Фатима

Аннотация

Она очень горька, правда об армии и войне.

Цикл «Щенки и псы войны» – о солдатах и офицерах, которые видели всю мерзость, кровь и грязь второй чеченской войны. Они прошли сквозь этот кромешный ад, проявив настоящие мужество, стойкость, преданность, отдав сердца и взамен не требуя наград. И каждый из них мечтал вернуться живым и верил, что его ждет семья, любимая девушка, Родина…

По мотивам некоторых рассказов, вошедших в цикл, был снят фильм «Честь имею!..», награжденный телевизионной премией «ТЭФИ» и Национальной кинематографической премией «Золотой орел».

* * * Четырехэтажка протяжно завывала, словно сказочный дикий зверь, продуваемая ветром через закопченные глазницы окон. Ута лежала, свернувшись калачиком, на детском матрасе в углу, у оконного проема. Это место ей нравилось: отличный обзор, все как на ладони. Хотя «лежка» не из самых лучших, даже, можно сказать, опасная «лежка». Отходов почти никаких, если не считать огромную пробоину в стене в одной из квартир на третьем этаже, выводящую в соседний подъезд. Она достала пачку «Данхилла», закурила, с наслаждением затягиваясь. В голову почему-то лезли мрачные мысли. А это хуже всего, выбивает из колеи. Начинаешь нервничать, суетиться, делать ошибки. Работа, естественно, насмарку. А любая ошибка в таком положении может дорого ей обойтись. И в мозгу неустанно свербит: «Самое дорогое в жизни – глупость». Притушив окурок, она спрятала его в полиэтиленовый пакет, где уже звякали две стреляные гильзы. Даже для экскрементов у нее был специальный пакет. Она нигде не должна оставлять после себя никаких следов. Этому правилу она следовала неукоснительно. Она ждала приближения сумерек. Это было самое удобное для охоты время. После выстрела, как всегда – паника, потом начинают шевелиться, прочесывать, зачищать. А в наступившей темноте вряд ли кто сюда сунется. Самим же дороже встанет. Двумя этажами ниже – пара искусно установленных Расулом «растяжек». Ута придвинула винтовку поближе к себе, напряженно вслушиваясь в завывание ветра, гуляющего по крыше, по заброшенному мертвому зданию. Она вспомнила далекий, заснеженный в это время года Тарту, рано поседевшую мать, родной университет, в котором училась, и надо сказать, неплохо училась. Почему же она здесь, в этой «дыре»? В этой поганой коробке, продуваемой насквозь холодным промозглым ветром, на рваном матрасе, разостланном на захламленном цементном полу. Да она и не Ута вовсе! Здесь она для всех Фатима! Почему она здесь? Что привело ее сюда? Лютая ненависть? Месть? Деньги? Наверное, и то, и другое, и третье. Ненависть к русским, переданная с молоком матери. Месть за убитого на Восточном фронте под Волховом деда, который воевал против частей Красной армии в группе «лесных братьев» под командованием своего земляка Альфонса Ребане, потом в легендарной разведгруппе «Эрна», входящей в состав войск СС. За многострадальную его семью, что репрессировали после войны «коммуняки» и выслали в далекое Забайкалье. Месть за мамину четырехлетнюю сестренку, которая умерла в суровую зиму в далекой сибирской деревне. Наконец, месть за Хельгу, любимую подругу, почти сестру, с которой на соревнованиях разного уровня пробежала на лыжах не один десяток тысяч километров, которую в 95-м в Грозном озверевшие солдаты разорвали «бэтээрами». А что же деньги? Да, конечно, и деньги! Что скрывать. Она неплохо заработала на той и на этой войне, отстреливая из засады русских офицеров и солдат. За это платили. И платили хорошо. Платили «зелеными». После первой чеченской она прекрасно устроилась в Германии, в Гамбурге, тренером по стрельбе. Часто приезжала к старенькой матери и родственникам в Эстонию с полными руками подарков. Они были рады за нее. Считали, что жизнь у нее удалась, потому что она имеет любимую работу и удачно вышла за границей замуж. Замуж? Ха! Ха! Ха! Да она терпеть не может этих скотов, вонючих волосатых мужиков. Она всегда испытывала к ним отвращение. Началось с того, как на