Самая красивая вещь из моего гардероба не спешила тонуть: она распласталась на воде и, покачиваясь, беззвучно укоряла меня. Окостеневшими губами я прошептала: «Папочка, мамочка, простите, но без шубки мне будет легче!» — и проплыла мимо нее без оглядки.

Откуда — то с берега, укрытого туманом, до меня донеслись бессвязные звуки: «Уй!.. Ой!.. Ай!» Там кто — то звал кого — то, окликал, умоляя вернуться, но ветер беспощадно рвал слова на части и сорил ими, как обрывками бумаги. А может быть, это были гудки теплоходов, выполняющих последний рейс навигационного сезона?.. Я старалась думать о чем угодно, кроме своей участи, чтобы избавиться от парализующего страха и отвлечься от лютого холода, покусывающего кожу. Как жалко, что я не нерпа и у меня тонкий жировой слой!..

Если бы знать, куда плыть — вправо или влево? Какой берег ближе?.. А то, следуя по течению суровой сибирской реки, чего доброго, попадешь в Северный Ледовитый океан — вот уж куда мне точно не хотелось!.. Я ненавижу холод и мрак, однозначно предпочитаю тепло и свет!.. Но кого волнуют мои предпочтения?..

Я перевернулась на спину — решила немного передохнуть. Успела увидеть, как небо слегка посветлело, прояснилось, начало наливаться голубизной, редко радующей взгляд на пороге зимы. Это движение для меня едва не стало роковым: пресная неплотная вода совсем не держит, — она сомкнулась над моим лицом, залилась в нос, в рот, в уши…

«Не паникуй!» — приказала я себе, потому что убедилась: самое важное — не оставлять усилий, стараться дышать как можно более ровно и непрерывно шевелиться.

Между тем течение немного ослабело, и я очутилась на отмели, на участке воды, прихваченной тонким хрупким ледком. Лед пришлось ломать, как стекло, и на кистях рук образовались мелкие порезы, но боли я не чувствовала, ее приглушал естественный анестетик — холод. В груди нещадно ломило. Мне казалось, что легкие, которые я заставляла интенсивно поглощать замороженный кислород, покрылись такими же, как на руках, красными кровоточащими ссадинами.

— Господи, спаси и сохрани! — взмолилась я. — Пошли мне хоть какое — нибудь бревнышко, или маленькую досочку, или веточку, или горелую головешку, или соломинку, или воздушный шарик!

Мольбы были тщетны: их слышали только туман да тусклая рябь на волнах. Рябь, в которой не отражались ни луна, ни солнце, ни звезды.

Чтобы не сдаваться, я решила избавиться от остатков одежды. Стянуть с себя джинсы оказалось сложнее, чем сапоги или шубу: они словно приклеились к телу. Свитер вовсе пристыл к плечам ледяными корками, похожими на погоны, отлитые из гипса. Его ворот цеплялся за подбородок, и борьба с ним меня измучила, но зато я осталась в трусиках, колготках и лифчике.

«Вот, Юленция, дальше плыть тебе станет значительно легче», — уверяла я себя. Но собственное тело сделалось непослушным и ныло, утверждая: «Не могу больше плыть!»

— Двигайся, прошу, позволь мне пожить еще хоть одну коротенькую минуточку, — просила я, голимой волей и надеждой отталкиваясь от воды.

В мышцы будто воткнулись тысячи иголок от тысяч шприцев, наверное, поэтому мне пригрезилась душевная медсестра Лиза.

— Что мне делать? — в отчаянии крикнула я ей. — Я не хочу умирать!

— Юля, ты выплывешь, — с несвойственной ей властью внушила мне воображаемая медсестра. — Держись правого курса!

Где же тут лево, где право? Я качала головой, ничего не соображая.

— Больше не могу! — заплакала я без слез, потому что действительно утратила способность превозмогать боль, дышать и шевелиться.

— Юля, ты должна, — возвестила Лиза, но голос ее звучал странно: он сделался толстым, белым, разреженным, как тающий след самолета.

— Серега, гляди, утопленница!

— Отойди! Оно тебе надо, с утопленницами связываться?

— Не оно, а она!.. Мы же не знаем, вдруг она живая?.. Смотри, какой на ней прикольный лифчик — розовый в клеточку, и трусишки такие же. Комплект!..

— Пашка, я сказал: не прикасайся к ней! Трупы — заразные, они яды выделяют! Может, она тут с самого лета валяется?

— Не может быть, чтобы с лета: труп свежий, не раздутый. И потом, кто же летом купается в колготках?

— Мало ли на свете чудачек? Поди, ужралась и свалилась в воду…

— Это вряд ли, Серега! Сам посуди, если бы она ужралась и свалилась, она была бы в платье и туфлях, — опять заспорил невидимый Пашка, который мне понравился пытливостью и железной логикой.

Я попыталась разлепить веки. Наверное, подобное ощущение испытывают новорожденные котята или собачата… Веки склеились и открываться не желали…

— Она шевелится! — обрадовался Пашка.

— Я… я…