Артём Рыжков "Куда улетают воздушные шарики?"

– Наша любовь самая великая, но жизнь так коротка для нашей любви, так коротка, поэтому, прошу

тебя, подожди меня на небе.

(Матадор)

ЧАСТЬ 1

Когда-нибудь я расскажу ей об этом, но позже . Вначале я должен вспомнить. Смогу ли? Не знаю. Ведь

одновременно нужно где-то обитать, слышать музыку, искать кино, следя за тем, как недавно устойчивый угол

ускользает, изворачиваясь, дорога ведет за угол. Мне трудно угнаться за ней, впрочем, ей я могу все

сказать и сейчас. Но стоит ли?

– Ты красивая.

– Откуда ты знаешь?

– Не знаю, просто не с кем сравнить. Блеклые камушки, усталые, с обветренными

губами насекомые.

Я сижу на скамейке, а они шастают по моим ногам, лижут складки плаща, а если бы я курил, прислушивались бы к дыму, скользящему.

– Почему ты не куришь?

– Не умею.

–

А ты положи льдинку в рот и выдувай облачки.

Вчера мы шли по окаченным улицам, ты слегка морщила лоб, а я по его еле заметным стрелочкам узнавал

направление. Мы о чем-то говорили, возможно...

– Странно, вчера я не видела здесь мертвой ласточки.

Искрящаяся, как бенгальский огонь, улыбка. Я знал, что это и было вчера. Шаркнул и наступил

на хрупкое крыло, хрустнувшее.

У любопытной ласточки лопаются глаза, два изумрудных шара, они увидели слишком много, чтобы

вместить. А потом обстрелянный дождем дворник положит растерзанное тельце в мешочек и отдаст

своей гибкой лоснящейся кошке или надломленной жене.

– Я не ем птиц.

– Это уже не птица, перестала летать.

Хрустящее крылышко, а дальше лужа с отражением тумана, в котором утопает трава. Спасите!

Видна каждая росинка. Переплетение вен и прожилок. Салатовый цвет. Eiro бы на блюдо рядом с

красным от помидоров и желтым от лимона. Неспелым, еще зеленым.

Ты ступаешь в лужу, и на твоем ботинке колышется радуга. Я нагибаюсь, чтобы ее поднять, но

вместо этого кидаю в нее клочком земли, рассыпчатой. И вот радуга уже не радостна, а печальна.

Купается, а лужа позади поблескивает. Я зачем-то оглянулся, может, чтобы не забыть.

–

В нашей радуге обитало всего три цвета без остальных, несочетаемых.

– Только животные могут сочетаться вдвоем.

Чуть дальше, на бровке, один воробей чирикнул что-то порывистое, а другой сел ему на спину, когти растопырив.

– Наверное, стоило добавить нежно-голубого...

Твое лицо смотрит на желтое небо, мое - на желтизну твоих волос.

Достаю из кармана пушистую кисточку и раскрашиваю твои волосы нежно-голубым.

Неполноценная радуга улыбается из следующей лужи.

Твоя голова поворачивается в профиль, зубы злобно клацают, да так, что я понимаю: кошке

придется выгибать спину и трубить хвостом на пустой желудок.

Я пытаюсь переменить тему нашего молчания, перепрыгивая из лужи в лужу, а ты ищешь глазами

скамейку и, не найдя, выдумываешь ее на моих глазах.

Мы садимся.

Под ногами вроде бы сухо, и поэтому нам совершенно не о чем говорить. Твой ободряющий взгляд

и фраза: «Как жаль, что ты не куришь, а то бы я прислушивалась к твоему дыму!» А пока я

прислушивался к своему сердцу, оно прислушивалось ко мне, а ты иронизировала над моей тенью, тонкой и беззащитной. Немного позже, когда она вызвала в тебе жалость, ты набросила ей на плечи

свой плащ, а голову покрыла лепестками тюльпана с клумбы, за которым моя тень ненадолго отлу-

чалась

тайно.

Мы сидели и смотрели по сторонам, разговаривая о чем-то потустороннем. Ты сказала, что в

складках твоего плаща водились насекомые. Ночью в своей комнате я понял, что ты просто хотела

привлечь мое внимание к своим ногам, но тогда я всего лишь перебирал складки твоего плаща на плечах у

моей тени, уютно.

Помню, я подумал, что ты где-то вычитала эту фразу, возможно, у меня, но тогда я был очаро ван твоей

фантазией и смаковал восклицательный знак.

Позднее он обернется вопросом.

Мы сидели, а над нами падали звезды. Ты говорила, что они слишком далеки и что, к сожалению, мы не можем

уследить за

беспорядочными тропами их падений.