Пусть никто из вас не страшится опасностей, действуя в защиту права, и пусть не думает, что не будет у него союзников, если вы пожелаете помогать обиженным, а не одним только фиванцам. Если теперь вы против них вынесете постановление, то побудите многих желать вашей дружбы. Ведь если вы, подобно всем, выкажете готовность воевать за договоры, то кто окажется столь безумным, чтобы предпочесть быть с поработителями, а не с вами, сражающимися за его свободу? А если нет, то что скажете вы, если возобновится война, и чем сможете привлечь эллинов на свою сторону, если теперь, прикрываясь лозунгом автономии, вы разрешите фиванцам разорять любой из городов, который они пожелают. Не окажется ли, что вы противоречите сами себе, если, с одной стороны, не будете препятствовать фиванцам нарушать клятвы и договоры, а с другой — сделаете вид, что именно из-за этого самого вы и воюете с лакедемонянами? И как вы, отказавшись от собственных владений [248] , желая расширить территорию союза возможно больше, позволяете фиванцам владеть чужими землями и совершать такое, за что все будут вас считать худшими, чем вы есть? Но самое ужасное, если вы приняли твердое решение оказывать помощь постоянным союзникам лакедемонян, если даже последние станут им предписывать что-либо противное договору. А между тем мы большую часть времени оставались на вашей стороне и только в последнюю войну были вынуждены находиться на стороне лакедемонян; так неужели под этим предлогом вы покинете нас, народ, находящийся в самом бедственном положении. И кто может оказаться теперь несчастнее нас: ведь мы, в один день лишившись и города, и земли, и всего достояния, терпя полную нужду во всем необходимом, стали бродягами и нищими, не знающими, куда нам обратиться, и всякое место жительства нам несносно? Если мы встречаем других несчастных и сближаемся с ними, то мы вынуждены страдать не только от своих бед, но и от чужих; а если мы приходим к счастливым, нам становится еще тяжелее, и не потому, что мы завидуем их благосостоянию, а потому, что благоденствие соседей заставляет нас яснее видеть наши бедствия, из-за которых не проходит дня без слез, ибо все время мы скорбим об отечестве и оплакиваем превратности судьбы. Подумайте, какие чувства владеют нами, когда мы видим, что наши родители довольствуются пищей, не соответствующей их старости, а дети воспитываются без надежд на будущее, на которое мы полагались; многие из-за мелких долгов доходят до рабства, а другие ходят на поденщину, иные по мере возможности добывают себе ежедневное пропитание способом, недостойным деяний предков, их возраста и нашей гордости? А всего печальнее, когда приходится видеть, что разлучаются не только граждане друг с другом, но и жены с мужьями, и дочери с матерями и все родственные связи разрушаются; вот что случилось со многими из наших граждан из-за бедности, так как гибель общих средств для жизни привела к тому, что каждый из нас стал строить только свои личные планы. Полагаю, что вам небезызвестны и прочие постыдные явления, вызванные бедностью и изгнанием. Мы их переживаем тяжелее прочего, но в речи умолчали о них, стыдясь слишком подробно перечислять наши беды.

Мы хотим, чтобы вы обдумали все это и проявили некоторую заботу о нас. Ведь мы вам к тому же не чужие, но все мы связаны с вами взаимным расположением, большинство из нас и родством: ибо вследствие брачных союзов мы происходим от ваших гражданок [249] . Поэтому вам нельзя пренебречь тем, о чем мы пришли просить вас. Самым ужасным было бы, если бы, уже однажды разделив с нами ваше отечество, вы теперь не приняли бы решения о возвращении нам нашего. Ведь недопустимо, чтобы один — единственный человек, попавший несправедливо в беду, находил сожаление, а целый город, так противозаконно уничтоженный, не смог бы вызвать некоторого сострадания, особенно потому, что он искал убежища у вас, которым и ранее не постыдно и не бесславно случалось быть сострадательными к просящим. Когда к вашим предкам пришли аргивяне с просьбой предать земле павших под Кадмеей, то они убедили их принудить фиванцев принять более законное решение. Этим ваши предки не только сами прославились в те времена, но оставили вашему городу вечную славу на все времена, нарушить которую было бы недостойно. Ведь стыдно кичиться деяниями предков и поступать явно наоборот в отношении просящих. Однако мы пришли просить вас о гораздо более важном и справедливом деле. Ведь аргивяне обратились к вам с просьбой, напав на чужую страну, а мы — утратив нашу собственную страну; они просили о выдаче покойников, а мы — о спасении оставшихся в живых. Не равной и не одинаковой является беда — павших лишить погребения или у живых отнять отечество и все прочие блага. Первое является более постыдным для препятствующих, чем для попавших в беду, а не иметь никакого пристанища, быть гражданином без отечества, претерпевать ежедневно беды, взирать на своих близких, не имея возможности им помочь, разве можно сравнивать, насколько все это превосходит все прочие несчастия?

