Переговоры с Иратовым прошли на высоком эмоциональном уровне, но ни на сантиметр не приблизили меня к разгадке. Он принял меня с распростертыми объятиями, внимательно выслушал все доводы, часть из которых попытался опровергнуть, но вяло, неубедительно. В конечном итоге Вадим Сергеевич вынужден был признать, что его добрый друг Саша Трошкин — предатель и иуда, что, впрочем, одно и то же.

— Итак, — подвела я черту, — теперь вы все знаете, а значит, не так уязвимы, как раньше. Вот, собственно, и все.

Я сделала вид, что собираюсь откланяться.

— Вы уходите? — удивился Иратов.

— Конечно, — в свою очередь удивилась я. — Больше мне ничего не известно.

Упитанная тень Васи Коновалова витала над моей головой.

— Он тебя не отпустит, помяни мое слово, — внушал мне Вася каких-то два часа назад.

— Почему? — Ментовская логика часто ставила меня в тупик.

— Потому что этим ребятам везде мерещится подстава. Потому что в их гнилом политическом мире положено не верить никому. И тебе он не должен верить. С чего бы? На его глазах Трошкин к тебе клеится, дает деньги, целует ручки, а ты, не дрогнув, сдаешь ему этого самого Трошкина с потрохами. Подозрительно? Я бы на его месте решил, что ты ведешь двойную игру. А значит, он должен предпринять контрмеры — сделать вид, что верит, чтобы потом использовать тебя как сливной бачок.

— Спасибо! — с чувством поблагодарила я.

— Не за что. — Вася почесал пузо. — Иратов не должен тебя отпускать. Он должен вцепиться в тебя зубами и начать сплавлять тебе дезинформацию.

Теперь я опасливо смотрела на Иратова, трусливо ожидая, когда он покажет зубы и вцепится в меня.

— Не уходите, — попросил он. — Вы не можете вот так просто взять и уйти.

— Но… — Я скромно потупилась. — Вообще-то у меня дела. Да и зачем я вам?

— Для того чтобы было с кем посоветоваться. — Иратов смотрел на меня не мигая.

— И что же я могу вам посоветовать?

— Как мне быть. Что мне делать. Как вести себя с Трошкиным.

Я пожала плечами:

— По-моему, это и так понятно. Придумывать побольше контрпропагандистских акций против Трошкина, играть на опережение, стараться выбить его из седла еще до начала активной предвыборной кампании. Вы и сами все прекрасно знаете.

— Да. Основные приемчики знаю, — согласился Иратов. — Но здесь ситуация особая — Саша Трошкин в недавнем прошлом был моим другом. Мы сто лет знакомы. Мы все друг про друга знаем.

— И что? — удивилась я. — Что это меняет? Он вас предал, и, значит, у вас есть полное моральное право на боевые действия. Не хотите участвовать в расправе самолично — наймите бойцов невидимого фронта. Пусть на него сыплются удары не от вашего имени и без привязки к людям вашего штаба, а неизвестно откуда. Он, само собой, начнет нервничать, искать, откуда ветер дует. Это не лучшее состояние души, поверьте. Вспомните, как вы кисли вчера, когда не знали, кто против вас играет.

— Не упрощайте Сашу, — возразил Иратов. — Он, конечно, догадается, что кампанию против него организовал я, больше некому. Мы же — основные конкуренты на выборах.

— И что? — Я действительно не понимала, куда Иратов клонит. — Догадается, допустим, и что?

— И начнет войну против меня.

— Он уже начал, вы не почувствовали? Причем начал с запрещенных приемов. Он вам могилу роет, а вы хотите стоять со смиренной улыбкой на краю и рассуждать о благородстве? Он хотел, чтобы вас заподозрили в убийстве. Он, вполне возможно, сам убийца.

— Он сорвал мне визит президента, — обиженно сказал Иратов. — И переманил моего пресс-секретаря.

— Вот видите! — торжествуя, воскликнула я. — От такого человека можно ждать чего угодно! Вы не нападаете, вы защищаетесь, потому что вас загнали в пятый угол и не оставили путей к отступлению!

— В принципе да, — с мукой в голосе промямлил Иратов. — Хотя…

— Никаких «хотя», — отрезала я.

— В одной умной книжке написано: если тебя ударили по одной щеке — подставь другую, — грустно и невпопад сказал Иратов.

— Это очень старая книжка, — махнула рукой я. — Многие ее читали, и ни к чему хорошему это не привело. К тому же вас не просто шлепнули по лицу, а пытались уничтожить. Почувствуйте разницу. И хватит притворяться умирающим лебедем, вы ведь тоже акула из политического пруда. О народе подумайте, в конце концов. Вы вообще-то знаете, как живет народ?

— Что? — Иратов с удивлением уставился на меня. — В каком смысле?

По-видимому, мысли о народе показались ему сейчас крайне несвоевременными.