— Ты вроде про классную хотела…

— Ага! Так вот: классная-то наша — классная! А мы, придурки, и не подозревали!

— Короче!

— Короче, Римма Сергеевна этой «Пи-пополам» спокойненько так: мол, все, что вы предлагаете, уважаемая, полный вздор и к тому же нарушение законности, мол, если кому-то невтерпеж иметь дело с прокуратурой — пожалуйста, но она, Римма Сергеевна, — пас. А та — ей: мол, что вы конкретно предлагаете, взаимно уважаемая Римма Сергеевна? А классная: предлагаю, грит, считать случившееся несущественным казусом, потому что, вот увидите, это теперь станет обыденным явлением, времена, когда подобные «чепе» случались раз в пятилетку и становились предметом чуть ли не всесоюзного разбирательства, канули в Лету и, боюсь, навсегда. А девочку, еще грит, предлагаю обратно в школу позвать и постараться убедить ее, что школа ей не враг, а друг! Спорили, спорили, штук пять училок вместе с завучихой ускакали в знак протеста — чуть с ног меня не сшибли — остальные решили нормально. Так что можешь в школу приходить с гордо поднятой головой!

— Не-е, завтра еще не пойду. Пусть уляжется маленько. На той неделе — если что…

— Дело хозяйское. Отдыхай, подруга. Я пойду. Пока… Хотя, чуть не забыла, ты теперь, конечно, — «скоблиться»?

— Не угадала, подруга, мы с мамой решили — рожать.

— Рожа-а-ть?! Обалдеть! — И подруга, действительно обалдев и не найдя с ходу ни слов ободрения, ни слов недоумения даже, лишь повторила в крайней растерянности: — Дело хозяйское…

Несколько сложней вышло с отцом, чего Рита не ожидала, потому что отец всегда был добрей и ласковей матери, казалось, будто он и любит дочку больше, чем мать, что, возможно, так и было, однако не учла Рита одной существенной особенности отцовской личности — он родился и на всю жизнь остался неисправимым романтиком, идеалистом-максималистом, а от идеализма-максимализма до самого черного пессимизма и даже цинизма, как известно, один шаг. И в процессе дальнейшей жизни отец этот шаг постепенно сделал, хотя, к счастью, ограничился только пессимизмом.

Естественно, для него большим ударом было узнать, что его единственная «доченька-кровинушка» — самая обыкновенная беспринципная «сикушка-потаскушка». Впрочем, сразу нужно заметить, что это были самые сильные выражения, которые папка позволил себе употребить вслух.

Потом, немного придя в себя, он, по-видимому, решил, что против факта не попрешь, рассудительная жена, как всегда, права на сто двадцать процентов, и напоследок лишь посетовал с невыразимой болью в голосе:

— Эх, Ритка-Маргаритка, что же ты со мной и с собой наделала! Нет, я бы слова тебе плохого не сказал, если б ты — по любви… Но ты — и с этим ничего не поделаешь — по-скотски…

При этом мать, стоявшая за спиной отца, подмигнула дочери, мол, отец — «в своем репертуаре», пусть скажет все свои любимые слова, а ты делай вид, будто жутко раскаиваешься, но главное-то — все самое страшное позади, так что не робей, прорвемся!

Правда ночью, лежа уже в постели, отец с матерью еще довольно сильно, хотя и шепотом, повздорили, начав с непутевой Ритки, но вскоре перейдя, как говорится, на личности.

— С каждой может случиться, — сказала мать, — возраст такой, время такое.

— Не верю — не с каждой! — резко возразил отец.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы нашу дочь неправильно воспитали? Так это ж ты ее баловал да облизывал, ни разу в жизни строго не поговорил…

— Любовью человека не испортишь!

— Кто тебе сказал?

— Сам додумался! Потому что любовь — есть Бог!

— Ну, ты и не до такого еще додумаешься! А в чем же тогда, по-твоему, дело?

— В тебе.

— То есть?

— Ты, если бы в эту эпоху взрослеть довелось, лет в тринадцать в подоле принесла!

— Говори, да не заговаривайся, я тебе, если забыл, девушкой досталась!

— Твое счастье. А то б — убил.

— Жуть, с кем я живу…

— И я…

И застучали босые пятки отца, потом диван заскрипел. И стало тихо. И долго-долго, таясь друг от дружки, никто в квартире не спал. Отец с матерью ворочались на разных постелях, Рита лежала ни жива, ни мертва. И было ей до слез жаль папку, но маму тоже было жаль почти так же сильно…

А потом она уснула. Но сквозь сон слышала, что они снова выясняли отношения, кажется, кто-то из них даже плакал, возможно, и оба. Однако, пойдя под утро в туалет, обнаружила родителей снова в одной постели. Значит, помирились! И Ритка, из-за которой родители чуть вусмерть не расплевались, искренне возликовала. Хотя, разумеется, тихо.

Между тем борщ, пожалуй, дозрел. Рита приподняла крышку кастрюли, посмотрела в последний раз — бурлит, будто вулканическая лава, клокочет и вращает нерастворимые частицы свекольно-красная аппетитная субстанция, выключила газ, опустила на место крышку, принялась прибираться на столе.

И вот уже все на местах: вымыта и повешена на гвоздик разделочная фанерка, нож, обагренный свекольной кровью, — под теплую струю, и ничто больше не напоминает о недавней расправе над безответным овощем, терку — точно так же, отходы всевозможные и очистки — в помойное ведро, влажной тряпицей — по столу…

Однако остался пакет с одной оборванной ручкой, в котором тетя Катя овощи принесла. Рита его чуть было вместе с очистками не смахнула, но вдруг рука остановилась. Сомнение возникло.

А может, у них тут не принято так запросто разбрасываться вещами, которые способны еще сгодиться для каких-нибудь хозяйственных надобностей? И это будет расценено как расточительность. Ведь та же тетя Катя, к примеру, пакет не выкинула, сберегла, и вот он ей пригодился. И не исключено, что теперь следует его ополоснуть, просушить, вернуть законной владелице. И ему опять рано или поздно найдется применение…