Совещание началось, как обычно, с изложения ситуации, представленного Кребсом и Йодлем. Ситуация была тяжелой, но не безнадежной. Потом началось обсуждение наступления Штайнера. Оно не состоялось. На фронте не произошло ровным счетом ничего. Несмотря на всю тщательную подготовку, несмотря на свирепые угрозы, ни один самолет не поднялся в воздух, так как от Штайнера не поступило ни одного приказа. После этой негативной информации начали поступать сообщения о реально произошедших событиях. В то время как все наличные войска были стянуты к югу и отданы под командование Штайнера, русские нанесли удар на севере, прорвали оборону, и их танковые части появились на улицах Берлина.

После этого разразилась буря, сделавшая совещание 22 апреля поворотным пунктом в истории последних дней Гитлера. Эта буря была описана как участниками совещания, так и дрожавшими за перегородкой адъютантами и секретарями, ожидавшими выхода из зала участников совещания, измотанных трехчасовым неистовством Гитлера. Первые впечатления были изложены путано и фрагментарно из-за переполнявших людей эмоций, но в основном все рассказывали одно и то же [152] . Гитлер пришел в неописуемую ярость. Он кричал, что все его покинули, он ругал армию, он назвал всех предателями, говорил о повальной измене, халатности, развале и лжи. Устав от собственного неистовства, он в конце своей речи сказал, что все кончено. Наконец впервые он отчаялся в своей миссии. Все было действительно кончено; Третий рейх оказался несостоятельным, а его творцу оставалось только одно – умереть. Это был конец всех сомнений. Он не поедет на юг. Все, кто желает, могут теперь это сделать, но он, Гитлер, останется в Берлине и встретит в нем свой конец.

Генералы и политики в один голос принялись протестовать. Они напомнили фюреру о своих былых заслугах, о жертвах, которые не всегда были напрасными. Они говорили о сохранивших боеспособность армиях Шернера и Кессельринга. Они убеждали Гитлера в том, что нет никаких причин для отчаяния. Снова и снова призывали они его уехать в Оберзальцберг, пока не стало слишком поздно. Фегеляйн позвонил Гиммлеру, Фосс позвонил Дёницу. Дёниц и Гиммлер стали убеждать Гитлера в том, что все силы СС и весь личный состав флота будут брошены на освобождение Берлина. В бункер позвонил Риббентроп и передал свое личное сообщение фюреру. Риббентроп заявил, что питает большие надежды на дипломатический прорыв, который позволит все уладить. Но Гитлер отказался его слушать. Второй Бисмарк утратил наконец последние остатки своего влияния. Гитлер еще раз повторил, что останется в Берлине и лично возьмет на себя руководство его обороной. Он приказал подготовить обращение к жителям Берлина о том, что фюрер находится в городе, что фюрер никогда не оставит Берлин и что фюрер будет защищать Берлин до последнего вздоха. На следующий день это обращение было обнародовано. Берлин и Прага, объявило германское радио, останутся двумя нерушимыми цитаделями рейха, и Гитлер и Геббельс (фюрер и гаулейтер) останутся в Берлине до конца.

На этом совещание окончилось, и изумленные и ошеломленные участники перешли во внешнюю часть бункера, где их ждали адъютанты и секретари. Свидетели этой бурной сцены были полны возмущения и чувства обреченности. Все были растеряны. «Они вышли из конференц-зала, – говорит одна из секретарей [153] , – совершенно расстроенными, говоря, что это конец». «Во мне что-то сломалось, – воскликнул генерал Кристиан, присутствовавший при этой сцене, – сломалось настолько, что я не сразу смог понять смысл произошедшего. Атмосфера бункера действовала на меня угнетающе. У меня нет слов, чтобы передать это ощущение» [154] . Даже Кребс признался своему адъютанту, что фюрер сильно разволновался и бросал необоснованные обвинения в лицо высшему командованию армии [155] .

