Он продолжал говорить, будто бросая слова в темную пучину:

— А что случилось со стройным, нежным растением? Оно обвилось вокруг огромного, толстого ствола сосны. Как? Загадка природы. — Он коротко вздохнул.

«О чем речь?» — недоумевал я. Не могу сказать, что совсем не догадывался, зачем он говорит все это (например, мне приходило в голову, что он, возможно, нуждается в некоей логике, которая могла бы оправдать его состояние), но догадки так и оставались догадками. И главное, я никак не мог разглядеть то дерево, похожее на смуглую, стройную девушку. Хотя нет, это, конечно, было не главное. В тот момент я почувствовал, что ручка инвалидной коляски слегка трясется у меня в руках. Это из-за того, что у брата дрожат плечи. То есть… Не сами же по себе они дрожат. Он плакал — рыданья сотрясали его, и это заставляло подрагивать коляску.

— Куда мне деться с этим позором, с этой бедой, которая внутри меня самого? — голос брата тонул в темноте ночного леса, где, обвившись вокруг сосны, притаился стиракс. Его слова отчетливо доносились до меня, но я делал вид, что не слышу.

— Надо как-нибудь прийти посмотреть на этот стиракс, когда будет светло. — Я пытался говорить, как ни в чем не бывало, но у меня вдруг будто ком в горле встал. Я пытался сделать вид, что откашливаюсь, что просто першит в горле. Получилось неестественно, притворщик из меня никудышный. — Ладно, поехали. А то страшновато здесь.

Не дожидаясь от брата ответа, я повернул коляску и покатил ее по глинистой желтоватой дороге, от которой исходило тусклое, едва различимое свечение. Я чувствовал по вздрагиванию ручки, что брат продолжает всхлипывать, но притворялся, что ничего не замечаю. Так и молчал всю дорогу до самого дома. И брат тоже. Опять мне вспомнились Гензель и Гретель, затерявшиеся в темном дремучем лесу.

Дома каждый направился в свою комнату, делая вид, что ничего не случилось.

На следующий день я снова, на этот раз в одиночестве, решил пройтись по любимой тропинке брата — вот тогда мне и пришло в голову, что было бы хорошо ему опять заняться фотографией.

Я довольно быстро прошел от входа в гробницу до самого конца тропинки. Дорога была на удивление извилистой. И очень неровной. Даже не верилось, что я довез до этого места инвалидную коляску ночью, в темноте. Здесь брат остановился и взволнованно говорил о своем необъяснимом стремлении попасть туда, в лес. Он говорил о влечении растений друг к другу так, что захватывало дух, — то ли он пытался обличить собственные страсти, то ли оправдать их. Загадка природы. Не преувеличиваю — я слушал его вчера буквально затаив дыхание.

Я и сам не знал, хотелось ли мне увидеть стройный стиракс, обвившийся вокруг сосны, или хотелось попасть в тот дремучий лес, где деревья, травы, кустарники живут как одно целое, где пещеры глубоки и темны, а если идти все дальше и дальше, то дойдешь до гигантского ясеня, подпирающего вершиной небосвод. Как бы то ни было, по тропинке я гулял один. Было около десяти утра — для прогулки или слишком поздно, или слишком рано, наверное поэтому вокруг никого не было видно.

Я прошел тропинку до конца — водопады солнечных лучей заливали лес по обе стороны от меня, но там, где я остановился, было темно. И это была не обычная темнота. Казалось, огромные тяжелые тени прячутся под ее покровом. И будто бы слышны оттуда необъяснимые, таинственные перешептывания. У меня в голове заклубился туман, и я понял почему — от леса исходят флюиды, способные заворожить любого.

И то самое дерево, стиракс, здесь. Я сразу увидел его и понял, что это именно оно, и что раньше мне никогда не приходилось видеть такие деревья. Оно и вправду впечатляло. Рассказывая о растении, брат ни чуточки не переборщил. Признаться, до сих пор я не очень-то верил ему. Я считал, что чувства и переживания прошлой ночи лишили его способности объективно оценивать реальность. Но стиракс, который был передо мной, самим своим видом доказывал обратное. Все было в точности так, как говорил брат. Растение напоминало стройное и нежное обнаженное девичье тело. Как девушка нежными тонкими руками обнимает любимого, так ветви стиракса, будто в чувственном порыве, обвивали ствол сосны. А копнуть землю — что там? Наверно, корни стиракса еще откровеннее, с еще большей страстью опутали сосну — трудно было поверить, что такое дерево и впрямь выросло здесь. У меня на душе было неспокойно как бывает, когда горячо пытаешься убедить себя, что предсказанного несчастья не случится, но пророчество сбывается.

— Стиракс! — воззвал я к дереву, как к божеству.

Не могу сказать точно, когда я подумал о фотографии, может быть, как раз в тот момент. Или раньше, и это помогло мне пройти всю тропинку до конца. Я колебался. Я не был уверен, что у меня хватит храбрости заговорить об этом с братом. Однако уже давно в его поведении не было заметно никаких признаков надвигающегося приступа, так что в тот же день после обеда я заперся в комнате, чтобы основательно поразмыслить обо всем. Ничего стоящего в голову не приходило. Никаких гарантий, что брат примет мои слова без агрессии. Тем не менее, после непродолжительного раздумья я начал склоняться к мысли, что раз уж я вступил на этот путь и взял на себя заботу о брате, придется быть терпеливым.

Вечером, прежде чем завести разговор о фотографии, я рассказал брату о том, что днем дошел до самого конца тропинки и видел дремучий лес, утопающий в тишине и полумраке, и стиракс, обвившийся вокруг сосны. Брат молчал. Ничего странного — я не стал на этом сосредотачиваться. Вместо этого я в красках расписал ему, что все было в точности так, как он говорил, — волшебно, а потом прибавил, что я сразу же узнал стиракс, как только увидел. Брат как будто невзначай ответил, что плоды стиракса обладают наркотическим действием: