Итак, мы достаточно показали прежнее устройство нашего государства и продолжительность времени, в течение которого наши предки им пользовались. Теперь же нам остается рассказать о тех деяниях, которые были совершены благодаря этому прекрасному государственному устройству. На их примере можно еще яснее понять, что и политический строй наших предков был лучше и мудрее, чем у других народов, и что вожди и советники у них были такие, какие и должны быть у людей разумных. Однако прежде чем говорить об этом, я должен сделать несколько предварительных замечаний. Ведь если я оставлю без внимания критику тех, кто не в состоянии заниматься чем-нибудь другим, и расскажу последовательно о том, что свершили наши предки и, в частности, об их занятиях военным делом, с помощью которых они одолели варваров и снискали себе добрую славу у эллинов, то некоторые не преминут сказать, что я говорю о законах, установленных Ликургом и действующих у спартиатов в настоящее время.

Я согласен с тем, что буду говорить о многих существующих там установлениях, но я не скажу ни об одном из них, что оно было открыто или придумано Ликургом. Ведь Ликург лишь воспроизвел, как можно лучше, государственное управление наших предков и ввел у лакедемонян ту демократию, смешанную с аристократией, которая была установлена у нас. Так, государственные должности он сделал выборными, а не полученными по жребию; по закону Ликурга избрание геронтов, надзирающих за всеми государственными делами, производилось с такой же тщательностью, с какой, по преданию, наши предки выбирали граждан, которые должны были войти в Ареопаг; к тому же Ликург предоставил геронтам такую же власть, которую, как ему было известно, имел у нас Совет Ареопага [193] . То, что Ликург ввел в Спарте государственное устройство, подобное тому, которое в древности было у нас, желающие могут узнать от многих. Я же надеюсь ясно показать на примерах сражений и войн, которые, по общему признанию, происходили в те времена, что и в военном искусстве спартиаты не опередили наших предков и не превзошли их. Я надеюсь доказать это столь очевидно, чтобы мои слова не могли опровергнуть ни безрассудные сторонники спартанцев, ни те люди, которые в одно и то же время и восхищаются нами, и клевещут на нас, и жадно стремятся нам подражать. Я начну со слов, выслушать которые кое-кому, возможно, будет неприятно; но сказать их небесполезно. Ведь если кто-нибудь стал бы утверждать, что оба города после похода Ксеркса стали причиной величайших благ и величайших зол для эллинов, то невероятно, чтобы людям, которые что-то знают о прежних событиях, показалось, что такой человек говорит неправду. В самом деле, оба города с величайшей храбростью вели борьбу с войсками Ксеркса. Но, завершив эту борьбу, они должны были принять правильное решение и о дальнейших делах. Они же дошли до такой степени не только безрассудства, но и безумия, что заключили мирный договор с тем, кто пошел на них войной, замышляя оба наши города полностью стереть с лица земли, а остальных эллинов поработить. И вот с подобным человеком они заключили мир на вечные времена, как будто он был их благодетелем, хотя легко могли бы победить его и на суше и на море [194] . А сами, позавидовав друг другу в доблести, вступили в войну и соперничество между собой; и только тогда прекратили они эту губительную для них и для всех эллинов борьбу, когда их общий враг [195] получил возможность подвергнуть крайней опасности Афины [196] силами лакедемонян и, в свою очередь, Спарту — силами афинян [197] . И хотя варвары столь явно превзошли их в отношении здравого смысла, они и в те времена не были в должной мере потрясены своим унижением — как-то им следовало, — да и теперь величайшие из эллинских городов не стыдятся соревноваться между собой в лести богатству царя. Аргос и Фивы помогли ему завоевать [198] Египет для того, наверное, чтобы он имел как можно больше возможностей строить козни против эллинов. А мы и спартанцы, несмотря на союз между нами, более враждебно относимся друг к другу, чем к врагу, с которым мы оба воевали. И вот немалое тому доказательство: совместно мы не обсудили ни одного дела, но каждый из нас порознь отправил послов к царю [199] , надеясь, что тот, к кому царь отнесется благожелательнее, сможет приобрести господство над эллинами. Однако и те, и другие не понимали, что царь всегда относится пренебрежительно к тому, кто перед ним заискивает, напротив, с тем, кто ему противится и пренебрегает его могуществом, царь всеми средствами пытается примириться.

