Шрифт:
Василий озирался, лихорадочно соображая, как быть. Впереди и с обеих сторон — солдаты, позади — подъем в гору. Начнешь подниматься, — перестреляют, как куропаток. А солдатские цепи надвигались зловеще и молча.
— Каюк, братцы, — глухо проговорил Василий.
Его спутники молчали. Бывалые заводские парни, они уже не раз попадали в переделки.
— Будем отбиваться, — тихо произнес один из них.
— Чем? — со злой беспомощностью почти выкрикнул Василий. — По одной гранате на брата да десяток патронов. Эх, ты!…
— Живым в плен не сдамся, — упрямо повторил товарищ. — Не хочу, чтобы звезды у меня на спине вырезали.
Они все еще не стреляли. Без выстрелов придвигались и белые цепи.
— Братцы, а братцы, давайте сдадимся в плен, — быстро, словно боясь, что не успеет все объяснить, заговорил Василий.
— Что?! Очумел ты, что ли?
— Да тихо вы, — оборвал Василий, — сделаем вид, что сдаемся, а потом…
Молча слушали друзья-побратимы. Так же молча сбросили с плеч мешки со взрывчаткой и откинули их от себя в стороны. И каждый молча снял с пояса единственную гранату, спрятав в рукавах полушубков. Неторопливо, будто собираясь на трудную работу, поднялись и взметнули над головой руки: сдаемся.
Увязая в глубоком снегу, приближались с обеих сторон солдаты. Вот они в двадцати, пятнадцати шагах… Василий отчетливо видит невысокого офицерика в каракулевой папахе. На его напряженном лице выступили горошины пота. «Эх, маманя, прощай, родная, прощайте сестренки…» — шепотом вымолвил Василий. Сорвал чеку, бросил гранату в мешки со взрывчаткой. Одновременно прогрохотали еще два взрыва, а потом огромный столб огня и дыма поднялся к небу… И далеко окрест возвестило горное эхо о подвиге партизан.
…Колчак уцелел. Чудом уцелел. Другая партизанская группа опередила и разобрала путь на том перегоне, куда спешили взрывники. Крушение потерпел товарный состав, который шел впереди поезда с «верховным».
Поединок
Поля понуро стояла перед широким столом, за которым сидел Феклистов. Прапорщик смотрел на угрюмое лицо девушки и не торопился задавать вопросы. «Крапивное семя — дочь расстрелянного машиниста, наверное, знает о многом», — думал он.
По опыту Феклистов знал: там, где нелегальщиной занимался отец, дочь или сын сызмальства впитывает крамолу, и мозги у таких всегда набекрень. Угрозы на них редко действуют, но как развязать язык? Таких хлебом не корми, дай только политики понюхать.
Худенькая, с остро выступающими лопатками, в ситцевом дешевом платье, Поля была живым воплощением той грозной силы, которая стала на пути благополучия и спокойствия прапорщика Феклистова.
В последнее время, когда проходило угарное состояние после допросов, прапорщик не раз с тоскливой злобой, почти с отчаянием думал о том непонятном и страшном, что надвигалось на него, на всех, кто вышел в крестовый поход против большевиков. Не успеешь прихлопнуть одного, в другом месте обнаруживаются три.
«Большевистскую заразу надо вырывать с корнем», — наставляло Феклистова начальство, и он истово пресекал «заразу», но корни ее оказались очень глубоки… Глухое бешенство охватывало прапорщика при виде арестованных. Вот она стоит перед ним, подлая девчонка, оставь ее на воле, что она натворит? Взорвет эшелон или пустит Феклистову вслед пулю?..
Прапорщик непроизвольно вздохнул, Поля вздрогнула. Чего-чего, только не вздохов она ожидала. Девушка из-под ресниц взглянула на прапорщика, тот поймал ее взгляд. И, наморщив лоб, по привычке спросил:
— Фамилия?
Поля молчала.
— Напрасно молчишь. Твои сообщники давно разговорились, так что тебе нечего терять, — небрежно произнес Феклистов.
Поля взглянула на прапорщика: «Врет». Неожиданно сказала:
— Я уже потеряла.
— Что же вы потеряли?
— Свободу!
В словах девушки прозвучал вызов, и прапорщик опять, словно отвечая на свои тайные мысли, подумал об упрямстве подследственных. И, все еще на что-то надеясь, продолжал механически задавать вопросы:
— Когда организована подпольная организация?
— Не знаю.
— Почему ушла с завода в земельный отдел?
— Там больше платят.
— Кто расклеивал листовки?
— Не знаю.
— И Союза своего не знаешь, да? Продаешься? — в темных глазах Феклистова мелькнуло злорадство. — Кто, кроме Волошина, приходил к тебе?
Этот вопрос, произнесенный тихим, будто равнодушным голосом, как удар хлыста, ошеломил Полю: «Откуда они знают о Василии?»