Лицо Шевцова дрогнуло. В этот момент мне показалось, что он вот-вот может расплакаться. В конце концов, он сейчас не столько суперфутболист и потенциальная звезда, задерганный известностью и вниманием к своей персоне, теперь еще и придавленный смертью друга и накачавший себя по этому поводу водкой. Испуганный мальчик.

— Я боюсь, — наконец сказал он довольно твердым голосом. — Я не знаю, что делать. Сегодня они срывают мой контракт, а завтра будут срывать проводки… с системы жизнеобе… обеспечения!

— Что ты имеешь в виду?

— А то! — почти выкрикнул он. — То, что моя мама лежит в клинике в Дюссельдорфе!

— Ах, вот оно что, — пробормотала я. — Ну конечно. Прости. Ты подозреваешь кого-то конкретно, но боишься сказать мне?

Шевцов отвернулся, а потом, не глядя на меня, ткнул пальцем в пиджак с правой стороны. Затем, налив себе полный стакан водки, начал жадно пить, как будто сейчас было хмурое похмельное утро, а в стакане находились снимающие бодун кефир, минералка или пиво.

Он не допил. Стакан вылетел из его пальцев и, упав на пол, разбился, оросив ковер едкой бесцветной жидкостью. В горле Шевцова что-то клокотнуло, и он, запрокинувшись назад, на спинку кресла, обмяк.

Все. Вырубился парень.

И сдается мне, что он пил этот стакан исключительно ради того, чтобы полностью проигнорировать мой вопрос и забыть о том, что я вообще его задавала.

Я подошла к отключившемуся Шевцову и только тут вспомнила этот в высшей степени выразительный жест: правая рука Шевцова чуть вынесена вперед, потом — резко на себя! — и палец уже тычется в правую сторону груди.

Я почему-то подумала, что это не было пьяной выходкой. Андрей что-то хотел этим сказать, не находя сил — или возможности — сказать то же самое словами.

Я наклонилась к Шевцову и начала осматривать его пиджак.

Искать долго не пришлось. Отогнув правый лацкан пиджака, я увидела миниатюрную, длиной с треть спички, антенну передающего маячка. Проводок от него шел в верхнюю пуговицу. Она, кстати, находилась примерно в том месте, куда за минуту до того Шевцов ткнул пальцем.

Та-а-ак! Вот это номер! Оказывается, кто-то прослушивает все разговоры лучшего футболиста Петербурга. И, по всей видимости, этого «кого-то» Шевцов и подозревает в убийстве Саши Самсонова.

Но не может прямо назвать имя. Потому что — не зря же Андрей об этом упоминал — в дюссельдорфской клинике лежит мать знаменитого футболиста. Наверно, это те, кто навесил Шевцову подслушивающее устройство. Кстати, хорошая система, с маячком, который передает координаты и определяет местонахождение Андрея.

На правом запястье Шевцова я обнаружила тонкий браслет, тоже явно не для красоты. Браслет выполняет те же функции, что и маячок, — пеленгует местонахождение Андрея.

Черт возьми!

Я оправила на заснувшем Шевцове пиджак и подумала, что дело, должно быть, куда серьезнее, чем мне показалось сначала. Остается только сожалеть, что нет при мне моего уникального оборудования, которое все осталось в Тарасове: ноутбука с подключающимися к нему приборами слежения и прослушки, аппарата подмены абонентского номера — прекрасная вещь! — и прочих дорогостоящих приспособлений. Будь все это при мне, я попробовала бы прямо тут, на месте, декодировать на Шевцове аппаратуру и подключиться к прослушиванию и пеленгованию самой. А так — придется или обходиться без этого, или затребовать аппаратуру из Москвы, из отдела, так как в Питере ничего подобного мне точно не предоставят: лишнего нет!

Что же делать сейчас? Ничего.

Завтра будет видно. Утро вечера мудренее.

Я тщательно проверила все замки и засовы на входной двери, заблокировала предохранители, спрятала все ключи, чтобы никто не мог уйти, не пожелав мне доброго утра, и, упав на диван, тотчас же заснула тяжелым, без сновидений, свинцовым сном.

Как провалилась в омут.

Утро выдалось на славу.

Я проснулась от шума дождя за окном и от того, что кто-то упорно в прихожей пытался открыть дверь. Я вскочила с дивана и выглянула в коридор.

Здесь меня ожидало незабываемое зрелище.

Придерживаясь рукой за стену, стоял Даня Нилов. Его складчатое лицо было багровым, в темных припухлых глазницах, как масло на сковороде, плавали и плавились мутные глаза. В них я прочла апокалиптическое похмелье и скорейшее желание от него избавиться.

Но это было еще не все. Рядом с Данилой, придерживаясь уже не за стену, а непосредственно за плечо массажиста, болтался Шевцов. Личико славного футболиста было сине-зеленым.

— Не скажу вам, что утро доброе, — произнесла я. — Это будет гнусной клеветой. Достаточно взглянуть на ваши физиономии. Что, плющит, ребята?