Волдайка и жидкий, пообщипанный людьми кустарник на берегу в туманной дремоте. Небо чуть-чуть синевато светлело, и Горшков не мог понять, где источник этого странного света — деревня спит, безлунно.

Слабо и как-то обиженно звякнула щеколда калитки. Рядом с Горшковым села Зоя Васильевна. Эта женщина все делала тихо или вовсе не слышно — ходила, смеялась, мылась, вздыхала.

— Извините, я невольно услышал ваш разговор с Танечкой. У меня очень хороший слух. Я мог бы дать сколько-то денег взаймы. Я перед отпуском, как это говорят, подкалымил.

— Нет, нет, спасибо! Пусть привыкает довольствоваться малым.

— Зачем же такое спартанское воспитание?

Она непонятно как-то поглядела не него. «Не понравился мой вопрос», — решил он. И ошибся.

Позавчера Таня сказала Дмитрию Ивановичу: «Я учусь шить. Сама себе все буду делать». Он подарил ей три книги, которые привез с собой. Девочка отказывалась брать их, смущалась. И ее невинное смущение было по душе ему. Ей больше всего понравилась хорошо иллюстрированная старинная книжка о медиках. «А знаете, у нас одна девочка сказала о брате: «Поставьте Миньке градусник. Пучай жару вытягивает». Вот смешная!

Зоя Васильевна неловко чувствовала себя с ним, отстранялась, держалась стыдливо-напряженно. Но он понимал, что ей хочется быть там же, где он: «Хорошо, когда у женщины девическая стыдливость».

Она сказала, что ей обещают дать отдельный трехоконный дом. С огородом, с банькой и хлевом. Тогда они с Танюшей разведут садик. И будет в их садике всего понемногу, даже яблони и клубника. И, конечно же, цветы. Поставят скворечни.

— Скворцов у нас мало. Зато полно грачей. Заметили? Важные такие. Ходят так, будто кому-то одолжение делают. Будто что-то проверяют. Даже смешно. И у всех длинные, светлые носы.

«А в ней есть что-то детское. Интересно, что она еще скажет?»

— В конце мая мне надо было съездить в район. Вышла я из дому минут этак десять шестого. Гляжу, грач вон на той помойке. Что-то клюет там. Что-то высматривает. И каким же жалким выглядел он на этой помойке. После того я много раз клала там хлебные крошки и всякие остатки от стола. И пораньше вставала, глядела все. Но он больше не прилетал. Только воробушки.

Тихо засмеялась:

— Очень любит птиц наша Анна Семеновна. Зимой она ездила в Челябинск к племяннице. И кормила там на балконе голубей. И вот видит однажды… Голубь и голубка поклевали хлебных крошек, прыгнули на перила балкона и начали целоваться. Клювами. Клюв о клюв.

— Я знаю, как это делают голуби, — сказал Дмитрий Иванович.

— И Анна Семеновна говорит, что после того эти две птицы как-то сразу опротивели ей.

— Шокировали ее своей безнравственностью, — засмеялся Горшков. — И она их, наверное, больше не кормила?

— Почему же? Кормила. Она добрая.

У обеих женщин, а также и у Танечки, особо бережное отношение ко всему живому. Да и ко всему мертвому. Собирают со стола крошки — бросают курицам или воробьям. Мытую картофельную кожуру относят козе. В доме полно старинных вещей: горка, лавка с резной спинкой, медный рукомойник (висит под навесом без всякого употребления), серпы, ступка… И все это еще крепкое, будто нынче сделано. В городе, в контейнерах для мусора, Горшков часто видел ломти хлеба, засохшие булочки.

Он опять подумал, что Зоя Васильевна — мягкий, добрый человек и, наверное, будет хорошей женой. А та думала, что Горшков скромен и, видать, умен, начитан. И будет славным мужем приличной женщине.

Тихо. Спит деревня. Лишь где-то в реке глухо булькнуло раза два. Небо по-прежнему чуть-чуть синевато светлело, и свечение это казалось Дмитрию Ивановичу странным и непонятным.

Дня через три в такой же туманный вечер он сказал ей, сидя на лавочке, что любит ее и очень хочет, чтобы она стала его женой. Старался говорить проще, душевнее, а получалось слегка напряженно, и это злило его. Ведь он всегда ровен и спокоен.

— Но вы же меня не знаете, Дмитрий Иванович. — мягко сказала она.

«Это ты не знаешь меня. И стесняешься говорить об этом», — подумал он, а вслух сказал:

— Чтобы по-настоящему узнать друг друга, надо, как говорят, съесть вместе пуд соли. Может быть, вас не устраивает моя зарплата? Или квартира?..

— Да что вы, господь с вами! Как вы могли подумать? Я ведь тоже буду работать. Днем в школе. И еще могу вечером где-нибудь. Вы, Дмитрий Иванович, не обижайтесь на меня, пожалуйста. Но как-то все… очень уж быстро.

— В быстротечное время живем, Зоя Васильевна, — сказал он и тут же упрекнул себя за пошловатую фразу.

«Она боится показаться излишне уступчивой и легковесной».

Они зарегистрировались где-то в конце отпуска.

— Сейчас делают богатые свадебные вечера, — сказала она с жалкой улыбкой, которая сильно старила ее. — Мне удалось занять только пятьдесят рублей. Но этого маловато, конечно.

— А зачем нам богатый? Пусть будет самый скромный.

— Да, да! — обрадовалась она.