Обо всем этом я сказал, прекрасно сознавая, что найдутся люди, которые будут говорить, будто я этим рассказом вышел за пределы темы. Но, по моему мнению, я еще никогда не говорил ничего, что так бы соответствовало сказанному прежде. Нет также и доводов, с помощью которых можно было бы убедительнее доказать, что наши предки в отношении самых важных дел были гораздо благоразумнее тех людей, которые взяли на себя руководство делами в нашем городе и в Спарте после войны c Ксерксом. Действительно, ясно можно видеть, что оба государства в то время с царем заключили мир, а себя, так же, как и другие греческие города, привели к гибели. Теперь они пожелали властвовать над эллинами, а к царю послали послов для переговоров о дружбе и союзе. Те, кто в прежние времена руководили делами нашего города, ничего подобного не делали, но поступали во всем как раз наоборот. У них было правилом, что эллинские города для них также неприкосновенны, как для благочестивых людей неприкосновенны священные дары, выставленные в храмах. Из всех войн самой необходимой и справедливой они считали, во-первых, войну, которую вели вместе со всеми людьми против диких зверей, а во- вторых, войну, которую вели вместе с эллинами против варваров, наших естественных врагов, всегда строящих козни против нас. Приведенный мною довод я не придумал; к такому заключению меня привели все деяния, совершенные нашими предками. Когда наши предки видели, что другие города переживают многочисленные бедствия, войны и потрясения и только дела их собственного города устроены благополучно, они считали, что тем, кто благоразумнее и счастливее других, не следует оставаться безразличными к гибели городов общего с ними происхождения. Напротив, они полагали, что им следует этим заняться и добиться того, чтобы избавить всех эллинов от происходящих бедствий. Придерживаясь этого убеждения, они пытались улаживать раздоры в тех городах, которые страдали меньше, чем другие, с помощью посольств и разумных советов. А в те города, где внутренние распри были много сильнее, они посылали граждан, пользующихся у них наибольшим уважением; эти граждане подавали им советы относительно существующего положения дел, вступали в переговоры с людьми, которые уже не могли влачить существование в своих городах, а также с теми, кто плохо подчиняется законам, — именно такие люди причиняют своим городам больше всего вреда. Они убеждали этих людей принимать участие в своих походах и искать себе лучшей жизни, чем та, которую они вели. Когда же таких людей, стремящихся к лучшей жизни и поддающихся убеждению, оказалось много, они составили из них войско и покорили варваров, как владевших островами, так и населявших побережье обоих материков. Изгнав оттуда всех варваров, они поселили там эллинов, особенно сильно нуждавшихся в средствах к жизни. Наши предки продолжали действовать таким образом и подавать пример другим до тех пор, пока не узнали о том, что спартанцы, водворившись в Пелопоннесе, как я сказал об этом прежде, подчинили своей власти все пелопоннесские города. После этого им пришлось обратить внимание на свои собственные дела.

