И ведь стала. По утрам теперь она выходит из спальни, на дощатую терраску второго этажа смешного дома, который Саныч без устали ремонтирует и доводит до ума, садится в плетеное креслице, держа в тонких пальцах прозрачную чашку. И расправляет плечи так, что идущие снизу соседи кричат, чуть ли не кланяясь:

— Доброго утра вам, Виктория Янна!

А Вива царственно кивает в ответ. Почти все жители небольшого поселка в пригороде Керчи считают Виву бывшей актрисой столичного театра. А иначе откуда ж она такая — в эдаком халате и с такой вот осанкой.

И что Инге, страдать о своих по сравнению с Вивой девических неполных сорока?

Допив кофе и съев бублик, она встала, держа в руках подарок и подхватывая со стола бейсболку.

— Ма-ам, ты в поля? Я с тобой, да?

— Рубашку надень, сгоришь.

Смешной дом стоял на краю переулка, завершая собой верхнюю часть поселка Осягино, а сама верхняя часть тоже была веселой — две улицы шли одна под другой, так что из домов той, что повыше, можно было увидеть внутренности дворов более низкой. И дом, который уже лет пятнадцать назывался Михайловским, с чем Саныч смирился, махнув рукой, задней стеной упирался в верхнюю часть склона. Прижимался к нему, выращивая прямо из скалы комнаты и кладовки первого этажа, две спальни второго. А со стороны верхней степи сначала была видна только черепичная крыша. Пока не подрос Олег и они с Санычем сотворили третий этаж — залихватский скворечник, еле вмещающий в себя диван, шкаф и пару стеллажей, но зато окруженный тесным балкончиком с деревянными лавками. Теперь, идя из степи, прохожий держался глазами за небольшую сторожку с застекленной почти круговой верандой, а подходя, обнаруживал, что сбоку сторожки вьется узкая тропка, и, если спускаться по ней, то можно последовательно миновать терраску второго этажа, огороженный каменным беленым забором первый, и оказаться в тупичке уже на дне переулка. Задирая голову на трехэтажный дом, и этой самой головой качая — ничего себе, архитектурка!

Инга с Олегом вышли в степь через его комнатку, где узкая вторая дверь распахивалась сразу в почти бескрайнюю плоскость, содержащую в себе игрушечное от расстояния старое кладбище и вдалеке — шоссе, уходящее в город. Рыжие от жары травы стояли и лежали тихо, под легким горячим ветром. В небе, выцветшем, как голубое некогда полотно, переливали нехитрую песенку жаворонки. Олег шел, оступаясь с узкой тропинки, размахивал руками и болтал. А Инга искоса взглядывала, иногда спохватываясь и мысленно ругая себя: он только приехал, три дня тому, а ты уже снова принялась за любимое привычное. Вот идет, смешно загребая ногами, ставя носки чуть по-медвежьи. А Сережа так не ходил, у него походка мягкая, чуть скользящая. Ну, ладно, а Петр? У того такие же широкие плечи, да. Но не косолапил. Или просто забыла?

— Ну вот, и теперь вешаются, а я блин, не знаю, куда и деваться. Чего нашли, спрашивается? Хожу, как медведь. Ма-ам?

— Да. Верно, как медведь.

Мальчик засмеялся, запрокидывая к солнцу лицо.

— Я не про то. Ленка мне говорит, ах ты красавчик. Я что, теперь красавчик, да?

— А то я тебе не говорила! Всю жизнь говорила!

Она сбоку нацелилась камерой, и Олег послушно скорчил страшную рожу, не переставая говорить:

— Ну, ты же мать. Перемать. Я думал, ты просто из материнской любви. А на фотках, глянь на фотках, я же квазимодо просто!

— Фотки — другое. Ты смуглый, яркий, и лицо у тебя такое, не мелкое. Чуть перекосишься, и готово — на фотке кошмар и ужас.

— Вот уж мерси.

— Угу, — Инга ушла с тропы, аккуратно обходя мощные заросли чертополоха и присела на корточки рядом с куртинками ковыля.

— Режим диафрагмы поставь, — подсказал Олег, топчась за ее склоненной спиной, — будет ярче, классно выйдет. Так что насчет кошмара и ужаса?

Ковыль тянул под невидимым ветром длинные нити, бархатные от коротких шелковинок, серебрил знойный воздух. Был прекрасен. И где-то рядом, Инга повела носом, оглядываясь, подсыхал узкими листиками чабрец. Такой запах…

Встала, отряхивая шорты.

— А в жизни ты очаровашка, Олега. И всегда был. В школе девчонки за тобой бегали. Теперь у тебя просто комплексов меньше. И так держать. Ты что там, никого не нашел себе еще?

Мальчик пожал широкими плечами и сунул руки в карманы длинных шортов.

— Я там хохол, мам. Типа, охотник за пропиской. Понаехавший. Ты чего так глядишь?

— Я? Нет, ничего. А твоя, наверное, еще не пробегала, Олега. Может и хорошо. Гуляй пока, меломан-сисадмин-фотограф-диджей.

Она отвернулась и засмеялась слегка смущенно. Парень сто раз уже ее ловил, на этих испытующих взглядах. И ведь не спрашивает толком ничего, Вивина школа. Да и знает, если мать не захочет сказать, просто промолчит.

— А ты?

Они шли мимо маленького кладбища, на беленых оградках сидели толстые вороны, глянцевые и нахальные. Следили бусинками глаз, но как только Инга поднимала камеру, снимались, топырили крылья перьями, как черными пальцами, и перелетали за тонкие стволики деревьев.

— В смысле? Что я?

— Так и будешь одна куковать? — поддавая ногой клубок ржавой проволоки с пластмассовым цветком, Олег засмеялся, — у меня пацаны на работе фотки твои увидели, а чо, сестра да, а познакомь!

— Вот и познакомил бы. Предамся разврату с малолетками.

— Мам! Фу!

Он протянул длинную руку, Инга отдала камеру. И Олег, пятясь, щелкнул несколько раз, как она идет, мягко ставя сандалии на примятую золотую солому тропинки. Улыбнулась в камеру.

— Завтра приезжает Виола, ну, ты помнишь.