А куда денешься — не в богадельню же, да и в богадельне-то, поди, еще больше неудобств…

И вот так в подробностях размышляя о предстоящем бытие, Алевтина Никаноровна еще не знала, что через некоторое время, когда Эльвира в очередной раз посетит медицинское учреждение, гинеколог не найдет у нее никаких опасных патологий, подлечит несчастную плоть, а заодно и душу. И то «бабское», что дочь уже готовилась потерять, останется при ней, будет еще какое-то время служить достаточно исправно, правда, почему-то доставляя с каждым разом все меньше радости.

Справедливости ради нужно сказать, что дочь и внучка не станут слишком злоупотреблять бабушкиным терпением, не столько уважая ее развившуюся под конец жизни «мужефобию», сколько из-за собственных предрассудков и комплексов.

Стали жить втроем. Не считая появившегося почти сразу Бильки. Софочка устроилась работать в некую авиафирму с одним самолетом, стала получать в ней хорошую зарплату, но, видимо, не слишком была там обременена, потому что еще приспособилась преподавать в УПИ на специальном факультете, где получали второй диплом приспособившиеся к политическим и экономическим новшествам «красные директора», а также первый настоящий диплом — респектабельные гангстеры, озабоченные необходимостью положить начало будущим знатным российским родам…

Да-да, уже начинался капитализм, уже Свердловск именовался Екатеринбургом, уже Алевтина Никаноровна и Эльвира Николаевна по несколько месяцев не платили партийные взносы и не посещали собраний, бабушке-то, конечно, все до лампочки, она на пенсии, а Эльвира тогда еще вовсю советским магазином заправляла, правда, магазин стремительно уходил из ее рук, а у нее, как оказалось, не было врожденной цепкости его удерживать, а парторганизация райпищеторга не только не вмешивалась, но уже и не подавала признаков жизни.

И все же гром еще не грянул, Эльвира казалась сама себе пусть и потрепанной, но акулой, дочка преподавала не ублюдочную политэкономию социализма, даже не экономику гражданской авиации, а менеджмент и маркетинг.

Таким образом, в самые переломные годы Эльвира и Софочка успели ознакомиться с Парижем, отдохнуть пару раз на «Золотых Песках» Болгарии, Эльвира, помимо прочего, в предчувствии явственно подступающей нищеты, вдруг увлеклась «дачей», то есть взяла значительную часть садовых забот на себя, заявив, что, побывав в «столице мира», уже готова ко всему, в частности, готова «жить с земли», хотя пока понятия не имеет, как это делается, но кулацкие гены сами подскажут и научат, если что.

И капризная Софочка со временем обнаружит в земледелии положительные для себя моменты. Хотя, разумеется, нет в мире такой силы, которая бы заставила изнеженную кандидатку от экономики портить кожу рук неквалифицированным трудом, но производимая в саду продукция упоминается во всех патентованных диетах, необходима для приготовления так называемых масок, а маски да диеты — это как раз то, что вкупе с умом и врожденной привлекательностью составляет основу любых упований да надежд.

Но что, однако, любопытно: Софочка, никогда не евшая хлеба или почти не евшая, боявшаяся углеводов пуще яду кураре, вдруг однажды повела себя весьма странно. Это когда мать урвала у насквозь прогнившего социализма целый пак просроченной «Нутеллы» — продукта, которым, по слухам, кормят в специальных европейских лагерях бывших наших, ставших соискателями ихнего гражданства.

Мать волокла шоколадную пасту и ругала себя за людность до халявы, непобедимую, как пристрастие к табаку, она думала, что надрывается напрасно, ибо жрать такое в доме абсолютно некому, но бросить груз посреди дороги все равно не могла.

А вскоре ей пришлось пожалеть, что не урвала два пака. Или три. Потому что Софочка вдруг с фантастической прожорливостью накинулась на непредусмотренный никакими диетами продукт, ела его почти безостановочно, пока не съела весь.

Мать с бабушкой тихо ужасались, не смея перечить Софочке, недоумевали и строили, как обычно, апокалипсические предположения, но вскоре все объяснилось само собой — у Софки вспыхнул бурный роман с одним потрепанным коммерческим директором, студентом ее, татуированным с ног до головы, роман, увенчавшийся потерей опостылевшей девственности.

Перспектив на выгодный брак не было никаких, Софочка это прекрасно осознавала — на жирных пальцах студента, помимо соцветья массивных печаток из желтого металла, всегда красовалось не менее убедительное обручальное кольцо, которое в моменты интимных контактов с любовницей демонстративно не снималось, а как бы поминутно подчеркивало отсутствие серьезных перспектив у «госпожи доцента».

А впрочем, Софочка все равно в душе осталась ему чрезвычайно признательна и на последнем зачете, помимо прочего подводившем итог отношений, поставила ему трояк ни за что, тогда как прочее студенчество за аналогичные «знания» имело бы верный «неуд». Потому что мужчина дал ей наконец ту свободу, о которой она так долго мечтала. Теперь-то она, если б все вернуть, показала верную дорогу несчастному столичному мэнээсу.

Итак, к тридцати годам Софочка уже решила для себя, как ей казалось тогда, окончательно, что вся эта наука и все эти должности — полное фуфло, когда нет самой банальной бабьей доли. И она, продолжая по инерции сочинять всевозможные курсы лекций, продолжая публиковать глубокомысленные статьи в научных журналах об экономике переходного периода — а ей не составляло большого труда это делать, потому что сама она была на сто процентов существом промежуточным и переходным, вот только однозначно не скажешь — откуда и куда, — усиленно искала тот единственно необходимый вариант, который сделает ее счастливой женой, а затем и матерью, освободит от необходимости день и ночь держать умное лицо и проникновенный голос ради презренной и никогда не достигаемой окончательно цели — быть незаменимым элементом процесса достижения наивысших благ…