Шрифт:
Из горницы вышел Федор Андреевич. Пристально посмотрел на жену, угрюмо спросил:
— А этому ворону что здесь надо?
— Привет от сыночка передал, — виновато вымолвила Екатерина Аникеевна, поправляя платок.
— Бьют?
— Да нет вроде…
— А я тебе говорю — бьют! Дожили на старости лет до радости. Одного белые порют, другой против красных идет. Эх, жизнь! — повернулся и, ссутулясь, ушел в горницу.
Екатерина Аникеевна вернулась на кухню, крадучись развернула записку.
«Здравствуйте, мама, папа, Федя, Толя и все знакомые, — беззвучно шевелила пересохшими от волнения губами мать. — Шлю вам свое сердечное спасибо за все заботы, но вместе с тем хочется вас и поругать за то, что вы, не имея мужества, лишнего беспокоитесь».
— Господи, — вздохнула Екатерина Аникеевна.
Читая коротенькие записки сына, она будто слышала его ломкий голос, видела большие сияющие глаза — как в тот раз, когда он вернулся с митинга, на котором выступал Виталий Ковшов.
Краем платка смахнула слезу, стала читать дальше:
«Когда мне сообщают о том, что вы целые сутки стоите возле тюрьмы, изливая потоки слез, то вы меня же этим только расстраиваете…
Ведь поймите, наконец, дело сделано, — следовательно, его не поправишь… Утешение я могу вам дать то лишь, что все, что взвалилось или взвалится на мои плечи, будь то даже смерть, я переношу и перенесу бодро, с полным сознанием долга. По моему мнению, мне может быть лишь два приговора: каторга или, что я все же не жду, расстрел. Как к тому, так и к другому отношусь хладнокровно, ибо чувствую себя правым перед своей совестью, а это ведь самое главное. Безумству храбрых пою я славу!»
— Дорогой мой сыночек, родной мой, и в кого ты такой? — прошептала мать.
Сердце стучало глухо и больно, казалось, сжали его в тисках. Сердце-вещун будто говорило, что это письмо от Виктора последнее. Раньше он писал иначе: заботился о других, просил передачи для товарищей. А эта, седьмая записка, как она непохожа на другие.
Спрятав бумажку, мать беззвучно разрыдалась. О записках в семье никто не знал — ни дети, ни муж.
«Вы жертвою пали…»
Светлое, умытое росами утро. Пробиваясь из-за дальних лесов, заря золотила тюремные стекла, крыши домов. Отблески ее ложились на измученные лица арестованных, на острия штыков конвойных — чешских и русских солдат. Вот-вот брызнут из-за гор ослепительные лучи, выкатится огненный шар, разгонит хлопья тумана и в полную силу засверкает над тихой, еще в утренней дреме землей.
Прохлада овеяла лицо, освежила разбитое тело.
Виктор заложил назад руки, и пожилой солдат скрутил их проволокой, другим концом ее опоясал стоящего рядом Белоусова.
Из камер по одному, по двое выводили на тюремный двор и строили в колонну людей, связанных попарно, всех еще раз перевязали проволокой…
Надежды на побег померкли. В суровом молчании шагали арестованные. Шли мимо густого ельника, туда, где когда-то рыли шурфы в поисках железной руды.
Парное дыхание земли кружило голову, смоляной воздух веял в лицо. Из-за кустов показался бугор вывороченной свежей земли, широкий ров.
И все это — черный бугор земли, серые фигуры солдат — казалось неестественным в такое изумительное, чистое утро. Казалось, сейчас вот-вот должно случиться чудо: падут тугие путы, опустятся нацеленные в грудь дула винтовок…
Суетливый фельдфебель прокаркал команду, арестованных поставили на краю рва, напротив выстроились солдаты. Из-за рядов выкатился с крестом в руках поп, которого прежде никто не заметил.
— Прикажи, отче, развязать руки, в рай-то поодиночке будут пускать, — раздался насмешливый голос Ивана Васильевича.
— Молчи, еретик! — огрызнулся поп, нацеливаясь крестом на осужденных.
— Крестом и пулями казните! — опять раздался над толпой голос Теплоухова. — Отойди, отче, не заслоняй солнце.
— Молчать! — раскатился над головами окрик, но он потонул в сильных звуках закипающей песни. Ее начали почти все одновременно, не сговариваясь.
«Вы жертвою пали…» — поплыли суровые и мужественные слова над густым ельником.
Вскинуты к плечу винтовки. А песня плывет, нарастает грозной силой.
Испуганно крестясь, шарахнулся в сторону поп.
— Пли! — скомандовал прапорщик.
— Прощайте, товарищи! — звонко и чисто выкрикнул Виктор и пошатнулся.