Между тем драма на этом не закончилась. Она продолжилась в личных апартаментах фюрера в присутствии более узкого круга свидетелей. Гитлер послал за Геббельсом, а потом за фрау Геббельс и ее детьми. До тех пор Геббельс с семьей жил либо в своем доме, либо в министерстве пропаганды. С этого момента его жилищем стал бункер фюрера. Фрау Геббельс с шестью детьми поселилась в верхнем бункере, а самому Геббельсу отвели комнату в личном бункере Гитлера. Все вместе они сидели и обсуждали будущее. Геббельс сказал, что тоже не оставит Берлин и, когда наступит конец, покончит с собой. Магда Геббельс, несмотря на увещевания Гитлера, сказала, что и она сделает то же самое и отравит детей. После этого Гитлер приказал принести документы и принялся лично отбирать бумаги, подлежащие уничтожению. После этого адъютант Юлиус Шауб вынес отобранные документы в сад имперской канцелярии и сжег их.

После этой сцены, словно для того, чтобы придать себе больше решимости, Гитлер вызвал Кейтеля и Бормана и объявил им: «Я никогда не покину Берлин – никогда!» Снова в ответ посыпались возражения, но Гитлер был непреклонен. Потом он вызвал человека из отдела прессы и поинтересовался, вывешено ли его обращение на улицах Берлина. Потом он ткнул пальцем в Кейтеля и сказал: «Я приказываю вам завтра же отбыть в Берхтесгаден». Кейтель ответил, что покинет Берлин только вместе со своим фюрером. В ответ Гитлер вызвал Йодля и сказал ему, что и он тоже должен покинуть Берлин. После этого он велел Борману выйти из комнаты.

Последовавшая сцена является кульминацией того богатого событиями дня, так как имела драматические последствия. Свидетелями этой сцены были только Кейтель и Йодль, и, несмотря на то что оба описывают ее разными словами, смысл их сводится к одному и тому же, если отбросить несущественные частности. Гитлер подтвердил свою решимость остаться в Берлине и руководить его обороной. Если оборона окажется безуспешной, сказал Гитлер, то в последний момент он застрелится. Он не может сражаться сам из-за болезни, но ни живым, ни мертвым ни в коем случае не попадет в руки врагов. Йодль и Кейтель тщетно старались его переубедить. Они предлагали снять войска с запада, отдав Западную Германию британцам и американцам и, таким образом, попытаться спасти Берлин от русских. Они говорили, что три четверти вооруженных сил находятся на юге, и если Верховное командование вермахта и его штаб передислоцируются на юг, то как фюрер собирается руководить действиями вооруженных сил из Берлина? Если же возникнет необходимость переговоров [156] , то вести их придется опять-таки из ставки, то есть с юга. Но Гитлер не желал ничего слушать. «Я принял окончательное решение, – сказал он, – и не намерен его менять». Не было больше нужды ни в каких приказах, так как рейх просто разваливался. Делать было больше нечего. Это был конец. Кейтель и Йодль просили приказов. Если даже Гитлер сам потерял всякую надежду, то ему все же следовало помнить, что он – Верховный главнокомандующий вооруженными силами. Генералы ждут его распоряжений – что им делать? «Это же невозможно, чтобы вы, будучи на протяжении стольких лет во главе армии, вдруг отослали бы свой штаб и возложили на него всю ответственность!» Гитлер еще раз повторил, что у него нет никаких приказов и распоряжений. Потом он произнес слова, имевшие далекоидущие последствия: если им нужны приказы, то пусть обращаются к рейхсмаршалу. «Ни один немецкий солдат, – возразили Кейтель и Йодль, – не будет драться под командованием рейхсмаршала!» – «Речь не идет о том, чтобы драться, – ответил Гитлер. – У нас нет сил сражаться. Сейчас речь идет о переговорах, а в них Геринг разбирается лучше, чем я» [157] .

После этого заявления Гитлер обсудил с Кейтелем меры по возможному освобождению Берлина. 12-я армия под командованием любимца Гитлера генерала Венка находилась в то время на Эльбе, к северо-западу от Берлина. Венк должен будет с боями прорваться к Потсдаму и деблокировать Берлин, имперскую канцелярию и вызволить Гитлера. Кейтель вызвался немедленно отправиться к Венку и передать ему этот приказ, но Гитлер предложил ему сначала поужинать, так как было уже восемь часов вечера. Он велел принести еду и ждал, пока Кейтель поест. К этому времени Гитлер полностью успокоился. Приступ ярости прошел, и Кейтель снова видел перед собой доброго и заботливого хозяина, каким Гитлер бывал в Оберзальцберге. Фюрер лично проследил за тем, чтобы Кейтелю дали в дорогу бутерброды, полбутылки коньяка и шоколад, снабдив его словно для пикника.