Побег из ада

Аннотация
Смуглый бородатый человек с гладко выбритым костистым черепом подошел вплотную к высокому светловолосому парню с разбитым в кровь лицом и вывернутыми за спину руками и спросил...

Пролог Угли осеннего костра Смуглый бородатый человек с гладко выбритым костистым черепом подошел вплотную к высокому светловолосому парню с разбитым в кровь лицом и вывернутыми за спину руками и спросил: — Путынцев твая фамилия, мнэ сказалы? Пачты Путын, да? Тот что-то ответил, однако его слова были заглушены почти добродушным — с оттенком иронии — рокотом бородатого: — Нэ оправдывайся, малчик. Твою гребаную Россию вэсь мир дрючить собрался. Ми только пэрвая ласточка. А дальше будэт веселей. Думаешь, замкнете кольцо вокруг Грозного, и все — кончилось теплое лэто, да? Так у вас говорится, малчик? Светловолосый парень медленно поднял голову и посмотрел налившимися кровью глазами в ухмыляющееся бородатое лицо. В глазах и всем облике русского не было ни страха, ни кошмарного, раздирающего мозг предчувствия чего-то неотвратимого и еще более ужасного, чем сама смерть. Такие лица, как у этого пленного солдата, вероятно, были у мучеников в подвалах инквизиции. Русский мальчик был слишком измучен, выжат и опустошен, его тело слишком онемело и как будто остыло от сгребшей его когтистыми лапами боли, чтобы еще и бояться. Из этого тела — капля за каплей — уходила жизнь. Очень больно. Но уже не страшно. На любого человека может лавиной хлынуть всепоглощающее ощущение страха, а потом ужас перегорает и издыхает синеватым дымком, как умирающие под колким ночным дождем угли осеннего костра. Это когда после десятой рюмки одиннадцатая идет как вода и человек падает под стол — только не до утра. Навсегда. И уже все равно. То же самое было и с Сашей Путинцевым. Можно сказать, что он уже умер, и только душа продолжала сопротивляться и поддерживала в теле последнюю искорку жизни. — Вашу Россию собрался дрючить весь мир, — повторил чернобородый, и деланное добродушие прорвалось в его голосе хриплой клокочущей злобой, как невинный на первый взгляд гнойник прорывается желто-зеленым и словно разбухающим на глазах гноем. Противно. Но еще противнее тот гной, что назревает в прогорклой и слепой от жестокости душе. — Ты думаешь, что вам памогут Штаты… пришлют сюда своих мыротворцев? Слова чернобородого падали тяжело и неумолимо точно, словно раз за разом били в одну и ту же измочаленную, выцветшую мишень. Но все равно — совершенно зря он тратил свое красноречие: Саша уже ни на что не реагировал. Он умер. Правда, ноги его еще шли, а полуослепшие от крови глаза еще что-то видели, когда его одним коротким, без замаха, тычком втолкнули в небольшую камеру. Стены ее были не кирпичными и не каменными — металлическими. Мягкие матовые блики легли на металл, когда потоки рассеянного вечернего света ворвались сюда вместе с гортанным говором, коротким стоном русского и глухим стуком тяжелых, военного образца, ботинок. И этот металл был не железо. Свинец. Тот самый, что не поддается действию кислот и непроницаем для множества видов излучений. Свинец… свинцовая камера. Зачем? В камере находился еще один человек. Когда распахнулась дверь, он пошевелился и закрыл глаза сухой морщинистой рукой. По угловатым чертам его вытянутого смуглого лица, длинному горбатому носу, некогда черным, а теперь выцветшим, неопределенного цвета глазам, а также длинной седой бороде можно было определить, что он кавказец. Аксакал. И само нахождение его в таком малопочтенном месте являлось не то чтобы нарушением кавказских обычаев, но и прямым попранием всех традиций. Плевком в душу того народа, к которому принадлежал тот старик. — Видыщ этого дагестанского пса? — проговорил чернобородый и рывком поднял голову Путинцева так, чтобы мутный взгляд русского коснулся съежившейся фигуры старого узника. — Он призывал народ к капитуляции перед твоими сородычами. Русские захватылы его сэло, и он прэдал нас. Он останется с тобой вот в этом мэсте. Старик, у тебя случайно нет в жилах славянской кровы? Тот повел головой и надтреснуто проскрипел что-то неразборчивое и безнадежное. — Ну, твое счастье, еслы так. А то сам увидищ, что будэт с тэм, у кого эта кровь есть. — И чернобородый что-то отрывисто крикнул стоящим за его спиной таким же, как он, бородатым людям в армейском камуфляже, и тотчас же в камере вспыхнул свет. — Смотри, почтэнный, — насмешливо проговорил боевик и исчез в дверном проеме. Дверь — тяжелая, металлическая — гулко и увесисто хлопнула, да так, что по всей камере поплыл звенящий резонирующий звон. Старик поднял голову и с искоркой интереса посмотрел на сползшего вниз по стене Сашу. Хотя в этом остром и живом, несмотря на преклонные годы, взгляде светился не столько интерес, сколько сострадание и жалость. — Ты русский, да, сынок? — медленно выдавили тонкие старческие губы. — Как же это ты попал в плен… к этим зверям? Старик хорошо говорил по-русски, без акцента, разве что несколько дольше, чем то принято в русском языке, растягивал гласные. Ответа он не получил. Старик горестно вздохнул, закряхтел и попытался подняться, но старые ноги аксакала, прошедшие тысячи километров горных троп, отказали: дагестанец только дернулся, словно его ткнули оголенным электрическим проводом, и без сил опустился на свое место. Вероятно, свое последнее место в этой жизни. — Эх… война, — пробормотал он уже на своем родном языке, — у меня младшему внуку, наверно, столько же, сколько тебе… Суки. Последнее слово расшевелило в русском пареньке едва тлеющие жизненные силы. Потому что старик снова перешел на русский язык. — А тебя-то за что? — спросил Путинцев и сам ужаснулся тому, как звучит его голос. Пискляво, дрожаще, неловко, словно глубоко в горле застрял старый засохший кактус и теперь мешал дышать и говорить. — Ты же вроде… не… — Э-э-э, сынок, разве они разбирают, кто есть кто? Разве они мусульмане? Разве они чтут Коран? Разве они вообще люди? Если среди этих отродий шайтана ходят и совсем черные, похожие на обезьян… и арабы… и даже твоей крови. Беловолосые. С голубыми глазами. Как немцы, с которыми я воевал полвека назад. И только аллах ведает, кто хуже — те или эти. Саша хотел что-то ответить, но голова закружилась так, что с болезненным уханьем запрокинулось в глазах серо-голубое, с клочками седеющих туч небо. И ему уже не суждено было понять, что не небо он вовсе видит, а низко нависший над его фигурой свинцовый потолок с белыми полосами тускло сочащегося из угла света маломощной лампочки. И тут в неподвижном воздухе что-то порвалось. И старик, и умирающий русский почувствовали это так же явно, как если бы это был ломающий угрюмую неподвижность безнадежного оцепенения порыв ветра. Свежего ветра с русских равнин. Которые там, так близко, за линией фронта. Что-то сдвинулось с места — что-то изменилось. Старик глубоко втянул спертый воздух, и по легким поползло саднящее жжение. Он поднял руку и почувствовал такую ватную слабость во всем теле, какую не чувствовал даже в прошлом году, когда лежал при смерти, а заботливая родня все-таки выходила главу семейства. И тут его взгляд упал на русского. Упал и подернулся будоражащим суеверным ужасом. Потому что с Сашей происходило что-то необъяснимое и страшное. Его тело, такое слабое и анемичное, словно бы лишенное костей и сухожилий, вдруг дернулось, запрокинулось и изогнулось, а потом внезапно выпрямилось с испугавшей старика пружинистой, упругой, нечеловеческой силой. Прерывистые конвульсии — словно в эпилептическом припадке — сотрясали тело несчастного, и Саша с силой ударился затылком в серую свинцовую стену. Еще и еще. Удары были такими мощными, что мягкий металл подался и образовал на своей поверхности несколько вмятин, хорошо видных даже человеку со слабым зрением. И тут началось самое жуткое. Словно невидимая кисть прошлась по коже русского… на ней засерели грязно-пепельные пятна, быстро темнеющие и расползающиеся по молодой коже. Вот они захватили все лицо и шею, руки скрючились и почернели, как обугленные, и стали выглядеть так, словно они принадлежали негру. Старик протянул руку к корчащемуся и усыхающему буквально на глазах русскому… но тут будто кинжал сверкнул перед мутными полуслепыми глазами. Старик-дагестанец упал, ударился головой о стену — покатился, словно тряпичная кукла, набитая опилками, и застыл. Оскал старого, почти беззубого рта черным провалом взирал на потолок… * * * — Ты посмотри, Руслан, как будто обгорел парень. А старик тоже копыта откинул. Значит, и на него подействовало? Произнесший эти слова пригладил взъерошенные светлые волосы. Потом пристально посмотрел сначала на труп старика-дагестанца, лежавший на полу камеры, затем на часы, в стекле которых отражалась часть широкого славянского лица, и добавил: — Хотя нет. Смотри, он чистенький. Никаких этих… следов. От страха скопытился, не иначе. — Да, впечатляет. Значит, не зря