Костоломова не увлекалась вещизмом. Она без лишнего сожаления бросала на пол все, что на ней было надето. Это у нее получалось с долей изящества. Первыми на пол полетели нунчаки, затем пистолет «ПМ», небольшая, но необходимая в борьбе цепь, томагавк, бумеранг и национальная российская палица. Небольшая куча оружия небрежно осталась ждать завтрашнего утра, когда в районе четырех часов лейтенант поднимется с постели и начнет день с очень интересного занятия – чистки оружия с завязанными глазами.

Расстегнув форменную гимнастерку, Костоломова приостановилась и о чем-то задумалась.

– Ну давай, – молящим шепотом попросил курсант.

– Федя, что у тебя случилось? Ты застрял? – волновался внизу первокурсник. Ганга настолько был увлечен происходящим, что не слышал окликов товарища. – Я помогу тебе, Федя. Вот поднимусь и подтолкну.

Мгновение спустя гимнастерка была сброшена на пол, рядом с оружием. Женщина осталась в просторной комбинации. Лейтенант подошла к большому зеркалу и посмотрелась в него. Провела рукой по лбу и щеке. Она недавно стала замечать первые морщинки на лице, что не вселяло оптимизма. Однако пользоваться такими дамскими штучками, как крем, Костоломова наотрез отказывалась. Решительно отвернувшись от зеркала, чтобы не расстраивать себя больше, женщина расстегнула пуговицу на юбке и резко стянула ее. Федор за окном дрогнул и чуть не расслабил руки.

Федя ждал последнего момента, решающего, который, словно издеваясь, оттягивался. Женщина медленно завела будильник, откинула угол одеяла на казенной, аскетичной кровати, подошла к ночнику.

– Только не это, – вполголоса попросил парень.

Костоломова его словно услышала. Уже у самого ночника она скинула светлую комбинацию, обнажив мощную фигуру, и только потом потушила свет. Ганга горько застонал и, не удержавшись, рухнул вниз. Добравшийся до самого верхнего края лестницы Шнурков сказал: «Ага», – и стал спускаться на землю. Федя не больно ударился боком об асфальт и безнадежно уронил голову. Не оставалось сомнений, что Костоломова обладала не только большим ростом, но и более развитой мускулатурой. Какой удар по мужскому самолюбию!

* * *

Наши забили все-таки первый гол. Фрол Петрович взревел, подскочив на месте и перевернув тарелку с селедкой. Два оставшихся кусочка мягко шлепнулись на гладкий линолеум, но тренер этого не заметил. Слишком велико было напряжение. Наши открыли счет, но прежде они успели пропустить два непростительно обидных гола. Требовалось время для того, чтобы отыграться. Напряжение витало в воздухе квартиры и не спадало.

* * *

Сгущающиеся сумерки покрывалом обволакивали город. Заметно похолодало. Вереницы машин, мчащихся навстречу друг другу, быстро редели. Жители города спешили на заслуженный отдых после тяжелого трудового дня. Дома их ждал семейный уют, дымящиеся щи с мозговой косточкой и кричащая детвора. Никому в голову не приходило озадачивать свои перенапряженные за трудовой день мозги. Никто не рвался продолжить активную деятельность. Кроме двух неуемных курсантов, вышедших из ворот Высшей школы милиции и направившихся в сторону близлежащего злачного места под игривым названием «Красотки».

– Где такой шикарной женщине проводить свой вечерний досуг, как не в ночном клубе в окружении банкиров или, на худой конец, депутатов городской Думы, – уверенно говорил Антон Утконесов, широко шагая.

– Она не такая, – пытался возразить Санек.

– Вырос таким большим, а все еще в сказки веришь, – сочувственно поцокал языком Антон. – Все они одинаковые, лишь с незначительными вариациями.

В принципе, Санек был согласен с товарищем. Зубоскалин отличался заманчивой внешностью и веселым, жизнерадостным характером, благодаря чему на отсутствие внимания к себе противоположного пола никогда не жаловался. Уж ему ли не знать, как коварны бывают порой женщины? И прав был Антон, одинаковые они, как из одного инкубатора. Только и отличаются, что длиной ног, цветом волос и размером бюста. Еще, правда, губки бывают лакомые.

Только почему-то сегодня в глубине души Дирол не верил расхожему мнению, которого до недавнего времени всегда придерживался.

Они подошли к ночному клубу и остановились у неоновой витрины. Разноцветная большая бабочка заманчиво мерцала крыльями, навевая непристойные мысли. За стеклянной дверью виднелся амбал, числившийся на должности билетерши. Он собирал взносы на благо заведения с каждого входящего. Антон ткнул Дирола в плечо.

– Доставай бабки, за вход заплатишь. Я бы взял часть расходов на себя, но, честно сказать, мне и так самая тяжелая роль досталась. Я – мозговой центр, ты – финансист и потерпевший в одном лице. Как видишь, обязанности не равны. Тебе, как другу, я оставил самое легкое, взвалив весь груз ответственности на себя. Понял?

Санек молча полез в карман.

– До чего ж люблю податливых подчиненных. С такими и работа в руках спорится, и планы в два раза быстрее строятся, – радостно пел Утконесов.

Все с тем же молчаливым согласием Дирол вошел в дверь и протянул амбалу у входа сторублевую бумажку.

– Это за одного, – произнес он. – А парень меня у входа подождет. – Зубоскалин наклонился к билетеру ниже и сочувственно произнес: – Он войти стесняется.

* * *

В просторном спортзале остался создавать вид бурной деятельности Андрей Утконесов. Надо сказать, старался он на славу. Лишь только в коридоре слышались чьи-либо приближающиеся шаги, парень изо всех сил гремел ведрами, двигал стульями и прочим инвентарем. Три раза он выходил менять воду в ведре и обязательно проходил мимо караула, на всякий случай сообщая:

– Это я, Антон, выношу воду. Извольте запомнить, – или напоминал: – Андрей меня зовут, Антон и Зубоскалин в зале протирают подоконники.

Стоящие на карауле молча пожимали плечами.

К девяти часам вечера актовый зал был вылизан с такой любовью и тщательностью, что больше просто ничего нельзя было мыть. Оставалось только ждать момента, когда вернутся парни, и сдать работу дежурному. Андрей развалился на откидывающемся стуле прямо на трибуне и закинул ноги на стол. Приятно было радовать себя сознанием выполненного дела и любоваться проделанной работой. Самолюбие так и тешилось. Так и мечталось, чтобы кто-нибудь Андрея похвалил.