Какие же блага принесла та война, которую наши предки вели ради приобретения колоний, и вообще их деятельность? Ведь именно это, я полагаю, больше всего хотят услышать многие мои слушатели. Так вот — эллины, избавленные от множества столь скверных людей, стали обладателями большего числа жизненных благ и пришли к большему единодушию; варвары же были изгнаны из своей страны и стали гораздо менее надменны, чем прежде. А те, кто были виновниками этих событий [200] , прославились, так как считалось, что они вдвое увеличили размеры Эллады сравнительно с тем, какой она была сначала. Среди тех благодеяний, которые наши предки оказали всем эллинам, я бы не смог найти большего, чем это. Но о благодеянии, теснее связанном с военными делами, заслуживающем не меньшей славы и для всех более очевидном, мы, вероятно, сможем рассказать. Кто не знает или не слышал от трагических поэтов во время Дионисий [201] о несчастьях, которые случились с Адрастом у Фив? Адраст, желая вернуть власть в Фивах сыну Эдипа и своему шурину [202] , погубил великое множество аргивян. Он был свидетелем гибели всех лохагов, а сам позорно спасся. Когда же Адраст не смог добиться перемирия, чтобы подобрать тела погибших, он обратился с мольбой к нашему городу, которым тогда еще правил Тезей; он просил не допустить, чтобы такие мужи были оставлены без погребения в нарушение древнего обычая и закона отцов, всегда соблюдаемых всеми людьми, так как они установлены не смертными, а предписаны властью божества. Услышав об этом, наш город без промедления послал в Фивы посольство. Послы должны были посоветовать фиванцам принять более благочестивое решение о погребении павших, дав аргивянам ответ, соответствующий эллинским обычаям больше, чем прежний. Послы должны были указать также и на то, что Афины не позволят фиванцам преступить общий для всех эллинов закон. Услышав это, тогдашние правители фиванцев приняли решение, не соответствовавшее ни тому мнению, которого некоторые придерживаются о фиванцах [203] , ни тем постановлениям, которые прежде были ими приняты. Обсудив должным образом свои дела и обвинив тех, кто на них напал, правители фиванцев позволили нашему городу предать погребению тела погибших [204] . И пусть никто не сочтет, будто я говорю сейчас противоположное тому, что написал о тех же событиях в Панегирике, не сознавая этого. Напротив, среди людей, способных это понять, я полагаю, вряд ли найдется человек, настолько глупый и завистливый, что не одобрил бы меня. Всякий сочтет, что я поступил благоразумно, когда прежде рассказал об этих событиях так, а теперь иначе. Я уверен, что написал о них и хорошо и правильно. Ведь я считаю, что этот случай всем ясно доказывает, насколько наш город в те времена выделялся своей военной мощью — а именно это я и стремился показать, когда рассказал о фиванских событиях. В результате этих событий царь аргивян был вынужден обратиться с мольбой к нашему городу, а вожди фиванцев были поставлены в такое положение, что предпочли подчиниться предписаниям нашего государства скорее, чем законам, установленным божеством. Ясно, что наш город не смог бы уладить надлежащим образом ни одно из этих дел, если бы он не превосходил все остальные города и славой, и военной силой.

Так как прекрасных деяний наших предков очень много, я размышляю, каким же образом мне их изложить. Эти дела интересуют меня больше, чем все остальное. Ведь я как раз дошел до того раздела моей речи, которую я поместил в конце и где обещал показать, что наши предки превзошли спартанцев в войнах и сражениях еще больше, чем во всех остальных отношениях. Здесь моя речь многим покажется невероятной, зато остальные сочтут ее в равной мере достоверной. До сих пор я колебался, о чьих опасностях и битвах рассказывать раньше — о спартанских или о наших. Теперь же я решил прежде говорить о битвах спартанцев, с тем, чтобы эту часть моей речи — об опасностях и битвах — завершить рассказом о более прекрасных и более справедливых деяниях наших предков.