нам… — Звонят, кажется, — перебил говорившего его собеседник и извлек из-под светлого пиджака мешковатого покроя мобильный телефон: — Да, я слушаю. Да. Что? Удачно ли прошло? Ну… наверно, удачно. Только старик тоже готов. Хоть и кавказец. Повторить на молодом? Ясно. Есть у меня один вариант. Совсем без башни человек. Да, на игле. Психостимуляторами по вене двигается. Делать? Глава 1 Вызов Весь вечер я занималась тем, что совершенствовала свое и без того немалое (об этом я могу говорить без всякой ложной скромности) искусство кулинара. На этот раз я чудодействовала над креветками. У нас в России не особенно ценят их специфические вкусовые качества, да и во многом все упирается в утилитарный финансовый вопрос: на картошку бы денег хватило, не то что там на всякие деликатесы. Ну да ладно, к бедным слоям населения меня отнести едва ли можно, несмотря на то что на официальном месте своей работы — в Комитете солдатских матерей, где я числилась в должности юрисконсульта, — моя зарплата составляла далеко не астрономическую сумму. Полторы тысячи. И не долларов, как могло бы показаться иному прочитавшему о моих экспериментах с креветками, а самых что ни на есть родных «деревянных». А на креветки и крабы были, скажем так, другие источники дохода. Но приготовить одно из своих любимых блюд так, как я того хотела, мне было не суждено. Обычно это делается так: очистить креветки, извлечь мясо, затем на сковороду вылить масло и обжарить на несильном огне измельченный чеснок, а через некоторое время положить к нему креветки. Посолить, поперчить, добавить уксус, муку и оставить томиться несколько минут. А затем претворить в жизнь вторую часть кулинарного действа: приготовленные креветки, смешанные с чесноком, выложить в глубокую посуду, посыпать мелко порубленной зеленью кориандра, базилика и мелиссы, а также добавить тертый мускатный орех. Чтобы устроить совсем уж незабываемый пир души и тела, готовое блюдо следует залить белым вином. Вот такие тонкости. Но я не успела выдержать всю рецептуру, как говорится, от корки до корки: в самый ответственный момент, когда мне следовало бы положить в обжаренный чеснок мясо креветок, раздался звонок в дверь. Я пожала плечами и продолжила работу. Такого не бывает, чтобы ко мне приходили в девять часов вечера без предварительного звонка — никогда. Наверно, это чья-то глупая шутка. Скорее всего по подъезду бегают хулиганистые мальчишки и коротают свой досуг, названивая в квартиры жильцов. Но когда в дверь позвонили вторично, я была вынуждена признать, что кто-то на самом деле упорно тщится ворваться в мое обиталище. Что ж, делать нечего. Я наскоро выложила мясо креветок в сковороду, прошла в прихожую и, вздохнув, начала открывать дверь, уже запертую на ночь на несколько замков, потому как гостей я сегодня не ждала. — Кто там? — Юленька, это я… Екатерина Ивановна, — раздался за дверью дрожащий женский голос, в котором явно слышались звенящие истерические нотки, так, словно его обладательница балансировала на грани жестокого нервного срыва. — Открой, пожалуйста… я тебя сегодня весь день искала… не знаю, что делать… Господи, не понимаю… Этот бессвязный набор слов, произнесенный непослушными губами измученной женщины, говорил о том, что произошла какая-то беда. Быть может, даже непоправимое горе. — Да, да, конечно, тетя Катя… одну секунду. Я быстро открыла дверь. На пороге стояла невысокая полная женщина лет сорока пяти, с широким круглым лицом и серыми глазами. Это была моя соседка по площадке, Екатерина Ивановна Баловнева. До того момента я знала ее как человека, судьба которого полностью соответствовала его фамилии. Баловень. Баловень судьбы. Всякий раз, когда мне приходилось ее видеть, на этом круглом лице было написано добродушное, полнокровное довольство жизнью. Нет, нельзя сказать, что ей жилось так уж легко — да кому вообще легко в наше время, даже «новым русским»! — но она никогда не унывала, а в серых глазах отражалась великодушная готовность преодолеть все трудности, десятками выползающие из вязкой рутины быта, и все-таки жить хорошо и весело, несмотря ни на что. Ее квартира всегда была полна гостей — ее друзей и знакомых, сослуживцев ее мужа, работающего в небольшой частной фирме, наконец, друзей ее детей. И вот — первый раз за все время, что я ее знала, — на ее круглом добром лице было написано отчаяние. Откровенное, всепоглощающее. Нельзя даже сказать, что она была бледна — потому что назвать бледностью эту мертвящую пепельную серость, словно ожог, словно ядовитый мох расползшуюся по лицу, было нельзя. Серые глаза ничего не выражали. Ничего. Вы когда-нибудь смотрели в глаза слепых? Правда, говорят, у них самый всевидящий взгляд, потому что он улавливает то, что недоступно взору нормального зрячего человека. Если рассуждать так, то глаза Екатерины Ивановны были еще более слепы, чем у того, кто лишен счастья видеть. Стеклянные. Мертвые. — Проходите, тетя Катя, — поспешно сказала я. — Что-то случилось? Она не ответила, только шагнула через порог и тут же присела на низенький мягкий пуфик, словно ноги не слушались ее. Впрочем, вероятно, так оно и было. — Выпьете воды? — с тревогой спросила я и, не дожидаясь ответа, бросилась в кухню. От сковороды с креветками уже поднимался подозрительный дымок, напоминающий о том, что пора помешать их, но я не обратила внимания на это. Я провела Баловневу в комнату и усадила в кресло. — Хотите, курите, — предложила я, вспомнив о том, что в те редкие минуты, когда тетя Катя сильно нервничала и была в дурном расположении духа, она бралась за сигарету. И я пододвинула ей пепельницу и поднесла зажигалку. Хотя, конечно, дымить у меня в квартире не принято. Но сейчас был не тот случай, чтобы говорить о моих привычках и нормах поведения в моей квартире. — Так что такое случилось? — Моего сына…. его… вот так, — выговорила она и захлебнулась глухим, без слез, хриплым рыданием. По всей видимости, она была так потрясена, что даже не могла плакать — слезы теснились где-то глубоко, но никак не могли прорваться, чтобы хоть немного снять это жуткое напряжение. Откровенно говоря, я многое повидала на своем веку, мне приходилось видеть кровь и слезы, но такого лица, какое было сейчас у этой жизнерадостной, молодой и привлекательной женщины… такого еще видеть не приходилось. — Что… что-то случилось с Петей?! …Насколько мне было известно, у Екатерины Ивановны было двое детей: старший сын Петя и дочка Аня. — Нет… не Петя. Саша… это мой сын от первого брака. Я же второй раз замужем… и вот он. Дальше Екатерина Ивановна продолжать не смогла: бог сжалился над ней и ниспослал ей возможность выплеснуть свое горе в безудержной слезной истерике. Успокаивать ее пришлось долго. Отпаивать кофе, раз за разом подносить к сигарете огонек зажигалки, пока наконец Екатерина Ивановна не обрела способность говорить. — Саша… это мой старший сын. От первого брака. Я тогда была совсем еще молода… не сложилось. Тот, первый… у него сейчас другая жена. Сашу забрали в армию. И вот… Голос ее прервался, но я и без того поняла, что именно последует за этой жуткой паузой. Да и что может ожидать мать солдата, который в пору кровавой чеченской войны призван в доблестные армейские ряды? — В общем, они прислали запаянный цинковый гроб и написали… что, дескать, так и так… погиб при исполнении. Но Витя… мой первый муж… он по образованию врач. Он открыл гроб, чтобы… в общем, чтобы похоронить по-человечески… нашего Сашу. Похоронить. А там… а там… — Екатерина Ивановна прижала ладонь к мокрым глазам и, хрипло, с надрывом выдохнув, произнесла: — Одним словом, Витя сказал, что такого не может быть. Что Саша погиб не от пули и не от разрыва снаряда. Такое впечатление… будто он обгорел. Но Витя говорит, что ожоги так не выглядят… Это что-то… он сказал про бактериологическое оружие… с Сашей… делали что-то жуткое. В общем, это было странно, если даже не учитывать того, что произошло с телом Саши Путинцева. Цинковый гроб вскрыли? Но ведь это само по себе — вопиющее происшествие. Ведь, как известно, гроб должны сопровождать посланцы из воинской части, в которой служил покойный. Так сказать, почетный караул. И пока гроб не опустят в землю, они, эти люди, должны находиться при нем неотлучно. И никакое вскрытие гроба — само по себе дело нелегкое и весьма трудоемкое — не может произойти без ведома этих посланцев. Ведь можно и поплатиться: полетят их погоны, как осенние листья, отступи они в чем-то от буквы армейского закона. Но, конечно, все это я не стала вываливать на Екатерину Ивановну. Ей, бедной, и без того хватит. — Я не понимаю, — медленно проговорила я, — что же конкретно говорит ваш бывший муж? — Он сам ничего не может понять… он сказал, что характер поражения… как будто Сашу долго… нет, я не могу! — И она снова разразилась рыданиями. Я уже не пыталась успокаивать ее. Да и был ли в этом смысл? Что можно сказать матери, потерявшей сына на войне? Особенно когда в цинковом гробу присылают даже не тело, а сильно изуродованные останки… над которыми вытворяли невесть что. Жутко, но такова беспощадная правда жизни. — Значит, так, тетя Катя, — проговорила я, — сегодня постарайтесь успокоиться… — я замялась, — а завтра я займусь этим делом. Поговорю с Виктором. Я обещаю вам, что смерть вашего сына не останется… вы слышите, тетя Катя, я непременно разберусь, что произошло с ним! Конечно, бывает, что все расследования бессмысленны, но все-таки… Как зовут вашего мужа? — Путин… цев. Путинцев Виктор Сергеевич… Сложно говорить что-то в такой ситуации. Тетя Катя умоляюще смотрела на меня красными воспаленными глазами. Шок — это по-нашему, пронеслись в голове слова развеселой рекламы, получившие такой горький и разительно беспощадный привкус… * * * Екатерина Ивановна ушла после того, как я втолковала ей, что зайду завтра прямо к ней домой — ни на какую работу, разумеется, она идти не собиралась — и мы поедем к Виктору Сергеевичу. Но на этом вечер разнообразных и содержательных впечатлений не закончился. Во-первых, мои креветки превратились в груду дымящихся угольев, издающих не самый приятный запах. Во-вторых… Об этом «во-вторых» следует сказать отдельно. Я включила телевизор примерно в половине одиннадцатого и, наткнувшись на какой-то футбол, в котором я понимала не более, чем среднестатистическая домохозяйка — в космических технологиях, тут же переключила на СТС. Для тех, кто предпочитает телевизионному досугу более содержательные и полезные занятия, скажу, что это такой канал, на котором крутят сплошные американские телесериалы и «мыльные оперы» — бразильские, мексиканские и аргентинские. Все это великолепие чередуется с музыкальными передачами, составленными по принципу «поздравляю дорогую бабушку со столетием и про-шу передать для нее песню в исполнении Клавдии Шульженко, какую-то там про вальс». И надо же такому случиться — в тот момент, когда я включила СТС, на экране — большими белыми буквами по синему фону — было начертано следующее знаменательное поздравление: … БАГИРЕ Поздравляю с днем рождения. Счастья тебе в личной жизни и в работе. Пусть всегда будет солнце. Ты же знаешь, оно всегда восходит на востоке. ГРОМ Господи, как же я могла забыть! Ведь он предупреждал меня, что нужно посмотреть именно эту программу. Нашла же я накануне в почтовом ящике газету с телевизионной программой, где была обведена именно эта музыкальная передача с поздравлениями! Ну и ну! У меня просто перехватило дух: едва ли не первый раз в своей карьере я проявила такой вопиющий непрофессионализм, за который он — ГРОМ — мог сурово спросить. И никакие отговорки типа «подгорели креветки, уничтожала следы пожара» не помогли бы. Просто я так непозволительно прониклась эмоциями Екатерины Ивановны, что едва не села в лужу. А ведь то, что я прочитала в программе музыкальных поздравлений, — это очень важное послание. И мне понятное. «Счастья в работе» — совершенно очевидно, что у Грома есть ко мне дело. «Пусть всегда будет солнце» — таким поэтическим манером он напомнил мне, что в городе Тарасове существует улица Солнечная, на которой расположено кафе «Восток», где он не раз назначал мне явки. Итак, место известно. Время тоже определить несложно. Конечно, Гром мог написать мне прямым текстом, что так, мол, и так, жду тебя во столько-то. Но всегда предпочитал страховаться. Итак, отрывной календарик за 1999 год. В принципе подошел бы любой, если учесть, что солнце каждый год восходит одинаково. А мне была нужна именно дата восхода солнца завтра, восемнадцатого ноября. Так, шестнадцатое, семнадцатое… вот, восемнадцатое. Восход солнца — 7. 09. Очень хорошо. Он назначает мне время встречи девять минут восьмого в кафе «Восток». Разумеется, не утра, а вечера. Он будет ждать меня завтра в девятнадцать с минутами. Вот так. Меня, Багиру, сотрудника разведки, наконец затребовали после нескольких месяцев простоя и работы там, где я числилась для прикрытия, — в Комитете солдатских матерей. А завтра мне еще предстоит поработать именно по этому профилю. Ведь разобраться с делом сына Екатерины Ивановны Баловневой и ее первого мужа Виктора Сергеевича Путинцева, — это и есть то самое, что входит в мои обязанности юрисконсульта при официальном учреждении, — Комитете солдатских матерей. * * * Тот, кто наивно полагает, что разведка — это канувшее в Лету понятие времен блаженной памяти Штирлица и иже с ним, а также прерогатива деятелей времен «холодной войны», жестоко заблуждается. Люди старой закалки считают, что силовые структуры советских времен нельзя и близко ставить с нынешними, в ельцинской России. В чем-то они, безусловно, правы, но это вовсе не означает, что ничего подобного уже не существует. За ненадобностью. Дескать, все равно границы наши открыты для всех желающих — то бишь желающих помахать длинным баксом перед носом шалеющего российского налогоплательщика. Дескать, все секреты и тайны страны известны, вплоть до того, какая кнопка на ядерном чемоданчике Кремля и лично «гаранта» подрывает Нью-Йорк, какая — Лондон, а какая — Вашингтон. Все не так. Серьезные структуры существуют. Существуют также серьезные, прекрасно подготовленные люди, на высоком профессиональном уровне обеспечивающие их бесперебойное функционирование. Агенты. И один из этих агентов — я. Юлия Сергеевна Максимова по прозвищу Багира. Нельзя сказать, что путь к подобному поприщу — жестокому и неблагодарному, если уж на то пошло — был так прост. Нельзя сказать и того, что направляли меня исключительно моя собственная воля и наклонности. Все было куда сложнее. В конце концов, нормальная женщина, с судьбой, не изломанной ветрами перемен и прихотливых веяний рока, никогда не попадет в разведку. Можно возвести это в абсолют: женщина никогда не станет на такой путь по собственной воле. Если у нее есть родные, дом и вообще — все то, ради чего обычно живет существо, романтично именуемое хранительницей очага. До окончания школы моя жизнь шла так, как у большинства сверстниц. Завершив среднее образование, я хотела поступить в Тарасовский юридический институт, но тут пришла страшная весть: погибли мои родители. …Меня всегда бесило словосочетание: трагически погибли. Как будто погибнуть можно как-то иначе… комически, что ли. И когда я прочитала это словосочетание в официальном уведомлении — «…трагически погибли…» — я не заплакала. Не заплакала в ситуации, когда плакать было просто необходимо. Плакать, чтобы не поседеть. Плакать, чтобы не замкнуться в себе и не сойти с ума. Все это я подумала, когда увидела перед собой — сегодня — Екатерину Ивановну Баловневу. Но о моих родителях… Папа был военным. В звании полковника воздушно-десантных войск в феврале 1987 года он получил назначение на новое место службы: в одну из частей Нагорно-Карабахского района. Я думаю, все помнят, чем был тогда, в горбачевское время, Нагорный Карабах. То же, что сейчас Чечня. Страшная, незаживающая рана. Он уехал туда вместе с моей мамой, оставив меня с бабушкой, Анной Владимировной. Я так ждала момента, когда смогу увидеть их… Не получилось. И после смерти родителей я изменила свое решение поступать в юридический — тогда еще он не назывался Академией права — и поехала поступать в Москву. В Военно-юридическую академию. Я была зачислена в эту академию в августе восемьдесят седьмого и окончила ее с отличием в апреле девяносто второго. …Окончание образования — высшего ли, среднего ли — почему-то всегда совпадало с трагическими событиями в моей жизни. В тот же день, когда я получила красный диплом, умерла моя бабушка. Оставив меня круглой сиротой. Об этом я узнала через два дня после того, как официально получила высшее юридическое образование. Вот так. В академии я увлеклась айкидо и к окончанию учебы овладела им в совершенстве. Быть может, для девушки это странность, но когда ты не чувствуешь поддержки родных, когда ты совсем одна — жизнь начинает казаться совершенно иной. И исконные женские ценности подвергаются жестокой переоценке. Так что не один молодой человек бросал дешевый флирт, когда я между делом — скажем, распитием коктейлей в баре — говорила, что я еще и мастер спорта по пулевой стрельбе. Хотя нельзя сказать, что я терпела недостаток в поклонниках. Один из них, «новый русский», ввел меня в элитный московский клуб, в котором собирались сплошь богатые эксцентричные люди и обучались, так сказать, разным разностям. Именно там я научилась древним единоборствам: стрельбе из арбалета, фехтованию на мечах и т. п. Для членов клуба это нередко кончалось плохо: однажды двое представительных молодых людей — кстати, банкиров — повздорили на почве… в общем, из-за женщины. Этой женщиной была я. Молодые люди стрелялись. Причем на арбалетах. В результате оба попали в одну палату — один с ранением левого предплечья, второй — с ранением грудной клетки. Но это, как говорится, лирическое