– До скорой встречи, мсье Фендорж, надеюсь, вам у нас понравилось: вас не только обслужили по первому разряду, но и снабдили последними новостями!

Он подал клиенту шляпу и пальто, смахнув с них щеткой пылинки, и получил щедрые чаевые.

– Что ж, приступим? – обратился он к Жану-Пьеру Верберену.

Тот и охнуть не успел, как его укутали в пеньюар, обмотали шею скатанным в жгут полотенцем и намазали помазком подбородок. Несмотря на протесты, ему подкрутили густые усы и, властным движением откинув голову назад, защелкали ножницами. Ловко приведя шевелюру клиента в порядок, парикмахер щедро плеснул ему на голову лосьона, и Верберен почувствовал, как струйки затекли ему за воротник. Он взглянул на свое отражение в зеркале, перед которым стояла целая батарея флаконов и пузырьков и лежали всевозможные щетки и расчески. На него смотрел незнакомец – помолодевший и элегантный. Парикмахер, который во время работы беспрерывно болтал о чем угодно, начиная с обсуждения визита русского царя в Копенгаген и заканчивая информацией о последних моделях велосипедов, бегах и урагане, произошедшем десятого числа, в четверг, произнес:

– А вы не слишком разговорчивы, мсье. Надеюсь, вы остались довольны стрижкой?

Девушка тем временем уже прощалась со своей клиенткой:

– Всего доброго, мадам Бурган, не забудьте нанести крем на ночь, и завтра у вас будет прекрасный цвет лица! – напутствовала она клиентку.

Хлопнула дверь.

– Спасибо, все отлично, – пробормотал Жан-Пьер Верберен.

Пока ему отсчитывали сдачу, он набирался смелости и наконец спросил:

– Вы случайно не знаете моего друга? Его зовут Жан-Батист Бренгар, для близких – Бренголо.

Парикмахер и его помощница отрицательно покачали головой.

– Он клоун? Фокусник? С таким именем…

– Нет, он… э-э-э… путешественник, – пояснил Верберен.

Девушка взяла веник и принялась подметать ошметки волос на полу. Верберена очаровал ее хорошенький вздернутый носик, аппетитные ямочки на щеках, светлые кудри, завитушки на висках и сине-зеленые глаза.

– Люси, закройте салон, – распорядился хозяин. – Я убегаю, жена будет ворчать, если суп остынет!

– А почему вы решили, что этот ваш… Бренголо посещает наш салон? – спросила Люси у Жана-Пьера.

– Я нашел карточку вашего салона в его книге, он использовал ее как закладку.

– Здесь бывают не только постоянные клиенты, – сказала девушка. – Вот вы, например, пришли к нам впервые. Мы с мсье Шамланом иногда обслуживаем совершенно незнакомых людей. Оставьте мне ваш адрес, и если что-нибудь узнаю о вашем приятеле, я вас извещу. – И она протянула Верберену тетрадку, где записывала выручку.

Он написал:

– Это недалеко от Брансьонского моста, – уточнил он.

– У вас красивый почерк.

– Я почти тридцать лет работал делопроизводителем.

– Завидую образованным людям! – призналась девушка. – Мой жених работает в военном министерстве. Хотя какой он мне жених! – печально добавила она. – Вот уже неделю он не дает о себе знать…

Смутившись под ее пристальным взглядом, Верберен сослался на поздний час и удалился. Он корил себя за то, что стушевался: наверное, надо было рассказать обо всем, что с ним приключилось: и про Бренголо, и про его книгу, и про кровавые отпечатки, и про найденный ножик. Но он всю жизнь испытывал трепет перед противоположным полом (единственным исключением была Монетт). Вдруг эта молодая особа сочла бы его поведение двусмысленным? К тому же он боялся, что станет запинаться и краснеть. Он и не подозревал, что Люси Гремий с первого взгляда прониклась к нему симпатией.

– Какой приятный мужчина! – прошептала она, снова берясь за веник.

Морис Ломье и Мишель Форестье встретились на улице Ансьен-Комеди у дома 13, где находилось кафе «Прокоп», одно из самых старых в Париже. Морис указал другу на великолепный балкон с кованой решеткой и сообщил, что Фонтенель, Шамфор и Ривароль [194] сочиняли здесь каламбуры, которые, к сожалению, не вошли ни в одно издание произведений.

– Мими осталась дома, сидит у камина с грогом, у нее сильный насморк, – сообщил Ломье. – И это к лучшему: она мастерица закатывать сцены, а если учесть, что здесь будут хорошенькие женщины…

– Сколько полотен ты выставляешь?

– Всего четыре, мне нужно найти заказчиков.

Жарко натопленный зал был полон. Таша прошла мимо работ Мориса Ломье не задерживаясь, она считала эти поделки недостойными его таланта. А вот у пейзажа, изображавшего шахты на севере Франции, замедлила шаг: ей показалось, они написаны углем. Рядом с автором, бледным и худым, стояла хорошенькая, как кукла, молодая женщина, с темными волосами и множеством украшений на шее и пальцах. Она схватила Таша за руку и потянула к столику, на котором были разложены миниатюры, некоторые размером не больше медальона. Все они были посвящены национальному костюму Греции, родины мадемуазель Электры Стаматис. Так она представилась Таша, болтая без умолку.

– Я тут самая одаренная, а меня задвинули в дальний угол! Теперь, когда умер Верлен, один из моих соотечественников, Жан Мореас [195] наконец избран королем поэтов! Ах! Верлен недостойно обругал его в своем недавно вышедшем сборнике «Поношения» [196] , он обвинил Мореаса в том, что тот якобы возомнил себя основателем школы… Ходят слухи, будто подружка Верлена Эжени Кранц страшно нуждается и что она чуть ли не торгует на базаре трубками своего великого любовника…