Так, после того как дорийцы, вторгшиеся в Пелопоннес, поделили на три части города и земли, отнятые у их законных владельцев, часть дорийцев — те, которые получили по жребию Аргос и Мессену, устанавливали у себя порядки, примерно те же, что и у остальных эллинов. Но третья их часть — те, кого мы теперь называем лакедемонянами, по утверждению людей, хорошо знающих их историю, вступили в такую жестокую внутреннюю борьбу, какой не знал никто из эллинов. Когда же верх одержали люди, мнившие себя выше большинства, они ни в чем не последовали опыту тех, кому пришлось действовать в подобных обстоятельствах. Последние разрешили побежденным жить в пределах государства и предоставили им все права, за исключением права на государственные должности и на почести. Наиболее разумные среди спартанцев полагали, однако, что сторонники такого взгляда ошибаются, если думают, что можно в безопасности проживать совместно с людьми, которым они причинили величайшее зло. Сами спартанцы не сделали ничего подобного; лишь для себя они установили равноправие и такую демократию, какая необходима для тех, кто намерен навсегда сохранить единодушие граждан; народ же они превратили в периеков, поработив их души не меньше, чем души рабов [205] . Совершив это, они, хотя их было немного [206] , захватили себе не только лучшую часть земли, но еще и в таком количестве, какого не было ни у кого из эллинов, в то время как землю следовало поделить поровну. Большинству же населения спартанцы выделили такую малую часть самой плохой земли, что, с трудом обрабатывая ее, народ едва мог прокормиться. Затем, разделив народ, как только возможно дробнее, они расселили его по многочисленным мелким местечкам. Жители называют эти местечки городами, но их значение меньше, чем у наших демов. Лишив людей из народа всех прав, которыми надлежит пользоваться свободным, спартанцы возложили на них самые опасные дела. В самом деле, в военных походах, которыми руководит царь, спартанцы выстраивают этих людей по одному рядом с собой, а некоторых ставят и в первую шеренгу. И если им необходимо послать помощь туда, где их страшат тяжелый труд, опасность или большая потеря времени, они отправляют этих людей, чтобы те рисковали собой ради других. Так нужно ли тратить много слов, перечисляя все оскорбления, нанесенные спартанцами народу, вместо того, чтобы, рассказав о самом тяжелом злодеянии, об остальных умолчать? Так вот — этих людей, с самого начала претерпевших ужасное обращение, людей, которые, когда это необходимо, приносят пользу, эфорам дозволено убивать без суда и в том количестве, какое они сочтут нужным [207] . А ведь у других эллинов считается безбожным запятнать себя убийством даже самых скверных рабов.

Я рассказал так подробно о внутренних делах спартанцев и о преступлениях, которые они совершили в отношении этих людей, для того, чтобы спросить у тех, кто одобряет все деяния спартанцев, — одобряют ли они подобные поступки и считают ли они благочестивой и похвальной борьбу с такими людьми. Эти военные походы были, по моему мнению, жестокими и причинили побежденным много зла, победителям же эти походы принесли выгоды, ради которых они и ведут постоянные войны. Эти походы неугодны божеству, недостойны и не подобают тем, кто притязает на совершенство. Речь идет не о том совершенстве, которое достигается в ремесленных изделиях и тому подобных вещах, но о совершенстве, свойственном душам благороднейших мужей наряду с благочестием и справедливостью. Именно такому совершенству и посвящена эта речь. Некоторые люди, пренебрегая им, превозносят тех, кто больше других совершил преступлений, не замечая, что тем самым они выдают свой собственный образ мыслей, потому что они могли бы одобрить и тех, кто, обладая более чем достаточными благами, осмелился убивать своих братьев, друзей и соратников, чтобы захватить их имущество. А ведь именно такие дела совершались спартанцами. И те, кто их одобряет, неизбежно должны будут одобрить и преступления, о которых только что было сказано. Меня удивляет также, что некоторые не считают победы, одержанные в несправедливых битвах, более постыдными и заслуживающими большего позора, чем поражения, понесенные не из-за малодушия. Они же знают, что огромные армии бесчестных людей нередко одерживают верх над порядочными, которые решаются ради спасения отечества рисковать своей жизнью. Этих людей мы могли бы похвалить с большим правом, нежели тех, кто, подобно наемникам [208] , готовы охотно умереть ради чужих интересов. Это удел скверных людей. Если же честные люди иногда менее удачливы в битвах, чем сторонники беззакония, то причиной этого нужно считать небрежение богов. Я бы мог отнести эти слова и к тому несчастью, которое постигло спартанцев у Фермопил. Все, кто слышал об этом несчастьи, прославляют его и восхищаются им больше, чем теми битвами, где была одержана победа над противником, против которого не следовало и сражаться [209] . Некоторые люди отваживаются восхвалять такие победы, не сознавая, очевидно, что нет ничего ни благочестивого, ни прекрасного в словах или поступках, совершенных вопреки справедливости. Об этом спартанцы никогда и не тревожились. Они всегда стремятся лишь к тому, чтобы захватить как можно больше чужих владений. А наши предки ни о чем так рьяно не заботились, как о добром имени у эллинов. Они полагали, что не может быть мнения более верного и более справедливого, чем то, которого придерживается весь эллинский род. Такие убеждения они проявили во всех делах, касающихся внутреннего устройства города, и во время величайших событий. Три войны вели эллины с варварами, не считая Троянской, и наши предки достигли того, что Афины были впереди во всех этих войнах. Одна из них — это война против Ксеркса. Во время этой войны наши предки в опасных сражениях превзошли лакедемонян больше, чем те — остальных эллинов. Вторая война велась из-за основания колоний. Дорийцы не принимали в ней никакого участия; а наш город, возглавив неимущих и остальных желающих принять участие в походе, совершенно изменил положение дел. Если прежде варвары привыкли захватывать величайшие эллинские города, то благодаря нашему городу эллины теперь могли совершать все то, что раньше претерпели от варваров.

