Спальня Инесс находилась в дальнем правом крыле дома и представляла собой угловую комнату без окон. Она была настолько мала, что вмещала в себя кроватьполуторку, пуфик при ней и небольшое трюмо с зеркалом. Над кроватью свисал балдахин, что придавало комнате в целом оттенок романтичности. Джежинский предвкушая наслаждение, обнял Инесс и поцеловал ее. Она притворно отстранилась, сказав, что ей необходимо подготовиться и удалилась за дверь. Он окинул взглядом кровать, расправил балдахин и плюхнулся, предварительно сбросив с себя одежду. Мягкая перина приняла худое длинное тело министра в свои объятия. Легкая прохлада шелковой китайской простыни освежила кожу Фили. Он уткнулся в подушку и обнял, как будто это была уже Инесс. Джежинский явно чувствовал прилив счастья. Оно так и лезло наружу, взывая его чувства к полету над балдахином. Но Джежинский, в отличие от своих соратников, не отличался сверхспособностями. А посему довольствовался обычным человеческим счастьем. И он просто улетел в мечты. Ему привиделась Инесс неглиже, сидящая на золотой скамейке в яблоневом саду. Наливные яблочки были огранены из красного стекла Скварцовски, а веточки яблонь из чешского хрусталя имели разноцветную палитру и переливались всеми цветами радуги. Лавочка, была изрезана под старославянскую вязь. Сама Инесс походила на славянскую богиню Ладу [15] и источала прелестную невинность. В ее волосы были вплетены жемчуга, а в глаза и веки инкрустированы стразы, имитирующие капельки утренней росы. Локоны ниспадали на плечи и частично прикрывали большую упругую грудь девушки. Тонкая талия дополняла прекрасную фигурку Арманд особой эротичностью, а стройные ножки были сложены в положении нога на ногу, закрывая собой интимное лоно богини. Лучи ярко-белого солнышка выгодно оттеняли фигуру, придавая ей слабое свечение. Вся мечта Джежинского походила на Эдемский сад с Евой, где Адамом был, безусловно, Филя, а Евой она, его богиня Арманд. Скрип приоткрывающейся двери вернул Джежинского обратно на кровать. Вошла Инесс в шелковом красном халате и классических китайских тапочках с задранными кверху носами. Безусловно, это была не та Инесс, которая минуту назад являлась в его мечте в образе Лады, но все же она оставалась прекрасной и в халате с тапочками. Фил привстал на кровати, и покрывало, что укрывало его причинное место, медленно сползло по его долговязой фигуре на кровать. Так он и предстал перед Инесс в чем мать родила. Длинный, худой, с растрепанной шевелюрой на манер Энштейна [16] и с такими же усами, торчащими в разные стороны. При отраженном свете лампочки, мерцающем в зеркале, фигура Джежинского исполняла невообразимый танец, походивший на танец бабуина перед самкой. Инесс испугалась. Она тут же выскочила обратно за дверь. Джежинский замер в растерянности. Постояв секунду, он накинул покрывало наперевес через плечо, на манер древнегреческого философа, и вышел за ней. Арманд стояла здесь же, глаза слезились. Фил подошел к ней, обнял и провел назад в комнату. Одним ловким движением снял с нее халат, ничего не говоря, поднял на руки и так же молниеносно опустил на кровать. Одним движением руки сорвал с себя покрывало и оказался снова неглиже. Инесса отвернулась. Он раздвинул ее стройные ножки и, не обращая внимания на полное безразличие Арманд, вошел в нее.

О наступлении утра всем сообщил Дик. Вначале он спустился вниз и разбудил Надю, Льва и Ёсю, после постучал в дверь спальни мамы. Первым открыл глаза Джежинский, но в кромешной темноте не смог нащупать выключатель и растолкал Инесс. Привычным движением Арманд включила выключатель. С нескрываемой обидой взглянув на Джежинского, она встала, подошла к комоду и накинула на себя халат. Джежинский под испепеляющим взглядом Инесс вскочил на две ноги и с ловкостью солдата надел свои одежды. Парочка вышла из комнаты. Три пары любопытных глаз пялились на них с одним вопросом: «Ну, чЁ? Как?» Инесс еще более сосредоточенным взглядом дала понять, что не готова обсуждать подвиги долговязого ловеласа. Она подошла к столу и приказала Дику принести чай. Дик послушно поднес чайник и налил кипятка в стоявший на столе стакан, а затем долил в него заварки. Инесс присела.

– Ну что стоишь, как истукан, садись уже, горе-любовник, – приказала она Джежинскому. Джежинский присел рядом на стул. – Этот ваш летучий голландец немного голоден, не успела я начать, как он кончил.

Все дружно рассмеялись. Дик тоже. Инесса продолжила:

– Хорошо, опустим события ночи и вернемся к нашим баранам.

Все опять расхохотались, увидев на лице Джежинского козлобородку. Инесс тоже это поняла и добавила:

– Предлагаю перейти к делу. Мы сейчас завтракаем, и я вас везу на самый лучший базар Амстердама, где мы покупаем по мешку семян, а кто-то, может, и больше, – она покосилась на Филю. – И выдвигаемся на первом же паровозе.

– Я возьму три, милая, все, что хочешь, проси, – извиняясь, пролепетал Джежинский.

– Не горюй, Филипп, не ты первый, не ты последний. Но три, так три, ты сам вызвался, – вклинился в диалог Стален.

