Внизу сидит огромная Крыса и сверкает черными бусинами глаз.

– Поигрррраем? – мурлычет она.

Герда замирает, прижав кулачки к груди.

– Иг-иг-иг-игрррр, – урчит Крыса, подбирается к ее ногам и трется об колени. Голый серый хвост оплетает перила.

Герда выдыхает со свистом. Сжимает-разжимает пальцы, опускает руку…

Хрысь! – мелькают взъерошенные усы, глаза – зырк-зырк, игольчато-острые зубы – Крыса одним махом откусывает Герде палец и, вмиг потеряв к ней всякий интерес, семенит прочь. Приговаривая:

– Ем-ем-ем-ем-ем-ем…

Сбоку у нее на спине виднеется черный, будто обугленный отпечаток чьей-то ладони с растопыренными пальцами. Герду рвет желчью и обгорелыми опилками.

На чердаке маленькая разбойница умывается когтистой лапой и щурит круглые глаза – один зеленый, один красный.

Он помнит, как она упиралась и как смирилась под конец. Помнит, как вспыхнуло пламя и как ноздри защипало от удушливой смеси плавящегося безе, горящих волос и запеченной плоти. Помнит, как раздался истошный крик и как пришел ему на смену тихий скулеж.

Единственное, что он не помнит: зачем это было?

Гензель оглядывается и понимает, что остался один.

Стоит в обломках пряничного домика, который уже успел зачерстветь. Смотрит на догорающую и чадящую массу, слышит шум ветра и голос Филина вдалеке, прерываемый мяуканьем Кота.

Он ждет.

Ему хочется, чтобы его позвали по имени. Чтобы бросились на шею, обнимая, целуя, поздравляя, причитая, смеясь и плача. Чтобы трогали лоб, оттирали гарь с его лица, шептали что-нибудь ободряющее. Чтобы пришло осознание, что все это было не напрасно.

Тщетно.

Гензель проходит по развалинам дома. Машинально поднимает кусок стены и растирает черствый пряник в прах, добавляя его к праху ведьмы. Шаркает ногой, поднимая в воздух пыль, которая смешивается с пылью на его сапогах. Смотрит вдаль, ожидая, когда же появится та, что шла по следу.

Проходят, наверное, месяцы. А может быть, всего лишь мгновения. Но Гензель успевает пустить корни и покрыться пылью ушедших веков.

Наконец он делает шаг. Мучительный шаг, который приносит с собой осознание собственной беспомощности.

Это шаг назад.

Герда смотрит, запрокинув голову, на шпили из сиренево-белого льда, такого яркого, что ломит зубы и затылок. Острые башенки, переходы, карнизы – и ни одного окна. Никто не глядит вниз. Только ворота ухмыляются во весь рот – заходи, дурочка. Тебя когда-нибудь превращали в ледяную статую?

– Н-н-нет, – она плотнее закутывается в накидку из кошачьих шкурок и делает первый шаг по замерзшему озеру. Следом шуршит поземка.

Щеки побелели от холода, и она не чувствует, как по ним текут слезы, превращаясь в ледяные дорожки. Никто не спешит ей навстречу. Не слышно посвиста коньков. Не видно знакомой фигуры.

– Где же, где же ты? – приговаривает Герда в такт шагам. Ледяная дорога в сердце дворца тянется и тянется без конца.

Лучше бы действительно без. Впереди – тупик, тронный зал с инистыми колоннами, посередине – рассыпана мозаика. И никого.

Герда пытается прочитать мозаичные буквы:

– Веч… Ве…Врет.

Ей соврали. Здесь некого обнимать. Она не нашла. Дошла. Но не нашла.

Герда опускается на лед, прижимает ладони к лицу и горько плачет. Плечи дрожат, слезы текут между пальцами, рыдания мечутся по залу, отражаясь от стен и прозрачного потолка. Как будто отняли игрушку. Не подарили коньки на Рождество. Обманули. Нет никакого зимнего чуда. Не бывает.

Слезы текут все быстрее, и вместе с ними начинает таять замок. Рушатся перекрытия, трещит крыша, валятся друг на друга колонны – как спички. И хозяйка дворца корчится от нестерпимого жара чужой обиды, тщетно хватает ледяную крошку и закидывает ее в дымящийся рот. Не поможет. Когда падает последняя стена, она с немым криком оплавляется, как снежок, брошенный в печку. И тут же в лесу расцветает первое вишневое дерево.

Герда отнимает руки от лица и изумленно глядит по сторонам. У ее ног плещется озеро. На берегу – последние пятна грязного талого снега. Она наклоняется и растирает в пальцах серый комок – кто знает, что это – остатки ледяной люстры или сердце колдуньи? Неважно, ничего неважно. Потому что сердце самой Герды сжалось и отказывается стучать, как раньше. Зачем? Зачем это делать, если сказка почти закончилась, но его – нет?

Дорога сюда оказывается бессмысленной. И смерть – тоже.

Герда замирает, глядя на свою четырехпалую руку, и делает шаг назад. Пора возвращаться домой.

Я направляюсь к тропинке, которая привела меня сюда, хотя когда-то и зарекся возвращаться назад. Быть может, именно из-за того, что самая незыблемая вещь в моей вселенной потеряла свой смысл, вместе с ней рушится и все остальное.

Лес болен. Я чувствую это. Трели птиц наполнены тревогой. На деревьях – ржавая плесень. Повсюду видны застывшие силуэты, мерцающие кровавым огнем.