– ПослЮшай, детка, – начал он. – Я пришел сюда, не сюси-муси разводить. А историю делать. Меня зовут Стален. Слыхала такого?

Джежинский завертелся на стуле, ища взглядом свободные уши или агентов царской охранки.

– Не суетись, Фил, нас никто не слышит. Это мой дым. Надя тебе писала, – обратился к нему Стален.

– Фил? – недоуменно переспросила Дуня.

– Ты, девка, не задавай лишних вопросов, дольше проживешь, – пригрозил Дуне Стален. – Вопросы задавать буду я.

Но Дуня не унималась:

– Фил. А как же Астроном Звездинский? Ты ж мне… А я, дура, поверила.

– Астроном Звездинский, – засмеялся Стален. – Астроном Звездинский, ха-х. А я, стало быть, Шмель Джугашмель. Смешно. Но стоп. Баста. Не до смеха. Все эти штучки-дрючки – выдумки моей Нади. И я считаю, не совсем здравые. Она уже далеко зашла, играя в свою революцию. Надо страну спасать, и шутки здесь неуместны. Значит, слушай сюда и говори по существу гегемону революции. Кого из царского логова ты лично знаешь. Говори, сцука, не то зарЭжу.

Последние слова были сказаны столь утвердительно, что Дуня от страха тут же выпалила:

– Царя. Царя-батюшку, и только его знаю.

– Ах ты, шалава малолетняя, в игрушки захотелось поиграть, – глаза Ёсифа налились багровой смесью, ресницы задергались в ритмичном нервном тике.

Джежинский знал такие состояния грузина, на личном опыте испытал, и не раз. Предвидя смертельную опасность, он закричал, что было мочи:

– Не трожь ее, Ёся, она правду говорит, вот письмо от самого Царя.

И он вывалил на стол треугольный конверт. Дуня покосилась сначала на конверт, потом на Джежинского.

– Извини, Дуняша, приревновал тебя, вот и решил украсть сей фант, а оно вона, как дело-то обернулось, – оправдываясь добавил Джежинский. – Ёсиф Виссарионыч, не врет она.

Ёсиф взял конверт, повертел его и положил на место.

– Ты его не прочтешь? – поинтересовался Джежинский.

– А что мне его читать, я тебе верю, теперь надо поверить и ей, – он указал взглядом на Дуню.

– Я не вру. Я знакома с царем. Он хаживает ко мне раздругой в неделю под полным инкогнито. Надевает рясу, крест и шапку по самые уши, лапти – и ко мне. Любовь у нас, товарищ Стален, любовь, – сказала Дуня.

– Кака-така любовь? – заикаясь, переспросил Фил.

– А така! Кака у нас с тобой, только не платонически. Телесно, понимаешь?

– Так, кончай мне тут семейный совет созывать, нам царя надо живым брать и в столицу везти. Народ усмирять, а то совсем распоясался, воюет, кровь свою льет. Того глядишь, и Ё-бург зальет. Нас, Дуня, царь интересует. Нам его надо заполучить для дел славных, и ты должна в этом помочь, – сказал Ёсиф.

– Я-то могу, а в столицу меня возьмете? – спросила Дуня.

– Возьмем, тебе ж все равно, с кем туда, с царем или вот с этим, – Стален махнул рукой в сторону Джежинского. – Ты нам только царя-батюшку примани к нашему прайду, а мы в долгу не останемся.

– Мне, Ёсиф Виссарионыч не все равно, мне Астроном люб, а царь – так, для плотских утех. Нелюб он мне.

– Тьфу ты, зараза, то люб, то нелюб, тебя Дуня не поймешь. Еще минуту назад ты здесь кричала, что у тебя с царем любовь, а теперь нелюб, – возмутился Фил.

– А я баба молодая, малахольная, до конца пока не разобралась, кто мне боле люб. Но с тобой, мой котик, мне все равно интересней, ты ж астроном, – ответила Дуня.

– Короче, Дуня, скажи, как царя брать будем? – поинтересовался Стален.

– А чё его брать, он сам к нам придет. Точнее ко мне, а вы в шифоньере посидите, я его разложу на кровати, и все, бери не хочу, – со знанием дела произнесла Дуня.

– Во мудрая баба, а говоришь, молодая, малахольная. Да с такими, как ты, революцию в раз бы совершили, и никто б за оружие не взялся, – похвалил ее Стален. – Когда совершим задуманное?

– А ты оставь со мной Астронома, он тебе сообщит, когда. Я ж не знаю. Они мне не докладывают.

– Бери Астронома-Филю. Фил, не провали операцию. Вовремя сообщи. Все, я испаряюсь. До связи.

Дым вокруг столов рассеялся. Сталенский стол был пуст. Никто даже не заметил исчезновения кавказца. Ресторан продолжал жить в привычном для него ритме. На столе у Дуни с Джежинским стояла полупустая бутылка «Мадам Клико», икра была съедена и коньяк выпит. Чувствовалось общее опьянение зала. Даже половые пошатывались и то и дело роняли на пол столовые предметы. Дуня зевнула и привстала со стульчака: