Впрочем, влечение к смерти, которое Унамуно назвал некрофилией, не является продуктом одной только фашистской мысли. Это феномен, глубоко укорененный в культуре, в которой все более доминируют бюрократические организации крупных корпораций, правительств, армий, в которой центральную роль играют сделанные человеком вещи, приспособления, машины. Этот бюрократический индустриализм стремится превратить человеческие существа в вещи. Он хочет заместить природу техническими устройствами, живую материю неживой.

Одно из самых ранних проявлений такой любви к разрушению и к машинам – осуждение женщин (женщина – проявление жизни для мужчины, как и мужчина – проявление жизни для женщины) – может быть найдено в футуристическом манифесте Маринетти, одного из интеллектуальных предшественников итальянского фашизма (1909). Он писал: «4. Мы утверждаем, что величие мира обогащено новой красотой, красотой скорости. Мчащийся автомобиль, украшенный трубками, похожими на змей, выдыхающих взрывы, ревущий автомобиль, летящий словно шрапнель, прекраснее Ники Самофракийской. 5. Мы будем воспевать человека за рулем, идеальная стойка которого пронзает Землю, несущуюся по своей орбите… 8. Зачем нам оглядываться назад, когда мы можем вломиться в таинственные порталы Невозможного? Время и пространство умерли вчера. Мы уже живем в абсолютном, потому что уже создали скорость, вечную и вездесущую. 9. Мы желаем прославить войну – единственное, что оздоровляет мир, прославить милитаризм и патриотизм, прославить разрушающую руку анархиста, прославить прекрасные идеи, которые убивают, выразить презрение к женщине. 10. Мы желаем разрушить музеи и библиотеки, бороться против морали, феминизма, оппортунистической и утилитаристской мелочности».

Поистине нет большего различия между людьми, чем различие между теми, кто любит жизнь, и теми, кто любит смерть. Такая любовь к смерти – исключительно человеческое приобретение. Человек – единственное животное, способное скучать, он единственное животное, способное любить смерть. В то время как импотент (я не имею в виду сексуальную импотенцию) не может создать жизни, он может ее уничтожить и тем самым выйти за пределы жизни. Любовь к смерти среди живых – крайнее извращение. Есть истинные некрофилы, и они приветствуют войну и приближают ее, хотя по большей части не осознают своей мотивации и рационализируют свои желания, считая их служащими жизни, чести, свободе. Они, возможно, составляют меньшинство, но есть много людей, которые никогда не делали выбора между жизнью и смертью и которые нашли убежище в бизнесе, чтобы скрыть это. Они не приветствуют уничтожение, но не приветствуют и жизнь. Они лишены радости жизни, которая неизбежно яростно противилась бы войне.

Гёте однажды сказал, что самое глубокое различие между разными историческими периодами заключается в вере и неверии, и добавил, что все эпохи, в которые доминирует вера, – блестящие, вдохновляющие, плодотворные, в то время как те, в которые доминирует неверие, исчезают, потому что никто не хочет посвятить себя бесплодным делам. Гёте говорил о вере как о глубоко укорененной любви к жизни. Культуры, которые создают условия для любви к жизни, это также культуры веры; те, которые не могут породить такой любви, не порождают и веры.

Бертран Рассел – человек веры. Читая его книги и наблюдая за его борьбой за мир, видишь, что его любовь к жизни – главная движущая сила всей его личности. Он предостерегает мир от грядущего несчастья точно так же, как это делали пророки, потому что любит жизнь во всех ее формах и проявлениях. Он, как и пророки, не является детерминистом, утверждающим, что историческое будущее уже определено, он «альтернативщик», видящий ограниченные и оцениваемые альтернативы. Для нас альтернатива лежит между окончанием гонки ядерных вооружений и общим уничтожением. Заглушит ли голос этого пророка голоса обреченности и усталости, зависит от величины жизненной силы, которую сохранит мир и в особенности молодое поколение. Если нам предстоит исчезнуть, мы не можем утверждать, что не были предупреждены.

Когда средневековый мир развалился, казалось, что западный человек устремился к окончательному исполнению своих заветных мечтаний и чаяний. Он освободился от авторитета тоталитарной церкви, от груза традиционного мышления, от географических ограничений наполовину неизвестного мира. Он открыл для себя природу и индивида. Он осознал собственную силу, осознал свою способность сделаться хозяином природы и традиционно заданных обстоятельств. Он поверил, что сумеет объединить свое новорожденное чувство силы и рациональность с духовными ценностями гуманистической традиции, пророческие идеи мира и справедливости, принесенные веком мессианства и осуществляемые в историческом процессе, и греческую теоретическую мысль. За столетия, последовавшие за Возрождением и Реформацией, он построил новую науку, постепенно высвободившую неслыханные производительные силы и полностью изменившую материальный мир. Он создал политические системы, которые, казалось бы, гарантировали свободное и продуктивное развитие индивида, он сократил рабочий день настолько, что западный человек получил возможность наслаждаться свободным временем так, как его предки и мечтать не могли.

И все же где мы находимся сегодня?

Мир разделен на два лагеря: капиталистический и коммунистический. Оба они уверены, что обладают ключами к осуществлению вековечных чаяний человечества, оба утверждают, что хотя они должны сосуществовать, их системы несовместимы.

Правы ли они? Не находятся ли оба в процессе перехода в индустриальный нео-феодализм, в промышленное общество, которое направляют и которым манипулируют большие мощные бюрократии, в общество, в котором человек превращается в хорошо накормленный развлекающийся автомат, потерявший индивидуальность, независимость и гуманность? Должны ли мы примириться с тем фактом, что мы все в большей степени способны властвовать над природой и производить товары, но должны отказаться от надежды на новый мир солидарности и справедливости, что этот идеал выродится в пустую технологическую концепцию «прогресса»?

Разве нет иной альтернативы, чем выбор между капиталистическим и коммунистическим управленческим индустриализмом? Разве не можем мы построить индустриальное общество, в котором индивид сохранил бы свою роль активного, ответственного гражданина, контролирующего обстоятельства, а не подчиняющегося им? Неужели действительно экономическое процветание и раскрытие человеческой сущности несовместимы?

Капиталистический и коммунистический лагери соревнуются не только экономически и политически, они противостоят друг другу в смертельном страхе перед атомным нападением, которое сотрет с лица земли оба, если не цивилизацию в целом. Действительно, человек создал атомную бомбу, это стало результатом одного из его величайших интеллектуальных свершений. Однако он утратил власть над собственным созданием. Бомба стала его госпожой, и сила его творения сделалась его самым опасным врагом.