отступление. Важно другое: благодаря всем этим экзерсисам я привлекла к себе внимание спецслужб. Они учли мои наклонности и великолепное знание военного права, и в сентябре девяносто второго я была завербована и зачислена в органы ГБ секретным агентом. Тогда и возникло кодовое имя — Багира. Но это было еще не все. Далее события развивались уже по нисходящей: меня захватил могучий поток, и я уже не имела возможности вырваться из него. После окончания академии я прошла полугодичный курс специальной подготовки в секретном лагере в Мурманской области. После этого получила назначение на должность помощника прокурора в части Прибалтийского военного округа, где помимо своей основной работы занималась сбором секретных данных об армиях прибалтийских государств, изъявивших желание войти в НАТО. Покинула Прибалтику вместе с последними частями российских войск. В девяносто шестом году получила новое назначение, в военную прокуратуру Калининградского военного округа. На новом месте работы помимо основных обязанностей дважды участвовала в выявлении и ликвидации натовских шпионов в наших частях. А потом была Босния… кровавый югославский конфликт, не желающий угасать и поныне. Словно вспыхнуло в одном месте, разбросало искры, и они занялись, разгорелись… «Из искры возгорится пламя». Но не надо об этом. Глава 2 Два дела К Путинцеву мы приехали утром. Прямо на работу, потому что в отличие от своей бывшей супруги Виктор Сергеевич не мог пропустить рабочие часы, поскольку был здесь совершенно незаменимым человеком. Впрочем, как и везде, где он работал раньше. Это я поняла буквально из нескольких минут общения с ним. Не понимаю, каким образом такая милая и добродушная женщина, как Екатерина Ивановна, могла не ужиться с таким деликатным и в высшей степени приятным мужчиной, как Виктор Сергеевич. Он принял нас в небольшом кабинете, где, кроме него, сидели за компьютерами две женщины. Очевидно, бухучет фирмы, где работал Путинцев. Он провел нас в заднюю комнату, предложил присесть. Я обратила внимание, что и на меня, и на Екатерину Ивановну он смотрел с одинаковой предупредительно-грустной улыбкой в темно-серых глазах. — Катя мне говорила… вы юрисконсульт в Комитете солдатских матерей, не так ли? — произнес он. Эта дежурная фраза в устах любого другого человека прозвучала бы сухо, но Виктор Сергеевич сделал это с таким выражением, что я почувствовала — совершенно неожиданно для себя — глубокую и искреннюю жалость к этому человеку. Хотя он совсем не выглядел опустошенным и подавленным. — Да, совершенно верно. Екатерина Ивановна сообщила, что ваш сын… Александр Путинцев… погиб при невыясненных обстоятельствах… и… Уголок властного рта Виктора Сергеевича страдальчески дрогнул: железное самообладание отказало ему. — Я видел Сашу, — сказал он после паузы, во время которой налил из графина воды и предложил Екатерине Ивановне. — И могу сказать, что такого не бывает. Но я не стал бы копаться в этом деле… вы понимаете, это недопустимо. Я не хотел бы, чтобы вы занимались этим делом. «Такого не бывает». Точно такую же фразу произнесла накануне и Екатерина Ивановна. «Такого не бывает». Что же сделали с несчастным мальчиком? — Я не знаю, зачем Катя… — Витя! — перебила его Екатерина Ивановна. — Я врач по образованию, — продолжал Виктор Сергеевич после затяжной паузы, во время которой бывшая жена смотрела на него умоляющим взглядом, — и могу сказать, что характер поражения остается для меня полнейшей загадкой. Сравнения могут быть уместны… с мумией, что ли. Кожные покровы совершенно отмерли. Как будто их долго подвергали… Его голос сорвался, и он, встав со стула, произнес: — Вы… — Да-да, — подхватила я, освобождая его от необходимости произносить это, — конечно, я взгляну на него сама. И потом мы решим, как поступить дальше. Только прежде я хотела бы задать один вопрос: как случилось, что цинковый гроб был вскрыт? Ведь, насколько мне известно, это совершенно недопустимо. Виктор Сергеевич кивнул. — Вы совершенно правы, Юлия Сергеевна, — сказал он. — Да, гроб с телом моего сына сопровождали старший лейтенант Богров и лейтенант Микульчик. — А где они сейчас? — Они уже отбыли в свою часть. — Не дождавшись погребения… похорон? — Я удивленно посмотрела на страдальчески дрогнувшее лицо Путинцева и поняла, что несколько переборщила со своими расспросами. — Я поясню, — тихо сказал он. — Я сам… самовольно вскрыл гроб. Потому что Микульчик говорил таким странным тоном о том, при каких обстоятельствах обнаружили тело Саши. Кроме того, Богров рассказывал немного иное… отличное от того, что сообщил мне его сослуживец. — Путинцев сделал паузу и закончил почти шепотом: — И я понял, что оба они что-то от меня скрывают. Вот так… и больше не будем об этом. Хорошо? Я пригладила ладонью волосы и подняла на Виктора Сергеевича озабоченный взгляд. — Хорошо? — с напором повторил он. — Да. — Что же вы собираетесь делать, Юлия Сергеевна? — почти с робостью, которую нельзя было заподозрить в этом большом и, очевидно, сильном человеке, спросил он. — Будет видно по обстоятельствам. Не исключено, что придется поехать в часть, где служил ваш сын. И узнать все из первых уст. Если подтвердится то, что вы говорите. Виктор Сергеевич посмотрел на меня если не с изумлением, то, по крайней мере, несколько ошарашенно: — Вы… решитесь на такое? Зачем вам это? — Почему бы нет? В конце концов, это моя работа. — Да, но… номинально. Я думал, вы только посоветуете и… откровенно говоря, я не хотел прибегать к услугам вашей организации. Просто не видел смысла. Это Екатерина Ив… это Катя настояла. — А что мне было делать? — деревянным голосом спросила она. — Что? Я же не могу… вот так… чтобы все оставалось, а мой Саша… Фраза — ее единственная фраза за весь разговор — так и осталась незавершенной. — Где он служил? — спросила я. — В воздушно-десантных войсках. Под Ярославлем. А потом бросили под Гудермес, — ответил Виктор Сергеевич. — Какая часть? Последовал немедленный и точный ответ. — А где Саша сейчас? В… — Я поспешно оборвала фразу, искоса посмотрев на застывшее лицо Екатерины Ивановны. — В морге номер два, — договорил Путинцев. — Я хотел его забрать, но… — Что — но? — Катя не разрешила. Она сначала думала, что это какая-то ошибка. Что это не он. А потом признала. Только вчера днем. Я поднялась со стула, а Путинцев негромко спросил: — Как у вас с нервами? — Не жалуюсь. — Я тоже, — проговорил он, — но мне чуть плохо не стало, когда я его… увидел. — Он посмотрел на Екатерину Ивановну, которая с лишенным всякого выражения лицом уставилась в белую стену и добавил: — А вот она чуть умом не тронулась. Юлия Сергеевна… я поеду с вами один. Катю нужно отправить домой. К мужу и детям. Пусть немного отойдет. Чтобы похороны… — Хорошо, — поспешно сказала я и повернулась к Екатерине Ивановне: — Тетя Катя! Она медленно подняла голову, и я невольно вздрогнула: точно так же поднимала голову собака с перебитыми передними ногами и позвоночником, которая совсем недавно жила у нас в подъезде, а потом пропала. Ее звали и Жучкой, и Шариком, и Бобиком, и на каждое имя она вздергивала измученную умную морду, и черные, полные боли — почти человеческие! — глаза спрашивали: ну чего, ну чего вы от меня хотите? Даже не дадите спокойно… умереть. Тетя Катя хотела приютить пса у себя, но поздно: он исчез. …И вот теперь она сама была похожа на эту собаку. Не дай бог никому из нас когда-нибудь быть похожим на это… * * * В самом деле — жутко. Я видела горящий Грозный в первую чеченскую. Я помню октябрь девяносто третьего, штурм «Останкина» и пустые глазницы почерневшего «Белого дома». Наконец, дотла разоренные боснийские деревни и тела убитых мирных жителей, валяющиеся прямо на обочине… Едва ли не на моих глазах взлетел на воздух дом на Каширском шоссе. Я тогда гостила в Москве у подруги, с которой мы вместе учились в Военно-юридической академии. Ее дом был рядом. Я вполне могла стать одной из жертв — пройди террористы домом дальше. Я одна из первых выскочила на улицу и увидела кошмар, возникший потом на экранах всей страны и еще долго пугавший мирных граждан по ночам, которые должны быть спокойными. Но такого я еще не видела. И не дай бог увидеть еще раз. — Они написали, что он был в плену у боевиков, — сказал Виктор Сергеевич, не отрывая застывшего взгляда от изуродованного трупа сына. — По крайней мере, они думают, что он был в плену. Они нашли его в одном из горных сел, откуда армейский спецназ выбил чеченских боевиков. — Что же вы предполагаете… что они с ним делали? — спросила я. Виктор Сергеевич долго молчал, опустив глаза в пол, а потом решительно вскинул голову и бросил, задержав на мне угрюмый и напряженный взгляд: — В прессе прошли сообщения, что они собираются применить биологическое оружие. У меня есть только одно объяснение случившемуся: это какой-то доселе неизвестный препарат. И они испробовали его на моем сыне. Как на кролике. Я