В Булдури было только одно вечернее кафе – маленькое, уютное. В ожидании выхода певицы мы танцевали под негромкие звуки модного в том сезоне шлягера. Наклонившись к Элге, я сказал:

– Если Ванда поет здесь, то ее спутник может оказаться рядом...

Элга подняла на меня глаза:

– Но он же вас не знает?

– Зато он знает вас. Поэтому упаси Бог показать, что вы его заметили.

– А как же?

– Из автомата в гардеробе позвоните Круминю: он все время на месте. Пусть выезжает.

– Понятно, – кивнула Элга.

Я протянул ей ключ:

– Ко мне в этом случае не возвращайтесь, ждите в машине...

– Но...

– Без «но», Элга. Мы на работе.

Элга пожала плечами и сразу же, будто забыв обо всем на свете, упоенно отдалась танцу. А на эстраде появилась певица – высокая, гибкая, красивая, немолодая. Ее низкий, чуть хрипловатый голос сразу же вплелся в причудливую ткань мелодии.

Я нетерпеливо сжал ладонь Элги, указал глазами на певицу.

– А-а, эта... – Элга улыбнулась, покачала головой. – Ванда моложе... – И продолжала, полузакрыв глаза, танцевать с видимым удовольствием. Я посмотрел на часы.

– Имейте совесть, – засмеялась Элга. – Уходить во время танца неконспиративно!

Я принужденно улыбнулся и стал рассказывать Элге заранее приготовленную забавную историю о том, как один вор сделал подкоп под магазин, влез туда, а узкий земляной лаз вдруг обвалился, и он, испугавшись до чертиков, стал звать на помощь сторожа: «Спасите, засыпался!» И думал все время об этом Косове, купившем ворованную «Волгу», и что-то у меня в мозгу не контачило, цепь не замыкалась, что-то не срабатывало.

Элга спросила:

– Вы женаты?

– Да, – сказал я хмуро и почему-то добавил: – Но жена хочет меня бросить.

– Шутите, – засмеялась Элга. – Вы очень забавный человек...

– В том-то и дело, – покачал я головой. – Клоун дома и злодей на службе.

– А вы давно женаты?

– Давно. Восемь лет.

– Ну, тогда все ваши ссоры – пустяки! – уверенно сказала Элга.

– Разве? – удивился я.

– Люди расходятся после первого года жизни и после семи лет. А кто уже перевалил – те живут. Это точно.

Я пожал плечами:

– Может быть. А вы-то откуда это знаете?

– Знаю, и все. Так оно и есть...

Я посмотрел на нее и снова подумал, что она красивая девушка. А она вдруг сказала:

– Вы хорошо танцуете.

– Да? Это единственная штука, которой я прилежно учился в школе милиции.

– А там и этому учат?

– Да-а... Там учат многому.

Мы вышли на улицу. Снег уже весь растаял, только грязь хлюпала под ногами и моросил мелкий дождь. Сегодня надо было побывать еще в шести кафе. Рядом с нашей «Волгой» на стоянке стояла точно такого же цвета машина. Я еще присматривался к номеру, отыскивая нашу. И тут в мозгу ослепительно, как магний, полыхнуло: ведь номер «Волги», украденной у Рабаева, – ГХ 34-52. А Косов купил машину ГФ 89-35?..

И на следующий вечер мы ездили по всем кафе Юрмалы и искали Ванду. У меня был с собой длинный список этих кафе, составленный Круминем, и я по очереди вычеркивал из него те, где мы побывали.

Когда мы ехали в Дзинтари, Элга сказала:

– А вы не хотите написать своей жене письмо? Знаете, такое, чтобы за душу брало...

Я усмехнулся и покачал головой:

– Я так не умею. Чтобы за душу брало. Да и вообще словами ничего тут не скажешь.

– А вы считаете, что она не права?

– Нет. Права.

– Значит, вы сами виноваты?

– Нет. В жизни, Элга, все сложнее.

– Ненавижу, когда говорят эти мерзкие взрослые слова «все сложнее», «не поле перейти», «ты этого не поймешь»...

Я засмеялся:

– А что делать? Действительно, все гораздо сложнее. Я вам постараюсь объяснить это, хотя не уверен, что получится. Моя жена – врач-онколог. Как-то я прочитал ее научную статью и нашел там такие фразы: «выживаемость облученных больных», «полупериод жизни пациентов» и всякую другую подобную петрушку. Жизнь и смерть в клинике – это в первую очередь работа. Научный поиск, победы, неудачи, методики лечения, диагностика – там все, чтобы через смерть утвердить жизнь. И приходят к ним тяжелобольные, зачастую обреченные люди, которые если не в клинике, то у себя дома все равно умрут. Поэтому там и смерть не такая бессмысленно-жестокая, не такая трагичная и нелепая, как та смерть, с которой приходится встречаться мне. Ведь у них и смерть когда-нибудь даст жизнь многим. А моя работа никого к жизни не вернет. Я только обязан не допустить новую смерть.