну ему придавало прежде всего мое присутствие. Я оказывалась поэтому самой чувствительной точкой собрания, местом, куда естественно скоплялась общая принужденность. Я бы легко освоилась с этой неловкостью, если бы наше общество не скрывало чего-то более волнующего, чем просто новизна.

Но дело в том, что обед являлся по отношению ко мне некоей многозначительной церемонией. Я старалась не обращать на это внимания, сколько могла: и мой разум нашел себе как бы временное убежище в созерцании г-жи Барбленэ.

Ее лицо находилось против меня; мои глаза направлялись на него совершенно невольно. Хотя, собственно, это недостаточно сильно сказано. Ее лицо решительно привлекало меня, притягивало к себе, наклоняло к себе, как вид работы, которую нужно выполнить, — клочок земли, который нужно вспахать, дрова, которые нужно допилить, — привлекает рабочего, склоняет его над работой, несмотря на усталость. Завязывалось убедительное соглашение между чертами этого лица и моим вниманием. Я шла по складке, отделявшей щеки г-жи Барбленэ от их отвислой части, потом по другой складке, отделявшей подбородок от его жирной подкладки. Тогда меня останавливала бородавка. Я обходила ее кругом. Мой взгляд останавливался на этой зернистой поверхности, на почти что розовом кольце, сжимавшем основание бородавки, на пучке седоватых волос, избивавшемся на верхушке. Затем одним прыжком я перескакивала к левому глазу; мне казалось, будто я повисаю на немного припухшем веке и будто я сама заставляю его время от времени вздрагивать, давая своему взгляду давить на него всей своей тяжестью.