Шрифт:
ВСЕ ЖЕ ОСТАЛЬНЫЕ ЕГО НАПАДКИ ОКАЗАЛИСЬ ЛИБО ВЗДОРОМ, ЛИБО ПЕРЕДЕРЖКАМИ, ЛИБО ПОПРОСТУ ОПРОВЕРГАЮТСЯ БАЙРОНОВСКИМ ТЕКСТОМ.
Но, на все лады ворочая строки, где я «исказил образ Суворова» (и где, как доказано, никаких искажений НЕТ), Кашкин забывает указать те строфы, где Байрон почтительно и восторженно говорит о Суворове, и которые мною переведены столь же заботливо и бережно, как всё остальное. Кашкин лишь небрежно упоминает о «двух-трех парадных строфах» (232, 2,1).
Но я, как это Кашкину ни неприятно, приведу и эти места. Приводить их я буду уже, для краткости, без английского текста и дословного перевода. Читатель, внимательно прочитавший вышеизложенное, поверит мне, что и здесь перевод адэкватен оригиналу.
Байрон, подтрунив над трудными русскими именами, говорит, что их носители —
Всё люди бравые, умевшие в бои Вступать бестрепетно, врага клинком приветив. (VII, 17).Байрон почти буквально цитирует историка Пастельно:
Историк говорит: «Для описания боя И русских подвигов за этот день – томов Пришлось бы написать пять или шесть, и то я Всего б не рассказал»… (VII, 32).Байрон оттеняет воинскую славу Суворова:
…депеша… Примчалась: князь приказ «взять штурмом Измаил» Любовнику войны – Суворову – вручил. (VII, 39).Тут, в скобках: Кашкин негодует на «любовника войны», но, во первых, у Байрона стоит that lover of battles; во вторых, в байроновское и пушкинское время слово «любовник» не обязательно означало «хахаль», как, повидимому, мнится Кашкину, но означало и «возлюбленный»; в «Онегине» (VI, 40) читаем про Ленского: «Увы, любовник молодой… Убит приятельской рукой», и в «Полтаве» (III, 65 строка) про Карла: «И ты, любовник бранной славы»…
Байрон отмечает бытовую неприхотливость Суворова: у него с денщиком
…и кладь была не черезчур обильна: Рубашки три на двух… (VII, 43).Байрон подчеркивает популярность Суворова в войсках:
Ну, всё тут приняло особый оборот: Везде энтузиазм, все выглядят бодрее; Вождя приветствуют и армия, и флот… (VII, 47).Байрон говорит о вдохновляющей роли могучей личности Суворова:
И непреклонный дух упорно и сурово Толпу несметную стремит одной тропой… …так, волей их овеяв, Великий человек влияет на пигмеев. (VII, 48).Уже приводилась VII, 52, где сказано, что Суворов считал нужным лично обучать солдат. А дальше Байрон отмечает успех Суворова, в который не верили его антагонисты:
И, пантомимою поупражняв солдат,
Он счел их годными идти на приступ ярый.
Смеялись умники, острили: «что за бред?»
А он помалкивал. Он город взял в ответ. (VII, 53).
И ПРИ НАЛИЧИИ ТАКИХ СТРОФ МНЕ СМЕЮТ ПРИПИСЫВАТЬ «ИСКАЖЕНИЕ ОБРАЗА СУВОРОВА»?
Я привел ВСЕ строки, где дана характеристика или оценки Суворова и его бойцов. А подробнейшее описание штурма, данное в VIII песне, изобилует объективными штрихами, данными со скрупулезной точностью (почти всюду Байрон ссылается на исторические труды) и рисующими активность русских солдат, находчивость офицеров и генералов и пр. Но тут уж нужны буквально сотни цитат.
ИЗ ВСЕГО СКАЗАННОГО ЯСНО ОДНО:
МОЯ ХАРАКТЕРИСТИКА КАШКИНСКОЙ КРИТИКИ КАК АМЕРИКАНСКОЙ ОБОСНОВАНА ПОЛНОСТЬЮ.
И, осмеливаясь утверждать, что переводчик (я)
вольно или невольно смыкается с реакционной английской традицией трактовки Байрона, которая снижает его до уровня поэта-озорника, позорящего английскую литературу, легковесного острослова, способного на нелепицу и болтовню, до смысла которой не стоит добираться (236, 2,1), —
Кашкин ВОЗВОДИТ НА МЕНЯ ПРЯМУЮ ПОЛИТИЧЕСКУЮ КЛЕВЕТУ караемую не только общественным мнением, но и уголовным законом.
НЕТ, ЭТО ОН, КАШКИН, запрещая переводить точно, требуя вуалей и пудры, рекламируя нечитаемый и бездарный перевод Козлова, ПОМОГАЕТ БУРЖУАЗНОЙ АНГЛИИ ВЫРЫВАТЬ КЛЫКИ И КОГТИ У ЛЬВА-БАЙРОНА.
А уж невольно или вольно он это делает, – пусть решат соответственные органы.
На этом я кончаю разговор о Кашкине, кандидате филологических и докторе хемингуэевских наук.
Но я не верю в непорочное зачатие вышеопр о вер гнутой клеветы.
Общеизвестно в переводческих кругах Москвы, что тесно сплоченная кучка, – и ранее господствовавшая в журнале «Интернациональная литература», где печатались и рецензировались только ее переводы, где никогда ни словом не был упомянут ни мой Верхарн, ни мой Гюго, ни мой Байрон («Поэмы»), ни труды Е.Л. Ланна и А.В. Кривцовой, блестяще переведших почти всего Диккенса и почти всего Лондона, – теперь, дорвавшись до «командных высот», окончательно растопырила локти, никого не подпуская к работе и ссаживая с седла тех, кого нельзя «не подпустить».