Вот из-за этого мы просим всех вас вернуть нам нашу страну и наш город. Старцам мы напоминаем, как тяжело видеть в несчастье этих престарелых людей, терпящих нужду в самом необходимом; а более молодых умоляем и просим помочь сверстникам и не допустить, чтобы они терпели еще больше бед, чем те, о которых я только что говорил. Вы единственные из эллинов обязаны нам помочь, защитить нас, ставших изгнанниками. Наши предки утверждают, что когда ваши отцы во время войны с персами оставили эту страну, то они единственные из эллинов, живущие за пределами Пелопоннеса, совместно с ними переносили опасности и помогли им спасти их город; поэтому по справедливости и мы можем получить такое же благодеяние, какое ранее они оказали вам. Если даже вы решили не заботиться о нас лично, то тем не менее вам нельзя терпеть опустошенной земли, на которой находятся величайшие памятники доблести вашей и ваших союзников. Другие трофеи означают победу одного только города над другим, а эти памятники воздвигнуты всей Элладой, победившей вооруженные силы всей Азии. Но фиванцы охотно их уничтожают, ибо памятники событий того времени служат позором для них; вам же подобает их охранять, так как эта подвиги сделали вас гегемонами эллинов. Подобает также помнить о богах и героях, владеющих этой местностью, и не допустить прекращения их культов; ведь от них при жертвоприношениях получили вы счастливые предзнаменования перед тем опасным сражением, которое дало свободу и фиванцам и всем прочим эллинам. Следует также проявить известное почтение к предкам и не пренебрегать благочестием, которое им подобает, как бы предки отнеслись к этому — в случае, если там существует какое-то понимание того, что происходит в этом мире, — если бы они узнали, что хотя вы и у власти, но те, кто предпочел быть прислужником у варваров, теперь стали владыками остальных, а мы, сражавшиеся вместе с другими за свободу, единственные из эллинов являемся изгнанниками; как бы они отнеслись к тому, что могилы сражавшихся вместе с вами лишены всего предусмотренного обычаем из-за отсутствия людей, которые бы приносили жертвы, и что фиванцы, тогда стоявшие на стороне врагов, владеют этой землей. Обратите внимание и на то, что вы предъявляете лакедемонянам самое тяжкое обвинение в том, что они в угоду фиванцам, этим предателям эллинов, нас, благодетелей ваших, погубили. Не допустите же и вашему городу испытать такое же поношение и не променяйте на заносчивость фиванцев присущую вам добрую славу.

Хотя еще много следует сказать, что могло бы побудить вас проявить больше забот о нашем спасении, я не могу охватить всего [в этой речи], а вам самим следует осознать все опущенное мною и более всего помнить о клятвах и договорах, а также о нашем расположении к вам и их враждебности и тогда вынести по отношению к нам справедливое решение.

Быть может, некоторые из вас удивляются тому, что я, соблюдавший до сих пор установления нашего города с такой тщательностью, как, по-моему, никто другой из моих ровесников, настолько изменился, что, несмотря на свою молодость [250] , выступил вперед и собираюсь дать совет относительно вещей, о которых и старшие не решаются говорить.

Однако я и сейчас продолжал бы хранить полное молчание, если бы кто-нибудь из ораторов, обычно обращающихся к вам в народном собрании, сказал нечто достойное нашего города. Между тем я вижу, как одни соглашаются с тем, что велят нам наши враги, другие сопротивляются, но без достаточной энергии, некоторые же совершенно замолкли. Поэтому я поднялся, чтобы высказать свое собственное мнение относительно этого, считая постыдным ради соблюдения, установленного для моего возраста положения в обществе пренебречь тем, что город вынесет решение, не соответствующее его достоинству.

Я полагаю, если о других вещах людям моего возраста действительно приличнее молчать, то по вопросу войны и мира должны давать советы в особенности те, кому в наибольшей мере предстоит подвергнуться опасностям войны. К тому же способность судить о полезном присуща в такой же степени и нам, молодым.