одной из студенческих вечеринок ее, пьяную, пытались изнасиловать двое однокурсников. До сих пор она вздрагивает от омерзения, когда вспоминает их слюнявые губы и потные суетливые руки, ползающие, словно осьминоги, по ее телу. Подкатывался и здесь один молодой чеченец, красавец Рустам, думал, наверное, что не отразим, как Парис. Рассчитывал, что она тут же кинется ему в объятия, забыв обо всем на свете. Но она отшила его. Потом он опять на одной из конспиративных квартир, где они скрывались, попытался позволить себе лишнее и силой овладеть ею. Ей надоели его домогательства, и она пожаловалась Исе. После чего боевики боялись посмотреть в ее сторону, не то что дотронуться пальцем. Иса, правая рука эмира Абу Джафара, его слово в отряде – закон. Никто не смеет перечить ему. Иначе – жестокая смерть! Она достала из нагрудного кармана блокнотик в дорогом кожаном переплете, где вела свои записи и расчеты. Последнюю запись она сделала три дня назад, когда сняла солдата, загружавшего на «Урал» бачки с едой и фляги. Пуля на излете ужалила его точно между лопаток. Она видела, как он, дернувшись, выронил из рук флягу и рухнул на землю. Второй солдат, что принимал у него груз, дико заорав, тут же упал на дно кузова и в испуге забился в дальний угол. Машина стремительно рванула с места, оставив убитого лежать в колее. Это было в трех километрах отсюда, у блокпоста за мостом. Она всегда была осторожной, в отличие от Хельги, за что та и поплатилась. Ута старалась в день делать не более двух выстрелов, это было как бы неписаным правилом для нее, гарантией ее безопасности. Хельга же, стреляя, входила в такой раж, что уже не могла остановиться. Она была отменным стрелком, но ее погубил азарт. Джохар Дудаев высоко ценил их дуэт. Хельга получала от «охоты» не только порцию адреналина, но и огромное наслаждение, сродни оргазму. Она издевалась, играя со своими жертвами. Поочередно вгоняя пули в конечности солдатам, и когда те уже не могли двигаться и ползти, пятым выстрелом ставила окончательную точку на чьей-нибудь жизни. Ута бережно извлекла винтовку из чехла. Прицел и ствол для маскировки были обмотаны тряпьем. – Ишак вонючий! – проронила она вслух, вспомнив, как Рамзан, эта волосатая грубая горилла, в пещере нечаянно уронил на ее винтовку ящик с боеприпасами, при этом разбив вдребезги ночной прицел. Что тогда было, трудно передать словами. Иса, расвирепев, чуть не замочил боевика на месте. В базовом лагере под Ножай-Юртом были четыре снайпера: она, украинец Микола Ковтун из Львова, одноглазый афганец Абдулла и молодая чеченка Зухра. С молчаливой дикой Зухрой ей трудно было найти общий язык, та шарахалась от нее, как затравленный зверек, да Ута особенно и не стремилась к контакту с ней. С тупым грязным арабом тем более. Что может быть общего у отличницы университета с темным немытым туземцем? С Миколой же у них сложились нормальные деловые отношения, можно сказать, даже дружеские, но не больше. Парень он был из себя видный, послужной список имел внушительный. Когда-то служил в спецназе в Афгане, потом воевал в Приднестровье, Карабахе, на Балканах. Ковтун неоднократно предлагал ей работать в паре, но она отказывалась, слишком опасно, Лучше надеяться только на себя, чем платить жизнью за чужие ошибки. Так вернее. Ей часто снились смеющаяся румяная Хельга в белой вязаной шапочке с красным орнаментом, с лыжами на плече, горящий разрушенный Грозный, соревнования по биатлону. Вот она бежит, преодолевая крутые подъемы, спуски, повороты, пытается собраться на рубеже огня. Легла! Ноги в стороны! В упор! Подвела мушку! Выдохнуть! Задержать дыхание! Плавно нажать на спусковой крючок! Бах! Передернула пальцем затвор! Бах! Выдохнуть! Собраться! Плавно затвор! Бах! Пелена перед глазами! Бах! Стучит сердце! Вырывается из груди! Выдохнула! Еще раз выдохнула! Соберись же! Бах! Черт побери! В молоко! Четыре мишени закрылись, пятая же пялится на нее, смеясь, черным кружочком! Вскочила! Винтовку за спину! Где