Шрифт:
— Болтает не зная чего.
— Да болтовня-то какая-то… В другой раз говорю ему: «Не берите греха на душу». — «Хо-хо, у меня их стока, что один маленький грешочек совсем незаметен будет». И давай смеяться: «Прилечу на тот свет и спрошу: где тут дорога в ад? И без проверки ясно, что даже на краешек рая мне не попасть. Тока нету там ничего, и потому греши сколько влезет».
— Шу-утит.
— Неславные шуточки-то.
— Хватит о нем, Надюша. Я хочу почитать газеты.
Но ему было не до газет, он только делал вид, будто читает, а сам, слушая бешеное биение сердца и все еще чувствуя нервное напряжение и холодок в теле, ругал Денисова и себя: «Господи, что за человек! В какой жалкой роли я выступаю».
— Почтальонша зашла воды попить. И спрашивает: «Кто это вам письмо написал с припиской такой интересной: «Лети с приветом, приди с ответом»? А я ей: «Да тут прохвост один». Ну и рассказала как есть. И она стала звать меня: «Пойдем, дескать, к соседу моему. Он разъяснит. Он адвокатом работает». А я не пошла, тебя решила дождаться.
— А что ты ей еще сказала? — спросил Васильев, с испугом подумав: «При этой власти и адвокат может выступать как обвинитель».
— Ну, приезжал, говорю, друг фронтовой.
— Да какой он мне друг?! — выкрикнул Васильев. — Из чего ты заключаешь, что он мне друг?
— Ну, тут… да, тут ошиблась.
— И еще о чем говорили?
— Да так… Она сказала, что ее дядя, фронтовик, тоже стал порядком закладывать. Но тот хоть работает.
— Она читала письмо?
— А я сама ей прочитала. Ты все же сходи к адвокату тому, посоветуйся. Слышишь? Я прямо боюся за тебя, Ваня. Ей-богу!
— Глупости! Из мухи делаешь слона. Как ребенок. Давай приготовь что-нибудь повкуснее. С утра ничего не было во рту.
Но ел он без аппетита. Много выпил клюквенного сока. Пил и пил. И никак напиться не мог.
На другой день Иван Михайлович перечислил в Новосибирск на имя Петра Федоровича Иванова триста рублей и послал письмо, в котором было только четыре фразы, написанные со злым нажимом:
«Справку выслать не могу. Это незаконно. Устраивайся, как я тебе говорил. И больше не смей писать мне».
Надя спросила:
— Насчет Денисова этого говорил?
— Да.
— С кем?
— С работниками милиции, — соврал Васильев. — Обещали навести справки.
Надя успокоилась. Но однажды, придя на обед, он заметил, что она опять чем-то страшно взволнована. И все как-то необычно, как-то странно поглядывает на него.
— Что у тебя?
— А почитай вот…
Это было второе письмо Денисова:
«Здраствуй и прими мой привет из Новосибирска. Значит не хош помоч Лебедев в роли суки вон ты оказывается какой но ты ище не знаеш меня жаль что не знаеш если я не получу в этом месяце справку тода тибе будет худо совсем плохо уж тогда ты узнаеш миня приеду и ращитаюсь с тобой зараза нещастная тода и света белова не увидиш гат ползучий. Жду письма и жалаю тибе легкай и наилутьшей жизни и здоровя».
Васильев прочитал письмо и, стараясь казаться равнодушным, проговорил, отделяя каждое слово:
— Совершенно одурел от пьянства. Дикарь. Пишет глупость какую-то.
— А почему он назвал тебя Лебедевым?
— Меня? С чего ты взяла?
— А там написано. Погляди.
— А! Это был… э-э… артист Лебедев. Довоенная знаменитость. Исполнял роли убийц и бандитов. Вот…
«Поверила? Кажется, поверила! Живешь, как на вулкане. И когда это кончится?»
— Он во многих кинофильмах снимался.
— А я не знала, чо и подумать. Дурак такой! Жулье несчастное!
— Ничего, ничего, с ним разберутся.
— Нет, Ваня, ты какой-то все же легкомысленный, ей-богу! И ты с ним влипнешь в историю, вот увидишь.
— Слушай, ну, что ты лезешь не в свое дело? Я тебе сколько раз говорил…
— Да как это не в свое?
— Я не ребенок. И сам во всем разберусь.
— Опять двадцать пять.
— Ну, хватит! Тебе, видимо, хочется поссориться со мной?
— Да что ты, господи!
— Тогда прекрати.