Об этих двух войнах я уже достаточно сказал прежде. Теперь же я буду говорить о третьей войне, возникшей сразу же после основания эллинских городов, когда в Афинах еще правили цари. В ту эпоху в одно и то же время случилось очень много войн и возникли величайшие опасности; все эти события я не смог бы ни собрать, ни рассказать о них. Поэтому я обойду молчанием огромное количество относящихся к тому времени фактов, говорить о которых сейчас нет настоятельной необходимости. Зато я постараюсь как можно более кратко сообщить о врагах, которые выступили походом против нашего города, о битвах, достойных того, чтобы вспомнить и рассказать о них, а также об их вождях. Я расскажу, наконец, на какие предлоги ссылались наши враги, и о могуществе племен, которые за ними последовали. Этого рассказа будет достаточно для сопоставления с тем, что мы говорили о наших противниках. Итак, фракийцы вторглись в нашу страну под предводительством сына Посейдона Евмолпа, который оспаривал наш город у Эрехтея, утверждая, что Посейдон владел им раньше Афины. Скифы пришли вместе с амазонками, дочерьми Ареса [210] . Амазонки предприняли этот поход из-за Ипполиты, которая нарушила установленные у них законы: полюбив Тезея, Ипполита последовала за ним из своей страны и стала его женой. Пелопоннесцы пришли к нам с Еврисфеем [211] , который не дал удовлетворение Гераклу за причиненные ему обиды. Предприняв же военный поход против наших предков с тем, чтобы силой захватить сыновей Геракла, обратившихся к нам в поисках убежища, Еврисфей получил, что ему и следовало. Он не только не приобрел власти над теми, кто просил у нас защиты, но, потерпев поражение в битве, был захвачен в плен афинянами и кончил свою жизнь, умоляя о защите тех, чьей выдачи он пришел требовать. После этой войны в Марафоне высадились войска, посланные Дарием для опустошения Эллады. Когда же эти войска постигли бедствия и несчастья более многочисленные и более серьезные, чем те, которые они собирались причинить нашему городу, они, спасаясь бегством, очистили всю Элладу. Все эти перечисленные мною противники вторглись порознь и не в одно и то же время, а тогда, когда каждый из них счел это для себя своевременным, полезным и желательным. Но после того как все они были разбиты в сражениях и наглости их был положен предел, наши предки, свершившие столь славные подвиги, не зазнались. Они не испытали участи тех людей, которые благодаря справедливым и разумным решениям приобрели огромные богатства и добрую славу, а затем от избытка благополучия стали высокомерными, потеряли рассудок, дела их пришли в упадок, и они оказались в худшем положении, чем прежде [212] . Наши предки, избежав подобных ошибок, сохранили верность обычаям, установившимся у них благодаря прекрасному управлению государством. Они гордились стойкостью своего духа и образом мыслей больше, чем происходившими прежде битвами. И такое постоянство, и умеренность восхищали других гораздо сильнее, чем доблесть, высказанная нашими предками в опасностях. В самом деле, всем известно, что мужеством в делах военных обладают даже многие из тех, кто запятнал себя преступлениями, но мужеством, необходимым при любых обстоятельствах и способным всем принести пользу, подлые люди не владеют. Оно свойственно только людям благородного происхождения, получившим разумное воспитание и образование. Все это было присуще тогдашним правителям нашего государства; они и стали причиной тех благ, о которых я говорил.