палки?! Штрафной круг! Быстрее! Еще быстрее! Эйно загрызет после соревнований! Будет пилить весь день! Всю неделю! Ута достала из рюкзака термос. Надо подкрепиться, а то совсем без движения можно окоченеть от холода. Как стемнеет, за ней придет Расул, чеченец лет тридцати пяти, он снимет растяжки и отведет ее в надежное место. А на рассвете она вновь выйдет на «охоту», но уже далеко отсюда. В палатку просунулась лобастая голова старшего лейтенанта Саранцева. – Тихонов! Романцов! В полной экипировке бегом к комбату! Миша и Андрей, чертыхаясь, стали надевать «шаманские» маскхалаты. Забрав винтовки и снаряжение, отправились к майору Анохину. – Интересный случай, братцы, со мной произошел, мистика, так мистика! – не выдержал вдруг молчаливый сержант Андреев. – Было это несколько лет назад, когда меня в армию призвали. Село наше от районного центра далековато будет. А тут, как на грех, ни одной попутки нет. Ну, я и решил напрямки, через лес. Лишние километры срезать. Иду, значит, по тропинке, семечки лузгаю, о будущей службе подумываю. Оглядываюсь назад, а сзади, метрах в ста пятидесяти, женщина в черном идет. Ну, идет и идет. Черт с ней. Прибавил шагу, чтобы не опоздать в военкомат. Через некоторое время снова оглядываюсь. А женщина не отстает. Я еще прибавил ходу. Оглядываюсь, а она тоже прибавила скорости. Еще ближе, чем раньше стала. Лицо у нее бледное! Вся в черном! Тут уж, братцы, мне не по себе стало, перебздел не на шутку. Ведьма, думаю. Припустил бегом. Оглядываюсь, и что бы вы думали? Она бежит за мной! Почти догоняет. Квас, дай-ка сигаретку! – Так что дальше-то было? – А дальше, пацаны, не поверите, – Андреев сделал пару глубоких затяжек и передал сигарету обратно. – Взмыленный, остановился я, ну, думаю, будь что будет! На куски ведьмяку разорву, так просто не дамся. Догоняет она меня. Молодая, симпатичная, в черном. Тоже вся красная, запыхавшаяся. И говорит мне: «Не бегите так быстро, я за вами не поспеваю». Оказывается, она с соседней деревни, ей тоже в райцентр надо, на похороны. А идти лесом боязно одной, увидела меня и идет следом, из виду потерять боится, все-таки живая душа в диком лесу. Так мы вместе до Беляевки и дошли. – Будь я на твоем месте, уж давно бы рассудка лишился, – отозвался первогодок Фарид Ахтямов. – Тебе кукиш в кармане покажи, так тут же в обморок завалишься! – засмеялся тостощекий румяный Пашка Морозов. – Ой, какой смелый выискался! Сам, небось, при виде пленного «ваха» каждый раз за штаны держишься! – Прошлым летом, после «выпускного», решили компанией сходить на пикник, на лесное озеро. Естественно, затарились основательно, – стал делиться с ребятами своими похождениями на гражданке Леха Квасов. – Две канистры вина с собой прихватили. Около четырех часов тащились по жаре, изнывали, как караванщики в Каракумах. Еще бы немного, и стали бы вопить песню «Три колодца». Вино превратилось в горячий чай. Нашли походящую поляну на берегу речки, что впадала в озеро. Пока пацаны разводили костер, добывали дрова и ставили палатки, а девчонки готовили ужин, я пару раз успел приложиться к «живительному источнику». Стало уже вечереть, когда все было готово, и мы сели за скатерть-самобранку. Выпили за окончание школы, за любимых учителей, за светлое будущее, потом под гитару стали песни горланить. И тут какая-то сволочь с другого берега стала нас поливать матом и бросаться комьями земли. Потом уже выяснилось, что это были местные пастухи, дебилы. От скуки так развлекались. Ну, мы, не долго думая, переплыли на тот берег. Кто с топориком, кто с увесистой дубиной, и давай гонять этих придурков по темному лесу. Когда вернулись к палаткам, меня уже основательно повело. Пацаны видят, что я дошел до кондиции, стали заталкивать меня в палатку. Тут-то мне в голову и втемяшилось, что будто бы кругом гестаповцы, а я партизан из отряда легендарного Ковпака, и необходимо срочно рвать отсюда когти, пробиваться к своим через линию фронта. Я незаметно выбрался из палатки