не стала спрашивать, верит ли он тому, что говорит. Было и без того очевидно, что верит. Просто не может иначе. Потому что самая жуткая версия все равно лучше неизвестности. Я и сама подсознательно, но склонялась к той же мысли. Хотя традиционное биологическое оружие действует совсем по-другому. * * * Я пришла в «Восток» в пять минут восьмого. То есть на четыре минуты раньше условленного Громом срока. Заказала себе стакан апельсинового сока и стала медленно цедить его через соломинку. Гром появился неожиданно. Как всегда. Хотя я внимательно отслеживала появление любого нового человека в небольшом зале кафе, он возник как-то сразу, мягко прикоснулся большой массивной ладонью к моему плечу и присел на свободный стул. Он постарел. Я не видела его несколько месяцев, но даже за это время он сдал. Да, девяносто девятый год выдался для него урожайным на происшествия. …Седина в густых темно-каштановых волосах, тяжелый, неподвижный и непроницаемый взгляд светло-серых глаз. Гром поправил пиджак и выжидательно, оценивающе посмотрел на меня. Ничего не сказал. Потом повернулся вполоборота и кивнул подбежавшему официанту: — Принесите мне минеральной воды, пожалуйста. Официант косо посмотрел на нас — ну что за посетители пошли, одна апельсиновый сок пьет, а второй и вовсе минералку! — но Гром, казалось, понял, что тот подумал, и потому после внушительной паузы добавил: — И бутылочку мартини, пожалуйста. Ну и все, что к ней полагается, сами знаете. Понятно. Гром почувствовал, что официант выделил нас из общего ряда, и поспешил в него снова затесаться. Осторожность совершенно излишняя, перестраховка, так сказать, но, как говаривал сам Гром, в нашем деле не бывает пере —, а только недостраховка. Но об этом недо — узнаешь только на небесах. Лично я никогда не видела, как Гром пьет алкогольные напитки. Уверена, что не будет пить и на этот раз. В крайнем случае только чуть пригубит, а это, как говорится, не в счет. — Рад тебя видеть, — сказал он. Да? А по голосу никогда не поймешь, рад ли он тебя видеть или же сейчас достанет пистолет и очистит белый свет от твоей персоны. В принципе, хотя я знала его уже давно, все равно — могла ожидать от него чего угодно. Абсолютно. Человек-загадка. — Мы отправимся на прогулку, — без предисловий сказал он. — Впрочем, ты можешь выпить свой, — он втянул воздух ноздрями и еле заметно усмехнулся, — апельсиновый сок. А также немного мартини. Конечно, это не то, что мы как-то раз пили с тобой в Монако, но все же… «Пили»! И это он называет «пили»! Возможно, то, что делала я, и можно поименовать этим кратким, но в высшей мере содержательным глаголом, но Гром… В миру его звали Андрей Леонидович Суров. Мое знакомство с этим человеком — если это можно так назвать — произошло далеко от того места, где мы сейчас сидели друг напротив друга и мирно пили апельсиновый сок и минералку. …Это было в первый же день учебы на секретной базе Минобороны. А потом нас вместе направили на территорию Югославии с частями наших миротворцев. Сейчас, на волне последних событий в Косове, это понятие — миротворец — стало модным, а вот у тех, к кому оно имело самое непосредственное отношение, слово это было не в чести. Миротворец. Что-то елейное и неправдоподобное было заключено в нем. Надуманное. Фальшивое. И вот когда я была направлена на территорию Югославии, моим непосредственным начальником и стал майор контрразведки Суров Андрей Леонидович. Он и там проходил под кличкой Гром. Его имя я узнала позднее — когда столкнулась с ним непосредственно. Помимо так называемых миротворческих функций, группа Сурова осуществляла и закулисную деятельность, которая, по сути дела, и была основной. Мы занимались сбором агентурных данных об армиях стран, входящих в НАТО. С упором на бундесвер и итальянскую национальную гвардию. Но потом мы едва не погибли. По той самой причине, которая, как выстрел из-за угла, как смертоносный кусок металла на минном поле, везде и всегда подстерегает разведчика: из-за предательства одного из членов нашей группы. Конечно, самое страшное, что нам грозило за границей, это арест, но, как коротко сказал Гром, обрисовывая ситуацию, в России нам бы не простили провала. — Автокатастрофа или случайный кирпич на голову — то или иное, но нам бы обеспечили, — резюмировал он. Я даже не стала спрашивать, кто именно обеспечил бы нам такие блестящие перспективы. И так понятно. Слова Сурова частично подтвердились. Из Югославии нас, само собой, выпроводили. В органах же посчитали виноватыми в провале миссии и благополучно отправили всех в отставку. Без права оправдаться. Выбросили, как щенков. В девяносто восьмом я вернулась на родину, в Тарасов. Работу искала недолго. Было несколько предложений из различных инстанций вплоть до того, чтобы работать в госструктурах. В конце концов так оно и получилось. Потому что ведомство с сомнительным по нынешним временам названием Комитет солдатских матерей и было государственной структурой. Куратором его, если мне не изменяет память, состоит лично губернатор области. Туда-то я и поступила на работу в качестве юридического консультанта и думала, что мое знакомство с Суровым на этом прекратится. Но не тут-то было. В том же году в руководстве ФСБ и одновременно ГРУ произошли серьезные кадровые перестановки, и меня без труда обнаружили и вновь довольно настойчиво востребовали к службе. Первоначально я отказалась и посчитала это единственно правильным решением. И тут на сцену снова вышел Гром. Оказывается, он вернулся в разведку и теперь целенаправленно восстанавливал состав старой югославской группы, так грубо разогнанной прежним руководством. Он заверил меня, что для возвращения на службу вовсе не обязательно в корне ломать устоявшийся образ жизни. — Ты можешь оставаться в своем комитете или как он там называется… это даже будет способствовать твоей работе на нас. Я не могла отказаться. Я всегда верила ему. Кроме того, существовал дополнительный фактор. Наркотик постоянного напряжения, делающий жизнь особенно яркой и красочной. Пресное существование под крылышком моей начальницы Светланы Алексеевны по прозвищу Патрикеевна не могло обеспечить мне того мощного выплеска адреналина, к которому я так привыкла за долгие годы. По этому поводу Гром говорил: — Если бы Штирлиц существовал на самом деле, его непременно расстреляли бы по возвращении на родину из Берлина. Потому что, как он ни устал от постоянной реализации всех сил — для того чтобы выжить под бдительным оком Мюллера и иже с ним, — он не смог бы жить как все. И я вернулась. В дальнейшем все приказы я получала только от Сурова. Причем сам Суров бывал в Тарасове редко. Для связи с ним было отработано множество разнообразнейших, безотказных и не привлекающих ненужного внимания способов. Как уже упоминалось, я не стала бросать работу в Комитете солдатских матерей. Гром был прав: комитет был очень удобной ширмой. Но теперь о внешней разведке говорить не приходилось, поскольку, сидя в городе Тарасове, прослеживать планы агентуры стран НАТО довольно затруднительно. Зато поле деятельности расширилось за счет задач внутрироссийского масштаба. И порой это было куда сложнее, нежели сбор информации о планах бундесвера и итальянской национальной гвардии. То, чем я занималась в Югославии. * * * Мы не выпили даже трети того, что было в бутылке мартини. Суров, по обыкновению, только пригубил и тотчас же поставил бокал на столик. В кафе мы говорили о чем угодно, только не о том, что на самом деле привело его и меня сюда. Этот разговор должен был состояться не здесь. — А теперь пора, — наконец сказал он, когда мы подробно обсудили кулинарные достоинства омаров и ошибки проигранного московским «Локомотивом» матча с английским «Лидсом». Я думаю, нет надобности говорить, что я разбиралась в футболе примерно так же, как Андрей Леонидович — в кулинарии. Мы вышли из кафе. Суров подвел меня к темно — серому «Ауди», совершенно теряющемуся в полумраке пустынной арки, и распахнул передо мной дверцу. — Куда мы едем? — спросила я, когда Андрей Леонидович вставил ключ в зажигание и завел двигатель. — В администрацию. — Куда? — В правительство области, — уточнил он. — Не на прием к губернатору? — Нет. К вице-мэру Тарасова. Больше вопросов я не задавала вплоть до момента, когда мы вошли в огромное здание, на фасаде которого метровыми золотыми буквами было написано: «Правительство Тарасовской области». Молчаливый охранник в вестибюле, вероятно, уже обо всем предупрежденный, провел нас по пустым коридорам, несмотря на поздний час, залитых светом. Вот паразиты, машинально промелькнуло в голове, а на электроэнергию небось денег нет, как говаривают ежеквартально в соответствующих инстанциях. Охранник довел нас до большой металлической двери, оклеенной пленкой под дерево (на двери была черная табличка с красивой, золотом, надписью: «Первый вице-мэр А.