– Что случилось?

Но воронок уже ехал куда-то по улицам Тулы, и милиционеры, конвоировавшие Сергея, не разговаривали с ним. Его привезли в отделение и водворили в обезьянник, металлическую клетку, где уже сидели несколько его товарищей, организаторов марша. Все были веселы и разговаривали громко. Когда человека арестовывают, ему свойственно испытывать особого рода эйфорию. Сергей хватался за железные прутья обезьянника и кричал милиционерам, маячившим в коридоре:

– Парни! Вы олигархам служите? Милиция на страже капитализма, да?

В ответ на его крики из коридора вошел милиционер с дубинкой. Пересчитал дубинкой прутья клетки, чуть не попав Сергею по пальцам, и сказал:

– Кончай орать! Мне преступников ловить нужно, а я тут с тобой, дураком, вожусь.

– А вот скажи, – парировал Сергей, – у кого оружие лучше, у тебя или у бандитов? А? А за бандитским «Мерседесом» ты угонишься на своем козелке? Скажи. А зарплату тебе нормальную платят или бандитам платят больше?

– Побольше, конечно, – улыбнулся милиционер.

– Мы же за тебя митингуем. А ты нас в обезьянник.

– У меня приказ, – милиционер пожал плечами. – Не было бы приказа, я бы, может, сам с вами пошел митинговать.

– Ну тогда хоть воды дай, – улыбнулся и Сергей тоже. – Наорался, голос сорвал.

Через пять минут явился чай с сахаром. Милиционеры окружили обезьянник, передавали арестованным сквозь прутья мармелад и сушки, болтали про то, как несправедливо устроена жизнь. Еще через полчаса пришли два тульских депутата от коммунистической партии. Они тоже присоединились к чаепитию, и они просили, чтобы задержанных отпустили. Но отпустить их было нельзя. По милицейским правилам пришлось на каждого составить протокол, каждого отвезти в суд и каждому присудить штраф за нарушение общественного порядка. Сергей поначалу отказался подписывать протокол. Говорил, что не совершал ничего противозаконного. Но новый его приятель милиционер сказал:

– Сереж, оно тебе надо? До ночи же просидим. Давай подписывай быстро, потом быстро к судье, и всё.

Часа через четыре колонна митингующих с коммунистическими и антиправительственными лозунгами двинулась все же от центральной площади города Тулы по направлению к Москве. Их было человек двести. Их сопровождала машина милиции. На шоссе для них выделена была одна полоса поближе к обочине, и их машина с мегафоном ехала впереди, изрыгая из мегафона советские песни.

Они проходили в день километров по тридцать. Вечерами останавливались где-нибудь на поляне, разбивали палатки, разводили костер и варили макароны с тушенкой. Аппетит у Сергея был волчий. После макарон Анпилов затягивал обычно какую-нибудь революционную песню: «Мы шли под грохот канонады…» Люди подхватывали: «Мы смерти смотрели в лицо…» Ночи были теплые. Небо было в звездах. «Вперед продвигались отряды спартаковцев смелых бойцов…» Эти строчки с особенным упоением орали фанаты футбольной команды «Спартак», каковых среди демонстрантов было много. Они так орали, что замолкали даже ненадолго в придорожном орешнике соловьи. Под пение соловьев Сергей засыпал. А просыпался под пение жаворонка, про которого не знал, что это жаворонок.

Примерно через неделю колонна подошла к Московской кольцевой автомобильной дороге. Разумеется, никто к ним не присоединился по пути – не Мексика. Ни в нищих деревнях, ни в несчастных городишках, пришедших в запустение, ни в поселках ученых, где ковался ядерный щит Родины. Никакого миллиона человек, про который говорил Анпилов на трибуне московского Дома культуры, не было и в помине. Их даже стало поменьше, чем было в Туле, потому что многие пожилые люди не выдержали трудностей перехода и уехали домой на электричках.

Но здесь, на границе Москвы, они воссоединились с отрядами, пришедшими из Рязани и Владимира. Они издалека завидели палатки и развевающийся над палатками красный флаг. «Ура!» – закричал Анпилов, взял у кого-то знамя и со знаменем бросился бежать к палаткам. Ему навстречу и тоже со знаменем бежал лидер Союза офицеров Терехов, довольно мрачный националист, в товарищеском общении оказавшийся неплохим мужиком. Знаменосцы обнялись. Лагерь разросся. Макароны с тушенкой на ужин были какие-то праздничные. Всего в объединенных отрядах демонстрантов набралось больше тысячи человек. Может быть, даже две тысячи.

На следующее утро они собрали палатки и стройной колонной вошли в Москву. Но на Севастопольском проспекте около первой же станции метро дорогу им преградили бойцы ОМОН. Омоновский офицер вежливо сказал Анпилову, что хотя марш разрешен и митинг в центре города разрешен тоже, но пройти по городу демонстрантам нельзя – это будет мешать уличному движению.

– Поезжайте на метро, – сказал офицер.

Уловка была очевидной: половина участников марша были иногородние, они заблудились бы в метро, опоздали бы на митинг, перепутали бы названия улиц и подземных станций.

– Мы не поедем в метро! – взвизгнул Анпилов. – Мы перекроем движение на Севастопольском проспекте.

С этими словами он сел на асфальт. И остальные демонстранты рассредоточились по проезжей части проспекта и тоже сели. Движение остановилось. Омоновский офицер пожал плечами. Отвернулся и проговорил что-то в рацию. В те времена у ОМОНа не было еще привычки бить демонстрантов. Этот омоновский офицер приказал пригнать две поливальные машины. Не водометы для разгона демонстраций, просто поливальные машины. И они не окатывали демонстрантов водой. Просто лили воду на асфальт, и вода текла по мостовой, потому что Севастопольский проспект в том месте идет под небольшой уклон. И через пять минут все демонстранты встали. И освободили проезд. И многим стало плохо. В буквальном смысле плохо с сердцем от обиды, что так легко удалось разогнать их.