и пополз в сторону речки. В темноте проплыл по ней сотню метров и очутился на другом берегу, где вокруг шумел густой сосновый лес. Сколько я там пробыл, неизвестно. Только в мокрой одежде продрог как цуцик. – Ну, ты и учудил, Квас! – не выдержал Макс Шестопал. – Погодите, братцы, это только цветочки! – Представляю, какие будут ягодки! – Так вот, стою, трясусь от холода. С ноги на ногу переминаюсь, вода хлюпает в кроссовках. И гляжу, на противоположном берегу костер ярко горит, и доносятся оттуда веселый смех и звонкие голоса. Тут мое серое вещество в котелке вдруг усиленно заработало. И меня осенило, что костер – это тепло, что веселый смех – это добро. Значит, там хорошие люди, а здесь, в мрачном нелюдимом лесу, холод и злющие-презлющие враги. Главное, сам не могу сообразить, кто я такой. Как заору: «Помогите! Помогите!» А мне в ответ с того берега, мол, что случилось? Плыви сюда! Я очертя голову бросаюсь в воду и плыву на мелькающий перед глазами огонь костра. Подплываю, плачу, мне кто-то помогает выьраться на берег. Ведут к костру. И что вы думаете, пацаны, я отмочил? Сам до сих пор удивляюсь! Говорю спасителям сквозь слезы: «Предоставьте политическое убежище!» – Ну, Квас, ты даешь! Политическая проститутка! – брякнул Антошка Духанин. – Братва! Прямо диссидент какой-то затесался в наши ряды! – отозвался, покатываясь со смеху, Макс. – Хватит ржать! – сказал возмущенно сержант Бурков. – Дай дослушать! Что дальше-то было? Полог палатки резко откинулся, появился окоченевший Тихонов, следом за ним ввалился его напарник, Андрюха Романцов. Михаил молча стал снимать «шаманский наряд». – Чего ржете как гнедые кони в стойле? За километр слышно! – полюбопытствовал Романцов, пристраивая «эсвэдэшку» в «козлы». – Ну-ка, Квас, подвинься, дай у печурки посидеть! – Чего это вас Сара ни с того, ни с сего сдернул на блокпост? Случилось что? – спросил сержант Андреев, внимательно вглядываясь в лица прибывших. – Случилось… – Что? Андрей, не тяни кота за хвост! – накинулся Рубцов. – Чего как неживые? – Толика убили. – Как убили?! – оторвался от письма Пашка Морозов. – Я с ним сегодня утром разговаривал. – Тольку?! Сердюка?! Все обступили понуро сидящих у печки снайперов. Никто не мог поверить, что убили Толю Сердюка. Толика, который был поваром на кухне. Этого добродушного курносого увальня с наивными серыми глазами и детской улыбкой, который никогда не обижался на них и прощал им их выходки и обиды. Толика, который, наверное, за всю свою жизнь даже мухи-то не обидел, Толика, который, прочитав письмо из дома, потом полдня ходил зареванный. Толика, который по доброте душевной часто выручал ребят из родной роты. Убили Толика… – Где?! – сержант Рубцов тряхнул Тихонова. – У блокпоста за мостом. Сгружал бачки со жратвой вместе с Малецким. – Снайпер снял. В спину. Наповал, – добавил тихо Романцов. – «Кукушка», сволочь, завелась! – шмыгнув носом, сказал Михаил. – Сначала думали, что с разрушенной водонапорной башни, а потом уж вычислили: с того берега, из кустов, выстрел был. Смеркаться стало. Так что завтра, парни, пойдем трясти округу! – Вчера у «вованов», наших соседей, тоже черный день был: четверых на «броне» крепко посекло, – нарушил тишину Димка Коротков. – Один сразу богу душу отдал. Растяжку не заметили в роще у реки. Антенной зацепили. На высоте трех с половиной метров между деревьями была натянута. – Не повезло, пацанам. В палатку протиснулся, с румяными как у девицы щеками, Вадик Ткаченко с рацией. – Пианистка, ты поосторожнее тут крутись со своей антенной! Чуть глаз не выколол! – возмутился рядовой Сиянов, потирая задетую щеку. – Братва, в командирской шухер! – сообщил новость радист, присев на нары. – Полкан из штаба злющий прикатил. Чихвостит всех и в хвост и в гриву. Поговаривают, насколько я понял, в горах спецназ положили. Идет раздача п…дюлей направо и налево. Нашему тоже перепало, влили по самое не хочу. Так что, мужики, нашим командирам сейчас на глаза и под руку лучше не