П. Калитин»), и услужливо распахнул ее. За ней оказалась просторная приемная, в которой сидели два парня и хорошенькая секретарша, разговаривающая по двум телефонным линиям. Как только успевала? — Мы к Антону Павловичу, — спокойно проговорил Гром. — Он нас ждет. — О ком сообщить? Ваше имя? — поднялась секретарша. — Да вы ничего не говорите, девушка, — отозвался Гром невозмутимым голосом, — опишите меня и эту даму, Антон Павлович поймет. Секретарша коротко взглянула на него, но, очевидно, вице-мэр что-то уже сказал ей заранее, потому что ни одного дополнительного вопроса не последовало. Она взмахнула длиннейшими ресницами и прошла в кабинет к шефу. Двое рослых парней переглянулись и, поднявшись, вразвалочку вышли из приемной. Антон Павлович оказался высоким благообразным мужчиной лет сорока, с холеным улыбчивым лицом и приветливо поблескивающими серыми глазами. Я всегда ассоциировала нового для меня человека с каким-либо животным, которого он мне более всего напоминал: я уже многократно убеждалась, что такой метод дает возможность лучше понять характер человека. А это при моей работе незаменимо. Калитин напомнил большого вальяжного кота, снисходительно посматривающего большими неподвижными глазами и изредка мурлычущего самодовольно: вот, мол, какой я красивый и важный. На всем его облике лежала печать благополучия и обеспеченности, упорно не оставляющая представителей властных структур даже в самые тяжелые дни кризиса. Да, того самого, после семнадцатого августа. А что им, властям предержащим? Все они живут в полном соответствии с анекдотом:…мальчик приходит к папе и говорит: «Папа, папа, водка подорожала… теперь ты будешь меньше пить?» — «Нет, сынок, это ты будешь меньше есть». Кто папа, а кто сынок — объяснять не надо. — Добрый вечер, Андрей Леонидович, — приветствовал Грома вице-мэр, протягивая ему пухлую ладонь. — Добрый вечер, Юлия Сергеевна, — повернулся он ко мне. — Ведь, если не ошибаюсь, это и есть… — Да-да, — перебил его Суров, — это тот самый агент, которого я вам рекомендовал. — Ну что ж, — Антон Павлович внимательно посмотрел на меня, и я поняла, что он совсем не так прост, как мне показалось с первого взгляда, — очень хорошо. Юлия Сергеевна, я думаю, рекомендации высокочтимого Андрея Леонидовича более чем достаточно для того, чтобы вы полностью оправдали мои надежды. Я слышал о вас много лестных слов. Правда? Вот это забавно, подумала я. Лично я не слышала от Грома похвалы, исполненной большего одобрения и экспрессии, нежели короткое: — Так. Все в норме. Свободна. Оказывается, на людях майор Суров не так суров (извиняюсь за невольный каламбур): он даже иногда утруждает себя похвалами в мой адрес. — Мы хотели бы поговорить с вами по очень серьезному поводу, Юлия Сергеевна. Вероятно, проблему, которая возникла перед нами, сумеете решить только вы. И не вследствие вашего высокого профессионализма. Возможно, большую роль сыграет ваш пол. — Мой пол? — В моем голосе невольно прозвучала ирония. — Что вы хотите сказать этим, Антон Павлович? — Ничего особенного. Вероятно, я был слишком категоричен, — проговорил вице-мэр. Несмотря на свою словоохотливость, Антон Павлович Калитин был человеком дела, потому что, не теряя времени, полез в свой стол и вынул оттуда черную папку, в которой, по всей видимости, сосредоточилось немало документов. Она прямо-таки распухла вдвое против обычно ожидаемого от любой добропорядочной папки объема. Однако по виду, с которым Антон Павлович вынул ее и взял в руки, можно было судить, что она таковой — то бишь добропорядочной папкой — не являлась. Вероятно, будучи набита сплошным компроматом. — Это именно то, ради чего я связался с Москвой и конкретно с Андреем Леонидовичем, — проговорил он. — Взгляните, Юлия Сергеевна… впрочем, нет, прежде я кратко обрисую вам ситуацию. Я откинулась на спинку низкого кожаного дивана и приготовилась внимательно слушать. Мельком посмотрела на Грома: он сидел совершенно неподвижно. — Прошла информация, что в городе существуют фирмы, которые, прикрываясь лицензиями строительных, юридических, торговых, промышленных контор, на самом деле занимаются совершенно иным. В этом плане меня интересует ЗАО «Ратмир». — На эту фирму поступила информация, что… — Юлия Сергеевна, — мягко прервал меня Калитин, — я говорю только то, что имеет смысл говорить. То же самое справедливо и в отношении вас. — Что я должна делать? — Мне хотелось бы, чтобы вы поступили на работу в эту фирму. При вашем уровне квалификации это не составит вам особого труда. Хотя фирма непростая. Солидная и, главное, на работу отбирают по национальному признаку. Фирма татарская. Директор… я думаю, его имя вам знакомо, он владелец нескольких магазинов, ресторанов и салонов красоты в центре города… директор «Ратмира» — Ринат Салихов. Ринат Ильдарович Салихов. К нему — особенное внимание. Серьезный человек, к которому очень сложно найти подход. — Это тот, что профинансировал постройку мечети близ Борисоглебского оврага? — Вот именно. — То есть я должна изображать из себя восточную женщину? Татарского происхождения? — Вот именно, — повторил Калитин, а потом взял что-то со стола и протянул мне. — Вот, возьмите, это должно сработать. Это был паспорт. На имя гражданки России Фархутдиновой Ильмиры Маратовны. Все честь честью — дата и место выдачи, моя фотография, на которой мне были слегка приданы татарские черты лица. У меня самой карие глаза и темные волосы, вполне славянские черты. Внешность не татарская — это уж точно. Хотя татары и русские — особенно в Поволжье — настолько смешались, что сложно определить, кто есть кто. Например, когда я еще училась в школе, в моем классе был красивый белокурый мальчик с большими голубыми глазами и крупными русскими чертами миловидного лица. Я была по уши влюблена в него. Мальчика звали Руслан. Руслан Равильевич Гатаулин. Типично татарское имя. А вот в соседнем классе был парень, влюбленный в меня и которого я отвергала, потому что считала татарином. Его фамилия оказалась Иванов. Дима Иванов. Правда, потом выяснилось, что его папу зовут Вениамин Моисеевич, и никакой он не Иванов, а Лифшиц. Вот тебе и татарин с русским именем и фамилией! Дима Иванов благополучно эмигрировал в Израиль, а я с тех пор не доверяла ни внешности, ни тем более записи в паспорте. Потому что эта запись могла оказаться такой же фиктивной, как тот паспорт, что сейчас предлагал мне Антон Павлович Калитин. Кстати, между предпоследней и последней страницами документа я обнаружила несколько сложенных вдвое стодолларовых купюр. Как оказалось позднее, их было ровно десять. Тысяча долларов — вероятно, гонорар за первую часть моей работы. — Кто это — Ильмира Фархутдинова? — настороженно спросила я. — Надеюсь, это имя не взято с потолка? В таким солидных фирмах, как «Ратмир», имеют обыкновение проверять все сведения, которые дал о себе каждый поступающий на работу. Калитин улыбнулся. — Не беспокойтесь, все в норме. Вот вам распечатка с вашей новой биографией. Пусть проверяют, не страшно — все обеспечено. — Значит, Ильмира — это реальное лицо? — Можно сказать, что да. — Что я должна делать в фирме «Ратмир»? — спросила я. — Вы сначала устройтесь, — мягко улыбнулся Калитин, — а потом будем конкретизировать. Так сказать, сужать круги полета. А вот вам еще несколько документов и фотографий, которые помогут вам в вашей будущей работе. Прошу вас, Юлия Сергеевна. За годы работы под началом Грома я научилась не задавать лишних вопросов, когда их от тебя явно не ожидают. Задавать вопросы сверх уже сказанного тем более не имело смысла, потому что Суров сидел рядом и многозначительно молчал. Развивайся что не по его сценарию, он непременно бы заговорил. Но, очевидно, он так и планировал и потому не произнес ни единого слова… Глава 3 Шеф «Ратмира» Я не стала откладывать дела в долгий ящик. Не могла же я на следующий день просто прийти в «Ратмир» и произнести сакраментальную фразу: «Возьмите меня, пожалуйста, на работу, дяденьки». Меня развернули бы на сто восемьдесят градусов и отечески напутствовали бы пинком под зад. Но я не собиралась ждать до завтра. Я решила сделать первый шаг сегодня. И для этого, по-моему, было самое время, а именно: половина одиннадцатого. Дома я окинула критическим взглядом собственное отражение в зеркале. А потом посмотрела на фотографию мужчины у меня в руке: скорее молодой, чем средних лет, в костюме и в элегантном черном пальто. Лицо спокойное, властное. Губы растянуты в снисходительной полуулыбке, открывающей белоснежные зубы. Красивые черные брови, и из-под них — строгий взгляд выразительных темных глаз. Ринат Ильдарович Салихов, глава фирмы «Ратмир». От Калитина я располагала информацией о примечательной особенности личного графика Салихова: он почти каждый вечер ужинал в ресторане «Королевская кобра». Одном из самых дорогих и элитных заведений города, которое, по слухам, фактически принадлежало многоуважаемому Ринату Ильдаровичу. Дай