Все организованно допили чай, Стален закурил трубку и передал ее Надежде.

– Ёсиф, сколько тебе повторять, что я не курю? Передай ее сразу Троцкину. Лев Давыдыч, вы же курите? – обратилась она к Троцкину.

– От чего ж нет, я покурю, я люблю это дело, – весело ответил Троцкин.

– Вот и славненько, берите курите, – она осторожно передала трубку Льву.

Троцкин взял трубку, вставил ее в зубы и вдохнул в себя. Глаза моментально округлились и налились кровью. Лицо распухло и стало багровым. Первым вскричал Стален:

– Лева, выдыхай!

Но Троцкин, как будто в рот воды набрал, т. е. дыма. Было видно, что он задыхается. Не долго думая, Джежинский влепил ему с размаху всей пятерней по спине. Дым со свистом вырвался наружу. И Троцкин стал кашлять, выплевывая из гортани остатки пепла. Все опять рассмеялись.

– Веселенькое утро, я вам скажу, – подытожила Надя.

– Да уж, веселей не придумаешь. Лев чуть того, дуба не дал. Если б не голландец, можно было бы цветы покупать, а не семена, – добавила Арманд.

– Ну что ж, товарищи революционеры, предлагаю проследовать на базар. Так сказать, к намеченной цели, – объявила Пупская, вставая из-за стола.

Компания дружно собралась и проследовала в город. Цветочный рынок «Садовод» пестрел буйными красками. Всюду стояли лавчонки с цветами, удобрениями и вспомогательными инструментами, предназначенными для садоводов-любителей. Тут тебе и грунт, и лейки с насадками, и лопаты, и все то, что только душе угодно для культивации и рассадки саженцев, коих здесь было несметное количество. Инесса уверенным шагом знающего человека повела всех сквозь ряды. Попутно объясняя, где находится самая лучшая торговая точка во всем Амстердаме. Дойдя до нужной лавки, она подошла к торговцу и поинтересовалась о наличии большого количества семян тюльпанов, мимоз и роз, не забыв поинтересоваться о большой скидке за опт. Торговец, услышав о необходимости отгрузки товара мешками, живо засуетился. Доселе ему приходилось торговать только коробками от спичек или, самое большое, стаканами. Он попросил минуточку на тайм аут и шустро исчез в толпе покупателей. Через пять минут торговец появился с улыбкой на лице и радостно сообщил, что готов выполнить заказ и доставить необходимое количество мешков семян прямо на перрон к отправлению паровоза. Он назвал цену, отчего Джежинский присвистнул, но Надежда успокоила его, достав из нагрудника необходимую сумму, и расплатилась с торговцем. Вернувшись в отель, каждый собрал свой немногочисленный скарб, Инесс дала последние указания Дику. Присев по старославянской традиции на дорожку, пятеро революционеров, затаив дыхание, отдали этой примете целую минуту. Затем обнялись, поцеловались и выдвинулись в сторону вокзала.

Стален очнулся в огромном заброшенном элеваторе. Этому нетрудно было догадаться по остаткам пшеницы, сваленной тут же в углу. Тянуло сыростью и мочой. Он попытался привстать, но понял, что крепко привязан к тяжелой железной цепи, уходившей своими звеньями вверх. Он сделал несколько попыток, но ничего не получилось. «Сцуки, – подумал он, – а этот хохол – ссыкун. Обоссался меня высвободить ото Льва. Ничего, отольются слезы гегемона. Еще сами крокодиловыми слезами рыдать будете. Сгною на рудниках». Не успел он додумать свою мысль, как огромная двустворчатая дверь элеватора заскрипела, и лучик солнца пробился внутрь. Дверь распахнулась, и в створе появилась тщедушная тень Троцкина. Она быстро увеличивалась в своих размерах, пока не приобрела исполинского размера очертания. Стален понял, что он видел этот исполин. Прямо перед своим отелем «Ледоруб». Да, это было не что иное, как изваяние перед входом. Единственное, что нарушало гармонию в целом, так это отсутствие самого ледоруба и кучи непонятного дерьма у основания. А так вся исполинская тень имела те же очертания, с вершиной заканчивающейся шляпой. «Надо же, – подумал Стален, – а я так мучительно искал ответ, что за мастер, где он черпал вдохновение, и как зовут его, а он сам пришел. Великий скульптор революции террора – Лева Троцкин. Как я сразу не догадался, я тысячи раз видел тщедущную тень Троцкина в шляпе в залах «КомИнтерна»». Подойдя к Сталену, Троцкин одним ударом в пах вернул мечтателя наземь. От боли Ёсиф скорчился и застонал. Но все же в голове появилась какая-то ясность.

– Что тИ хочеШ, Лева? – спросил Стален.

– Нет, это ты что хочешь, это я у тебя должен спросить, зачем ты преследуешь меня. Говори, что тебе нужно? – картавя, произнес Лев.

– Да мнЭ, ЛЭв, от тебя ничего не нужно, – вальяжно начал Стален. – Я же хотЭл по-дружески поговорить, а ты, сцуко, меня на цепи вешать и бить. Нехорошо, Лев, недостойно.

– А достойно было меня после революции выбросить из страны. Достойно было меня без средств к существованию оставить? И это после того, как я всех финансистов столицы уговорил отдать деньги на дело революции. Где твое «достойно»?