попадайся. Лысая гора, которую необходимо было захватить, являлась важнейшим стратегическим пунктом. С нее простреливались все подходы к селу. «Чехи» создали здесь довольно мощный укрепрайон, который просто так, с наскока, не возьмешь. Настоящая круговая оборона. Укрепились они основательно. С нескольких сторон заминировали косами из фугасов, прорыли целую паутину глубоких ходов сообщения. Прочные блиндажи, несколько замаскированных зенитных установок, хрен подлетишь. Со стороны Дагестана базу боевиков надежно блокировала пара батальонов «вованов» из Шумиловской бригады. Как-то ночью была попытка группы «чехов» прорваться на сопредельную территорию. Но неудачная. После скоротечного боя они откатились назад «зализывать раны», оставив на снегу с десяток убитых. Со стороны Чечни напирал – батальон десантников. Немного дальше, на высотах, расположились морпехи генерала Отракова. Непроницаемой стеной висел густой сырой туман. Он-то и помог разведгруппе, в которой был Михаил Тихонов, успешно подобраться к этой высоте. Ночью они обошли село стороной, переправились через Ярыксу и вышли к высоте с юга. Там, в поредевшем заснеженном лесу, сделали привал. Через несколько часов им предстояло по отвесному склону, который не охранялся противником, подняться на вершину и внезапным ударом сбросить окопавшихся там «духов». Михаил лежал под упавшим деревом, прижавшись спиной к широкой спине старшего лейтенанта Лаженкова. Тот опытный спецназовец, в Афгане год провоевал, не один караван с оружием накрыл. В одной из операций был тяжело ранен, спасибо боевым товарищам, ценою жизни вынесли по ущелью, простреливаемому моджахедами. Он, единственный в группе, на зависть всем, обладатель НРСа, «стреляющего ножа». – Эх, курить охота! Мочи нет! – уныло протянул сержант Ланцов. – А если кого из местных принесет сюда? – спросил Бекеша, поворачивая к ним кирпичное обветренное лицо. – Придется убрать! – спокойно ответил Лаженков. – Тут уж никуда не денешься! Одно слово, война. Она все спишет. Есть и на мне грех, невинную душу загубил. До сих пор иногда зудит внутри. – Там? В Афгане? – Ага! «Борт» выбросил нас в предгорье, караван мы ждали двое суток. Прокалились под солнцем, воды с гулькин х…й осталось. А тут, как назло, маленький сопливый пацаненок со стариком в ложбинку направлялись, где мы укрылись. Выхода не было: убили. Иначе вся бы группа засветилась. Я старикана пырнул, а Петька Сачук – мальчишку кончил. Он потом знаешь, как переживал, да и я тоже. Одно дело в бою вооруженного противника завалить, а другое вот так. Подорвался Петро через пару месяцев на «итальянке», когда «бэха» в заброшенный кишлак въезжала. А то я не знаю, что бы с ним дальше было. Запил бы. В свое время нас здорово натаскивали. А тут живого мирного человека довелось впервые убить ножом. Думаешь, каково мне было? Я тогда пацаном был, вроде вас. Ладно, мужики, хватит болтать о грустном. Спим! Ночка нам нынче тяжелая предстоит. Многие, прижавшись друг к другу, уже вовсю сопели. Миша прикрыл глаза, но, несмотря на усталость, не спалось. Было холодно и неуютно ночевать в снегу. В голове роились тревожные мысли. Представил родной дом, мать, Катюшку. Потом Лику, как она читает его письма, длинные, как простыни… Ночью по отвесному склону подобрались почти к самой вершине. Командир группы, подполковник Лукашевич, по рации связался с «пушкарями». Те открыли огонь, накрыв вершину снарядами. Земля дрожала от разрывов, словно живая. Боевики посыпались с высоты, как горох, пытаясь найти убежище в своих блиндажах. Группа под прикрытием артподготовки вышла к вершине. Огонь прекратился. Разбившись на тройки, разбрелись по голой, как череп, макушке горы. Тройка, в которой был Михаил, вышла на гаубицу, которую «чехи» затащили сюда невесть каким образом. Из орудия прямой наводкой можно было простреливать все дороги, ведущие к укрепрайону. Спустившись ниже, обнаружили провода, соединяющие в смертоносные косы замаскированные фугасы. Обрубив их, обследовали