бог, чтобы Салихов оказался там и сегодня. Хотя что конкретно могло это дать мне, я пока что представляла довольно смутно. Впрочем, для начала следует заняться своим макияжем и прической, да еще порыться в гардеробе в поисках чего-нибудь такого этакого… Выудила. Новое платье, которое я еще ни разу не надевала, но в нем не стыдно показаться и в таком респектабельном заведении, как «Королевская кобра». Элегантное, не чрезмерно открытое — татары не любят ничего вызывающего, но подчеркивающее все достоинства моей фигуры. И очень стильное — привезено не откуда-нибудь, а из Парижа. Подарок старого знакомого, можно сказать, бывшего коллеги, который теперь состоял на дипломатической службе и мотался по всему свету. А еще я надела великолепный черный парик-каре. Привез мне его из Лондона Коля Крюков. Тоже бывший «югослав». Взглянув в зеркало, я не без удовлетворения нашла, что похожу на Элизабет Тейлор в роли царицы Клеопатры. Вот это здорово. Теперь не грех и выйти в свет. …«Королевская кобра» встретила меня полумраком вестибюля и матовыми отсветами черного мрамора, которым были отделаны высокие тяжелые колонны и пол. Никаких излишеств, никаких космических ноу-хау, так бросающихся в глаза в пышных ночных клубах, рассчитанных преимущественно на людей с толстым кошельком и дурным вкусом. Хотя, наверно, у меня именно такой вкус: в угрюмом великолепии «КК», под звуки словно пропитывающей прохладный кондиционированный воздух музыки (вероятно, аудиоаппаратура тут высочайшего класса) мне стало несколько не по себе. Не похоже на обычные рестораны. Рослый черноволосый мужчина у входа молча принял у меня плащ и указал на широкую лестницу, застеленную бордовой ковровой дорожкой, ведущую на второй этаж. Вернее, бельэтаж. Именно тут находилась зала ресторана. Великолепно: несколько столиков, роскошно сервированных. Набор рюмок и бокалов перед каждым прибором. Хрустальные вазы с белыми и красными розами: как я узнала впоследствии, розы ставили по личному распоряжению Рината Ильдаровича. Иных цветов он не признавал. Народу здесь было немного. Причем, что меня порадовало, в основном сидело по одному человеку за каждым столом. Мало где было по двое. Едва я успела сесть за столик у огромного, от пола до потолка, окна, откуда открывался вид на залитую светом фонарей пустынную площадь и статую Ленина, как увидела того, из-за кого пришла сюда. Ринат Ильдарович ужинал в обществе плотного лысеющего мужчины с круглым украинским лицом и веселыми маслеными глазками. Сложно представить себе человека, который в большей степени не соответствовал бы представительному и чрезвычайно солидному облику главы «Ратмира». Беспрестанно вертящий головой по сторонам, смешно двигающий челюстями при пережевывании пищи — нет, он решительно не подходил Ринату Ильдаровичу. Да и не вписывался в эту солидную, сдержанно роскошную обстановку. Ему бы куда больше пристало пить в ночном клубе, уплетать блины с икрой, чтоб за ушами трещало, да обниматься с визжащими голыми девками из стриптиз-шоу. То, что толстый мужчина украинец — это я почему-то определила для себя сразу. Хотя уже вбила себе в голову, что в ЗАО «Ратмир» работают только татары. Впрочем, этот человек вполне мог и не работать в фирме Салихова. Просто старый знакомый. — Что будете заказывать? — вежливо осведомился подошедший официант, протягивая мне меню в тяжелом черном переплете. Господи, да это целый фолиант! Библия чревоугодника! Я наскоро ткнула пальцем в несколько блюд, смутно прикидывая, во что это может мне обойтись, и продолжала незаметно наблюдать за Салиховым. И — кажется, впервые — он отвел глаза от продолжающего о чем-то весело трещать толстощекого хохла и взглянул на меня. До этого момента я думала, что самый пронизывающий и одновременно непроницаемый взгляд у Грома. У моего шефа, Андрея Леонидовича Сурова. У Салихова был… нет, решительно так нельзя смотреть на приличную женщину, подумала я, продолжая вживаться в образ. Нельзя так, Ринат Ильдарович! …Все оказалось куда проще, чем я полагала изначально. Хозяин ресторана и шеф «Ратмира» что-то сказал хохлу, и тот, издав недовольное урчание еще не насытившегося, но все равно добродушного бегемота, поднялся и, взяв что-то в руки, направился к моему столику. Салихов сделал широкий жест восточного владыки: по всей видимости, он велел украинскому «бегемоту» передать мне бутылку дорогого вина — именно ее я разглядела в его ладони. Что это вино, очень дорогое, и что оно самое что ни на есть настоящее французское, я определила с первого взгляда. Слишком просто. Неужели это какая-то подстава, пронеслось в голове неистребимое шестое чувство постоянной, болезненной подозрительности. Рано или поздно это появляется у любого сотрудника ГРУ. Мания преследования. Да нет, вряд ли, никакой подставы быть не может. Я расслабилась и спокойно посмотрела сначала на официанта с подносом, несущего мой заказ, а потом на почтенного толстяка хохла. Последний подошел к столику раньше официанта. — Добрый вечер, сударыня, — с изысканной вежливостью поздоровался он и тут же по-простецки присел на краешек стула. — Простите, что я вас побеспокоил, но вы, по всей видимости, здесь первый раз, и поэтому мой босс, хозяин этого ресторана, покорнейше шлет вам небольшой презент. Не обессудьте, сударыня, примите. И он поставил бутылку вина на стол. Я едва не рассмеялась: этот человек обладал способностью внушать несокрушимую симпатию с первого взгляда и первого слова. Салихов знал, кого посылать. В этот момент подошел официант и поставил передо мной мой заказ. Украинец махнул рукой, тот почтительно наклонил голову и ретировался. — Конечно, с моей стороны нескромно прерывать вашу трапезу, — продолжал этот симпатичный «бегемот». — Так что позвольте мне откланяться. — Подождите, — остановила я его, — благодарю вас… но я не могу принять такого подарка… нет, не могу. — Обижаете, пани, — широко улыбнулся он, и в быстром его говоре промелькнул мягкий украинский акцент, — если вы думаете, что мой босс из числа людей, которые думают, будто женщина чем — то ему обязана после подобного естественного жеста, то скажу вам, что это не так. Не обижайте хорошего человека, сударыня. И он, не дожидаясь моего ответа, поднялся и размашисто зашагал обратно к столику Салихова, по пути едва не свалив несколько стульев. Удивительно милый человек. Я начала ужинать, не поднимая глаз от тарелки и время от времени чувствуя на себе пристальный взгляд Салихова. …Он подошел ко мне сам. Это было самым лучшим вариантом, на который я только смела надеяться. Надо думать, на своем веку Ринат Ильдарович повидал немало красивых женщин, в том числе тех, кому я уступала по внешним данным. Уступала, быть может, существенно. — Андрей Богданович сказал мне, что вы не хотите принимать мой маленький подарок, — проговорил он, бесшумно присаживаясь напротив меня. Я вскинула на него глаза. — Что? Кажется, замешательство было сыграно мной вполне сносно. Он немного грустно улыбнулся и проговорил: — Молодые женщины редко ужинают здесь в одиночестве. Конечно, ни я, ни Андрей Богданович не напрашиваемся к вам в компанию… — По его губам скользнула добродушная усмешка, и Ринат Ильдарович продолжил: — Но все-таки не откажите мне в удовольствии выпить с вами по бокалу вину. …Понятно, что я охотно согласилась. Для вящего эффекта сыграла нерешительность, а потом уступила. Да мне, как говорится, того и нужно было. Ринат Ильдарович оказался удивительно интересным собеседником. Хотя, безусловно, в этом плане он все-таки несколько уступал Андрею Богдановичу Шкапенко. Сам он — да и подавляющее большинство его друзей, знакомых и коллег, как выяснилось несколько позднее, — предпочитал называть себя просто Шкап. При Салихове, кстати, он состоял в качестве начальника службы безопасности. Вот тебе и гиппопотамообразный увалень из Хохляндии. Он начал разговор с того, что рассказал анекдот по поводу моего замечания о том, что цены в салиховском ресторане довольно умеренны по сравнению с московскими, при этом сервис и многое другое практически не уступают лучшим столичным заведениям, но для тарасовцев, бесспорно, это дороговато. Шкап поднял указательный палец и назидательно сказал: — Вы совершенно правы, дорогая Иля. — Так он назвал меня сокращенно от моего нового имени: Ильмира. — Все относительно. По этому поводу есть замечательная притча, которую мне рассказал один знакомый. Еврей. Покойный. То, что в устах другого прозвучало бы двусмысленно и даже угрожающе, у него получилось забавно. — Называется «Эволюция еврейской мысли». Великий еврей Моисей сказал: все дело в этом. И указал на небо. Великий еврей Соломон сказал: все дело в этом. — И Андрей Богданович дотронулся до своей головы. — Великий еврей Христос сказал: все дело в этом (Шкап схватился за сердце с таким видом, словно с ним случился инфаркт). Великий еврей Маркс сказал: все дело в этом. И почесал свое