– Да ну его, мудака!

Не нравилось мне, что президент так много ругается и, в особенности, что все у него оказываются мудаками, за исключением собственной жены, которая тщетно пыталась тем вечером перед беградской премьерой "Андегрунда" до него дозвониться. Думаю, он не хотел отвечать, считая меня недостойной Мирьяны Маркович и своего сына Марко компанией.

Гуляем мы с Сенкой в жаркий денек в сторону скамейки у туннеля. Октябрьское солнце жжет как августовское. Глобальное потепление в действии, озоновые дыры в небесах. Теперь Сенка уверена, что ответ на вопрос чей я человек ясен как день и она с облегчением спрашивает:

– Ну и чей ты человек, скажи своей маме?
– говорит Сенка с улыбкой, и я отвечаю:

– Ничей!

Сенка останавливается, в изумлении:

– Как так ничей, разве не мой?
– и я поддерживаю шутку:

– Так вроде же Милошевича?

– Какой же ты балбес, Боже правый, только-только вроде разобрались, и ты опять со своей путаницей. Тебя вообще хоть что-то кроме политики интересует?

– Ну, раз Мурата не интересовало, не интересует и меня!
– и мама стоит, слегка всхлипывает, потом улыбается и целует меня.

И мы расстаемся, меня везут в аэропорт, а Сенка машет на прощанье и ковыляет к сломанной скамейке, где они с Муратом сидели и коротали свои беженские дни.

Она курила "югославию", а он озабоченно смотрел вдаль и боялся третьего инфаркта, который означал его конец. К сожалению, очень скоро произошло именно то, чего все мы так боялись. Умер он от третьего инфаркта, в самом начале боснийской войны, а Сенка осталась верна их старой привычке и продолжала приходить на то же место, садиться на скамейку и сразу же закрывать глаза.

Перед глазами моей мамы появляется отец:

– Сколько будет еще этот Ельцин гробить самую сильную армию мира, есть ли у этого человека совесть, да и вообще он что, ненормальный, что ли?

– Бог с тобой, Мурат, мне-то откуда знать?

– Так нечего тут, Сенка, знать, все видно даже женским невооруженным глазом!

– Найдутся у меня дела поважнее, чем смотреть, как Ельцин гробит Россию!

– Ничего ты, Сенка, не понимаешь, если такая великая сила исчезнет, все полетит к чертовой бабушке, нельзя русским погибать!

– А что поделаешь, когда тобой правит пьяница типа этого Ельцина, то ничего другого и не остается, кроме как пропасть!

– Да чего ты заладила: пьяница да пьяница, на что это ты все намекаешь, хватит уже меня оскорблять?!

– Кто это тебя оскорбляет?

– Ты, тем что все время талдычишь про алкоголь!

– Ты, Мурат, кабы не алкоголь, сидел бы сейчас со мной.

– Смотрю я, Сенка, никогда не понять тебе значения политики!

– И слава Богу, что не понять.

– А Эмир где?
– спрашивает мой отец примирительно, а Сенка говорит:

– Мотается со Стрибором, играют где-то.

– Стоит ли ему на этой гитаре бренчать, уже ведь не мальчик!

– Слушай, не так уж это и глупо. Так у него Стрибор всегда под присмотром, знаешь, какая сейчас молодежь, а Стрибор весь в тебя, непоседа!

– А Майя приезжает?

– Навещала на Новый Год, всю жизнь отдала детям, растит Дуню как принцессу!

– Правильно Мишо про Дуню сказал, слава Богу, что в семье родилась настоящая барышня! Чудно все таки, когда в семье есть барышня! Барышни, они же матом не ругаются, ботинок не носят и, ясное дело, не пьют пива! Неужто прямо вот такая?

– Еще краше, на французском болтает, как на сербском! Эмир говорит, книжки пишет, как настоящий писатель!

– Ну, слава Богу. А как Мишо?

– Хорошо, все рыбачит целыми днями на Дунае, а Лела, как обычно, путешествует, вот ведь неугомонная, и как у нее подошвы не сотрутся?

Отец внезапно замолкает и Сенка тревожно спрашивает:

– Ты здесь еще, Мурат?