– …оптимизм заразителен…

Бывший магнат говорит без умолку, не сомневаясь, что сумеет убедить меня, что беседа появится в газете и поможет ему восстать из праха. Брать интервью у таких субъектов – одно удовольствие. Задашь вопрос – и они разглагольствуют битый час. В отличие от разговора с кубинцем сейчас я почти все пропускаю мимо ушей. Диктофон включен, так что потом я смогу ужать этот монолог до шестисот слов, что примерно соответствует четырем минутам речи.

Оптимизм заразителен, уверяет он.

В этом случае достаточно было бы прийти к возлюбленному с улыбкой до ушей и грудой лучезарных планов и светлых идей. И что же – подействует? Нет. Заразителен страх, постоянный изнурительный страх не встретить того, кто станет нашим спутником до могилы. И мы, терзаемые этим страхом, способны на все – выбрать себе не того человека, но убедить себя, что выбор верен: что это – он, тот единственный и неповторимый, кого привел к нам сам Бог. И довольно скоро жажда надежности и уверенности в завтрашнем дне превращается в любовь искреннюю и истинную, и вот уже не столь горьки горести, и легче переносятся трудности, а наши чувства можно сложить в коробку и запихнуть в глубь того шкафчика, что у нас в голове, где они, скрытые от взоров, останутся навсегда.

– Кое-кто уверяет, что ни у кого в этой стране нет таких связей, как у меня. Я знаю всех – предпринимателей, политиков, бизнесменов. А то, что произошло с моими проектами, – дело временное. В ближайшее время вы станете свидетельницей моего возвращения.

Что ж, я тоже человек с отлично налаженными связями и знаю тот же тип людей, что знает он. Но я не могу подготовить свое возвращение. Я хочу всего лишь цивилизованно разорвать одну из таких связей.

Ибо то, что не кончается непреложно и недвусмысленно, всегда оставляет открытую дверь, неизведанную возможность, некий шанс, что все еще может стать как прежде. Нет, я вовсе не привыкла к этому, хотя знаю многих, кому такое положение по душе.

А что я делаю? Сопоставляю экономику и любовь? Пытаюсь установить связи меж миром финансов и миром чувств?

Уже неделю нет вестей от Якоба. Уже неделя как вернулись в прежнее русло мои отношения с мужем – после того вечера у камина. Сумеем ли мы воссоздать наш брак?

До этой весны я была вполне нормальна. Но когда однажды обнаружила, что все, что есть у меня, может в любой миг исчезнуть, вместо того чтобы отнестись к этому здраво и трезво, ударилась в панику. Дальше все покатилось по инерции. Возникла апатия. Стало невозможно реагировать и меняться. И вот после многих бессонных ночей и дней, в которых я не могла найти ни капли отрады, я сделала именно то, чего боялась, – двинулась в противоположную сторону, навстречу опасности. Догадываюсь, что я не одна такая: людям свойственна эта тяга к саморазрушению. То ли случайно, то ли потому, что жизнь захотела меня испытать, я повстречала человека, ухватившего меня за волосы – как в буквальном смысле, так и в переносном: он встряхнул меня, сдул с меня уже собравшуюся пыль и дал мне вздохнуть полной грудью.

Все это неестественно. Это счастье того типа, которое, наверно, испытывают наркоманы после дозы. Но рано или поздно эффект пройдет, а отчаяние станет совсем невыносимым.

Бывший магнат теперь принимается говорить о деньгах. Я ни о чем не спрашивала, но он все равно говорит без умолку. Ему нестерпимо хочется доказать, что он вовсе не разорен и сумеет еще много десятилетий поддерживать тот уровень жизни, к которому привык.

Не могу больше, не выдерживаю. Благодарю за интервью, выключаю диктофон и снимаю с вешалки пальто.

– Что вы делаете сегодня вечером? Мы могли бы немного выпить и завершить беседу, – предлагает он.

Такое со мной случается не впервые. По правде говоря, такое случается едва ли не каждый раз. Я красива и умна – хотя мадам Кёниг не признает это – и уже пускала в ход свои чары, чтобы собеседник сказал такое, чего обычно журналистам не говорят, опасаясь, что те возьмут да и напечатают. Но мужчины… ах, эти мужчины!.. Они делают все возможное и невозможное, чтобы скрыть свою хрупкость, и любая восемнадцатилетняя пигалица способна веревки из них вить.

Благодарю за приглашение и говорю, что, к сожалению, уже договорилась о встрече на сегодняшний вечер. Возникло было искушение спросить, как отнеслась его последняя любовница к волне негативных сообщений о нем и о крахе его империи. Но сдерживаюсь – представить себе это нетрудно, а газете это неинтересно.

Выхожу, пересекаю улицу и направляюсь в сторону Английского сада, который вспоминала несколько минут назад. Иду в кондитерскую на углу улицы Тридцать первого декабря. Я люблю это название – оно напоминает мне, что рано или поздно год кончится и я начну строить грандиозные планы на будущее.

Заказываю фисташковое мороженое с шоколадом и ем его на набережной, глядя на символ Женевы – возносящуюся в поднебесье струю воды, которая заслоняет мне обзор занавесом из мельчайших капелек. Туристы щелкают фотоаппаратами, но снимки наверняка выйдут не в фокусе. Не проще ли купить почтовую открытку?

Я видела множество памятников. Внушительного вида мужчины, имена которых давно позабыты, все так же сидят на своих конях – и будут сидеть до скончания века. Женщины вздымают к небу меч или корону, прославляя победу, которую не упоминают даже школьные учебники. Одинокие безымянные дети изваяны в мраморе, отлиты в бронзе и навсегда потеряли свою младенческую чистоту, потому что часами и сутками позировали какому-нибудь художнику – как его звали, тоже уже никто не помнит.