несколько брошенных боевиками блиндажей на высоте. В одном из них оказался целый арсенал. Тут тебе и фугасы, и выстрелы к гранатомету, и тротиловые шашки… Через пару часов после артобстрела, когда наступило затишье, боевики стали возвращаться на брошенные позиции. Тут-то и возникла жаркая перестрелка. Завязался бой. В лагере «чехов» поднялась паника. Оказывается, пока шел артобстрел, отряд федералов захватил гору, контролирующую местность. По тревоге полевой командир Иса поднял весь отряд. Ута тоже стала готовиться к выходу. Она надела белый маскхалат, расчехлила винтовку. Судя по огню, группа, захватившая вершину, была не столь многочисленная, как показалось вначале. Но у федералов был ряд преимуществ. Боевики лезли в гору и были как на раскрытой ладони, подставляя себя под кинжальный огонь разведчиков. Ута выбрала удобное место на бугорке, в тени кустов. Подползла, прильнула к прицелу. Расстояние до обороняющихся наверху было велико. Да еще мешал сырой утренний туман. Вдруг мелькнула темная фигурка чуть левее. Поймав ее, она неотступно следила за ней. Фигурка, судя по огонькам исходившим от нее, вела огонь одиночными выстрелами. Снайпер! Нашего поля ягода! Ута сосредоточилась. Спешить было некуда. Не на соревнованиях. Медленно подвела риски к цели. Прикинула, какие взять поправки. Нажала на спуск. Выстрел. Отдача в плечо. Фигурка превратилась в неподвижный комочек. Готов! Отзвенела роща золотая! Так, посмотрим, кто там еще. Ага! Она заметила, как несколько точек устремилось к тому месту, где замерла фигурка. – Идите, идите сюда, голубки, – ласково прошептала она, прильнув к прицелу. – Я вас пшеном накормлю. Пуля попала в грудь. Ударила, словно молот. Прямо в лезвие десантного ножа, от которого срикошетила и ушла влево, под сердце, разрывая, кромсая все на своем пути. Михаил, выронив из рук «винторез», уткнулся лицом в сугроб. Товарищи подползли к нему, перевернули на спину. – Мишка! Миша! – тормошил Ланцов, с надеждой вглядываясь в лицо товарища. Тихонов не отзывался, был без сознания. – Коля, давай скорей укол! Вроде дышит! Ничего, родной, потерпи! Ланцов расстегнул бушлат Михаила, прижал кровоточащую рану бинтом, сделал противошоковый укол. – Бекеша! Вадик! Тащите Мишку в блиндаж! Тяжело дыша, сменяя друг друга, разведчики ползком потащили раненого, в один из брошенных «духами» блиндажей. Боевики отчаянно рвались к вершине. Положение разведгруппы становилось безвыходным. – Володя! Запроси огня! – подполковник Лукашевич отдал приказ арткорректировщику Стальнову связаться с базой. Вновь началась артподготовка. Снаряды оглушительно рвались на склонах горы. Молодой лейтенант умело корректировал огонь, разрывы медленно приближались к макушке горы, где держал оборону спецназ, накрывая смертоносным шквалом ряды атакующих боевиков. Те с воплями и проклятиями вновь посыпались вниз, таща за собой раненых и убитых. Артиллерия, отработав по склонам, ударила с удвоенной силой по квадратам, отмеченным разведчиками, где были у «духов» замаскированные зенитные установки и блиндажи. Спустя час над селом со свистом пронеслась пара «СУ-24», сбросила бомбы, накрывшие укрепрайон смертоносным ковром. За ней вторая, третья… Затем, некоторое время спустя воздух огласился стрекотанием «крокодилов», которые с поднятыми «хвостами» появились над селом и выпустили по боевикам серию «нурсов». Тяжело раненого Михаила бойцы бережно несли вниз на руках, но он уже не чувствовал боли. Она ушла. Замелькал пятнами ворвавшийся неведомо откуда яркий свет. Все закружилось вокруг. Было ощущение будто падаешь в воздушную яму. Его кто-то ласково звал. Это была женщина. Выплыли расплывчатые очертания ее фигуры в белом, милое лицо. Ему было легко, он парил над поляной, где отряд сделал вынужденный привал. Видел себя, лежащего на снегу с серым отрешенным лицом, сконившихся над ним товарищей. Ребята! Вы чего приуныли? И вновь раздался ее нежный голос, она плыла к нему. Ее воздушное белое одеяние развевалось…