Однако Кислый, которому Аня отроду не сказала доброго слова, воспринял эту неудачную шутку как начало заигрывания. И, подумав, что его новые кроссовки, модная прическа, дорогое пиво, стибренное у отца, и масса прочего обаяния, не поименованного в вышеуказанном перечне, сделали свое дело, обнял Аню за плечи одной рукой. Она попыталась было вырваться, но он держал крепко.

– Да харош тебе, Опалева, – тоном милосердного внушения начал он, – че ты крысишься? Да любая телка из школы со мной ходить не западло бы посчитала. Или ты принца ждешь… типа на белом «мерине»? Ты че, Опалева, на крышу больна стала? Да я тебе говорю, любая телка из нашей школы…

– Я не телка, – ответила Аня и оттолкнула Юрку. На этот раз более удачно: Кислый едва не свалился с обрыва и упустил туда недопитую бутылку пива.

Юрка подпрыгнул, как обжегшийся на молоке дикий кот, и зашипел:

– Ах ты сука! Да ты че ж, бля, творишь, падла? Щас ты мне ртом будешь эту бутылку отрабатывать, шалава!

Аня никогда еще не слышала столько оскорблений в свой адрес. Ни от кого. Самым большим оскорблением в ее адрес было – «проститутка». Это когда она пришла домой со школьного вечера за полночь и мать, ждавшая ее в дверях, выругала ее этим поганым словом. Хотя потом пожалела, увидев укоризненный взгляд мужа, школьного учителя литературы.

И неизвестно, что сделал бы дальше разъяренный Юрка, если бы не появился припозднившийся Алешка Каледин. По всей видимости, он спешил, потому что запыхался, а прядь темных волос прилипла к взмокшему лбу.

Увидев его, Юрка выпятил грудь колесом и мгновенно стал похож на «петуха гамбургского». Так его прозвали за непомерное чванство в школе.

Аня вспомнила это прозвище и засмеялась, хотя ситуация, откровенно говоря, к смеху не располагала. Кислый был настроен агрессивно, а Каледин… Ну, откровенно говоря, боец из Алешки никакой.

Аня тревожно взглянула на щуплые плечи Алешки, его длинную, но тощую фигуру, и ей стало не по себе еще больше: по всей видимости, тот просто испугался, увидев Кислого, известного своей задиристостью и хорошо поставленным ударом с правой.

– Иди, иди сюда, – не предвещавшим ничего хорошего голосом сказал ему Юрка, – тут непонятка наклюнулась. Телка твоя… или не твоя, а к которой ты набиваешься… она у меня «Баварию» это… шарахнула. Сечешь поляну, бля?

– Какую «Баварию»? – заморгав длинными, как у девчонки, темными ресницами, недоуменно спросил Алешка, нерешительно передвигаясь в сторону Юрки. – Команду… футбольную?

– Какую, на хер, команду? – повысив голос, проговорил Юрка и надвинулся на Алексея. – Пиво… пиво «Бавария»! Понял, баррран?

Эти зоологические аналогии вызвали у Алексея нехорошее воспоминание о зависшей над ним свирепой морде бабкиного борова Бориса и неожиданный, невесть откуда взявшийся приступ злобы.

Чего этот Кислый бычится? Надо ему показать, что лысая башка и липовый фирмовый прикид – это еще не аргумент, чтобы тут толкаться и наезжать.

Конечно, Алешка не очень ясно представлял себе значение слова «аргумент», но зато… зато он чувствовал на себе тревожный, выжидающий взгляд темно-синих Аниных глаз, и от этого взгляда светлело в раскалывающейся от боли голове, и теплыми волнами бежали по телу будоражащие предчувствия чего-то значительного, что вот-вот должно произойти в его, Алексея, жизни.

Он подошел к Юрке и неожиданно даже для самого себя ударил Кислого. Ударил так, что тот не удержался на ногах и упал.

– Это за телку и за барана, – сказал Алешка. – Учи зоологию, Кислый. Пойдем отсюда, Аня.

Кислый попытался было подняться, но тут же получил еще удар прямо в челюсть, так что уже больше не поднимался, а лежал в траве и тихо скулил, а на костюм, новый костюм псевдо-»Адидас», стекала из разбитого рта тонкая струйка крови…

Уходя, Алексей чувствовал на себе его буравящий, ненавидящий взгляд. И понимал, что нажил врага, такого врага, какого у него никогда еще не было.

– А я не знала, что ты такой сильный.

Алешка и Аня сидели на самой окраине города, у каменной стелы с выбитым на ней названием – Текстильщик, поросшей зеленым мхом и у самого основания густо залепленной пыльным, разлапистым кустарником. Впрочем, окраина – это громко сказано, потому что весь городок представлял собой вот такую пыльную, беспорядочно поросшую топорщившимся кустарником окраину.

Проще говоря, Аня и Алексей сидели у самого выезда из Текстильщика, на берегу пруда, непрезентабельно названного Вонючка. Мимо проходила дорога, но сейчас она была пустынна: мало кто проезжал в такое время через богом забытый городишко в ста километрах от областного центра.

В руках Аня держала большой букет полевых цветов, который на ее глазах нарвал Алешка. Это были первые цветы в жизни Ани.

Сельская идиллия.

Кислый и ему подобные малолетние ловеласы сподобливались разве что на жвачку с ценным вкладышем, иногда – «Сникерс» или «Марс».

Услышав Анину похвалу, Алексей улыбнулся, показывая удивительно красивые и белые зубы, и ответил:

– А я и сам не знал. Я же никогда в жизни никого не ударил. Я вообще в армию не хочу, – непонятно к чему добавил он. – Я хочу быть журналистом. А тут – сразу Кислого вырубил, – снова перескочив с пятого на десятое, закончил Алешка.