На самом деле, если было бы доказано, что старшие всегда знают, что именно является наилучшим, молодые же ни в чем не в состоянии разобраться правильно, то было бы справедливо лишить нас права давать советы. Поскольку же в умении судить о вещах верно мы разнимся друг от друга не количеством прожитых лет, а природной одаренностью и усердием, то почему бы не использовать опыт обоих поколений, чтобы вам было возможно из всех высказываний выбрать самое выгодное? Я удивляюсь тому, что люди, доверяющие нам вести триэры и командовать войском [251] (хотя при ошибке в этих делах мы могли бы принести многочисленные тяжелые бедствия городу), тем не менее думают, что мы не должны высказывать своего мнения по поводу решений, которые вам надо принять. Между тем, если мы при этом исправим ваше мнение, мы принесем всем вам пользу. Если же разойдемся с вами, то, хотя и упадем в ваших глазах, не причиним вреда государству.

Право же я говорю об этом не потому, что мне пришла охота произносить речи или изменить свой прежний образ жизни; но я хочу убедить вас не пренебрегать ни тем, ни другим поколением, а среди всех искать такого человека, который был бы способен дать достойный совет относительно нынешних обстоятельств. Ведь с тех пор, как наш народ населяет этот город, у нас не бывало такого опасного положения и не бывало войны, которая затрагивала бы столь существенные интересы, как те, ради обсуждения которых мы собрались. Прежде мы боролись за утверждение нашей власти над другими народами, теперь мы боремся за то, чтобы не выполнять чужих повелений, а это и есть признак независимости, ради которой можно перенести все самое страшное не только нам, но и другим людям, если они не полностью лишены мужества и хоть сколько-нибудь претендуют на доблесть. Я же лично предпочел бы скорее умереть на месте, не подчинившись предписанному, чем намного продлить свою жизнь сверх положенного мне срока, проголосовав за то, что нам приказывают фиванцы [252] . Ибо я, потомок Геракла [253] , сын ныне правящего царя [254] , и по всей видимости сам в будущем носитель такого же сана, стыдился бы остаться равнодушным к делу, которое касается и меня, а именно к тому, что землей, которую передали нам наши отцы, будут владеть наши рабы [255] . Я полагаю, что и вы придерживаетесь такого же мнения, приняв во внимание следующее: до этого дня казалось, что в войне с фиванцами нас постигла неудача [256] , но мы были побеждены лишь физически, вследствие ошибки командующего [257] , дух же наш и ныне не сломлен. Однако же если в страхе перед грядущими опасностями мы отдадим хотя бы частицу из принадлежащего нам, то поддержим хвастовство фиванцев и сами воздвигнем над собой трофеи более величественные и более славные, чем те, что были воздвигнуты при Левктрах: те трофеи — памятник нашей неудачи, эти же станут свидетельством нашей душевной слабости. Пусть же никто не убедит вас покрыть родину таким позором!

Между тем наши союзники с чрезмерным рвением советуют нам, отдав Мессению, заключить мир. И по справедливости вы могли бы негодовать на них еще в большей степени, чем против тех, кто с самого начала отпал от нас [258] . Ведь отказавшись от нашей дружбы, они обрекли на гибель свои собственные города, ввергнув их в гражданские распри, междоусобную резню, установив у себя негодный политический строй [259] , а нынешние наши союзники намереваются причинить зло нам. Ту славу, которую наши предки приобрели за семьсот лет [260] в многочисленных опасностях и передали нам, — эту славу они уговаривают нас тотчас отбросить. Разве могли они придумать несчастье для Лакедемона более унизительное и ужасное, чем это! Они дошли до такого бесстыдства и приписывают нам такое малодушие, что после того, как сами не раз просили нас воевать ради защиты их территорий [261] , считают, что мы не должны идти на риск ради Мессении; для того чтобы спокойно возделывать свою собственную землю, они пытаются убедить нас, будто нам следует уступить врагу часть нашей земли. Больше того, они еще грозятся, если мы не пойдем на это, заключить с врагами сепаратный мир! Я же полагаю, что без их участия предстоящее нам испытание станет не настолько тяжелее, насколько прекраснее и почетнее в глазах всех людей, так как попытка бег чужой помощи, собственными усилиями спасти себя и одолеть врагов согласуется с прочими деяниями Спарты.