диалектическое брюхо. Великий еврей Фрейд сказал: все дело в этом, — и Андрей Богданович лукаво улыбнулся и полез под стол куда-то в район ниже поясного ремня. — А вот великий еврей Эйнштейн взял да и сказал: все относительно. Шкапенко засмеялся и снабдил свой пространный рассказ коротким комментарием: — Вот так и дурят нашего брата незалежнiва вкраiнца жiды та москалi! — Что-то ты сегодня не в меру болтлив, Богданыч, — покачал головой Салихов. — Выпил, что ли, лишнего? Не смущай Ильмиру Маратовну. Не то она подумает невесть что о том персонале, который я себе подобрал. — Ничего подобного, Ринат Ильдарович, — серьезно возразила я. — Благодарю вас за приятный вечер, но, пожалуй, мне пора. — Вот как? Очень жаль. Вас не подвезти? — Нет, благодарю. — Быть может, тогда вы не откажетесь принять мою визитку? Фирма «Ратмир»… не слыхали? — Я недавно в вашем городе, — ответила я, — к сожалению, еще мало с чем и с кем успела познакомиться. — Но сегодня вы познакомились не с самыми ненужными людьми в нашем городе, — в тон мне, серьезно и выдержанно отозвался Салихов, а потом все-таки дружелюбно улыбнулся и сказал: — Если что, обращайтесь. Не стесняйтесь. …Я вышла из «Королевской кобры» уже за полночь. В некотором отдалении от входа, отдельно от остальных машин, стоял серый «Кадиллак». Присмотревшись, я убедилась, что на нем салиховские номера, которые были мне прекрасно известны из той информации, что предоставил мне о шефе ЗАО «Ратмир» вице-мэр Калитин. Все прошло так удачно, что я снова подумала о том, что это не было игрой обстоятельств. Что все подстроено. Но кем? И с какой целью? Впрочем, потом я повторно отказалась от этой вздорной мысли. Я уже собралась было поймать такси, чтобы доехать до дома, как вдруг увидела, что вдоль корпуса «Кадиллака» скользнула тень, склонилась и замерла на несколько секунд. Я медленно двинулась вдоль стены и вскоре оказалась в нескольких шагах от злоумышленника. В этот момент из ресторана вышли двое мужчин; послышались приближающиеся шаги, громкие голоса. Высокий, в черном полупальто, и среднего роста, плотный, в куртке. Я не могла не узнать Салихова и Шкапенко. Они направлялись к машине. Я перевела взгляд с моих сегодняшних новых знакомых на «Кадиллак» и на копошащегося возле него неизвестного. Но его уже не было. Я присела на корточки, не обращая внимания на то, что под плащом угрожающе затрещало платье, и посмотрела на четко прорисовывающийся на фоне залитой светом ночных фонарей площади благородный силуэт автомобиля. …Я находилась довольно близко от него, поэтому и увидела блестящую жестяную коробочку. Вероятно, из-под сигар. А может быть, это была сплющенная баночка из-под кока-колы. Прикреплена к днищу машины. Возможно, я и не заметила бы ее, не блесни она тускло металлом. Все ясно. Это самодельная мина. Тем временем Салихов и Шкапенко минули меня, благо я удачно выбрала место у стены, где сужающимися клиньями сходились две тени, отбрасываемые столбами ворот автостоянки. Ринат Ильдарович и его главный телохранитель уже подошли к машине, и Андрей Богданович протянул руку к двери, чтобы распахнуть ее перед шефом… Ни секунды промедления более! Я упруго выпрыгнула из мрака, сгустившегося у глухой стены ресторана, и с силой оттолкнула Салихова от «Кадиллака» так, что он кубарем полетел на землю и растянулся во весь рост. В тот же самый момент Шкапенко потянул дверцу на себя… Ослепительное пламя с глухим ревом охватило лимузин. Шкапенко разинул рот в беззвучном вопле ужаса, и тотчас же его отбросило на несколько метров и с силой ударило о тот самый столб, в тени которого я пряталась. Прозрачную серую дымку тут же разорвало порывами ветра, и стал ясно виден горящий «Кадиллак». Весь салон его был разворочен, на переднем сиденье, присыпанная осколками тонированных стекол, виднелась фигура водителя с начисто снесенной верхушкой черепа. Словно сняли скальп. Я тоже не устояла на ногах и упала прямо на Салихова, который, кажется, даже не успел испугаться. По всей видимости, он больно стукнулся при падении, потому что на его лице было ошарашенное выражение, словно его ударили обухом по голове. А может, это было и не от боли. — Что… это? — только и сумел выговорить он. — Вашу машину взорвали, — быстро ответила я, поднимаясь с него. — Вот что. На место взрыва уже бежали охранники ресторана… несколькими длинными шагами я достигла неподвижного тела Шкапенко и, перевернув его, отшатнулась от неожиданности и ужаса. Лицо его превратилось в кровавое месиво, в котором нельзя было различить, где нос, где рот, а где глаза. Одежда на груди и на животе висела обгорелыми лохмотьями, быстро пропитывающимися кровью. Она буквально хлестала из разорванной осколком стекла брюшины. — Господи… В следующую секунду меня повалили и прижали к земле, и я почувствовала на своем затылке неприятное прикосновение холодного пистолетного дула. Но это длилось только две секунды. — Отпустите ее, болваны! — раздался резкий окрик хозяина. Надо отдать ему должное, Салихов быстро пришел в себя. Подошел ко мне вплотную, посмотрел в упор и горько усмехнулся. — Я обязан вам жизнью, Ильмира, — проговорил он. — Извините, что все так вышло… такое знакомство, и так смазать… бедный Андрей. Последнее восклицание относилось, разумеется, к Шкапенко. — Ему уже ничем не поможешь, — кратко откликнулась я. — Как вам это удалось? Я в нескольких словах рассказала ему то, что видела. Он задумчиво посмотрел на меня и вдруг засмеялся. — Такого не бывает, — сказал Ринат Ильдарович. — Я думал, что такого просто не бывает. Но сегодняшнее знакомство с вами сохранило мне жизнь. — Я должна идти, — напомнила я. — Но мы еще обязательно увидимся, — быстро сказал он. — Позвоните мне завтра… или нет. Лучше… лучше зайдите ко мне в офис. Московская, 36. Я понимаю, это звучит не совсем… но какие могут быть… так вы зайдете? — Даже не знаю, что и сказать вам, Ринат Ильдарович, — ответила я, внутренне ликуя. — Откровенно говоря, вы могли бы оказать мне ответную услугу. — Вот и прекрасно, — подхватил он. — Приходите, и все, что в моих силах… извините, но сейчас я должен заниматься этим делом. Я не могу позволить… — Он не закончил фразы, лицо его на глазах закаменело, на скулах заиграли желваки, и я невольно подумала, что этот человек в самом деле не позволит безнаказанно шутить с ним такие шутки. И горе тем, до кого он доберется. — Вас отвезут, куда вы скажете, — проговорил Салихов и жестом подозвал к себе одного из своих людей… Я назвала адрес, по которому должна была временно обитать, согласно прописке в паспорте И. М. Фархутдиновой. * * * Сутки, на протяжении которых на меня навалилось сразу столько проблем и впечатлений, наконец подошли к своему естественному завершению. Домой я приехала разбитая и опустошенная. Словно только что разгрузила состав, груженный мешками с цементом. Бывает, что моральная усталость подавляет относительную физическую бодрость и придает организму ощущение общего утомления. Судя по всему, это происходило со мной. Приехав домой, я не нашла в себе сил даже переодеться. Швырнула в угол грязный плащ, содрала с себя платье, которое в комплекте со всем прочим так очаровало Салихова, и завалилась спать. …Утро выдалось холодным и пасмурным. Ветер за окном метался по двору, как голодный пес в поисках кости, гонял опавшую листву, стонал, хохотал и плакал. С упругим прерывистым свистом заламывал голые ветки тощих городских деревьев. Словно предвещал сумасшедший день. Так и получилось. Первой жертвой безумного дня стал мой традиционный завтрак: яичница с помидорами и ветчиной, отягощенная таким количеством гастрономических изысков, что в это утро она решительно не имела права на существование. Слишком много времени на нее уходит. Вместо этого — какой-то бутерброд, наскоро проглоченный. Кофе. И все. Галопом вниз по лестнице. Прежде всего я поехала на работу, где по различным обстоятельствам не была уже два дня. Для нашего тихого и дисциплинированного комитета это было ЧП. Моя начальница Светлана Алексеевна сидела в своем уютном маленьком кабинетике и дремала под сентиментально-ностальгическую песенку Глызина: «Поздний вечер в Сорренто-о нас погодой не балует… вот и кончилось ле-е-ето, до свиданья, Италия-а… Мы с любовью прощаемся-а-а, наша песня допетаа-а, и над нами склоняется поздний вечер в Сорренто-о-о…» То ли песенка так умиротворила мою Патрикеевну, то ли еще какие обстоятельства, только вместо суровой мины я увидела на ее лице вполне человеческое выражение. Впрочем, так и должно быть. — А-а, Юлия Сергеевна, — проговорила она, — вам только что звонили из мэрии. Повторно. — Был еще один звонок? — Да, вчера. Вице-мэр, Антон Павлович Калитин. — Лично? — Да нет, что вы, — протянула она. — Звонила его секретарша. Предупредила о вашей командировке. Соответствующую бумагу я уже получила. Ну и манера у этого Калитина любезно предоставить отпуск под видом командировки! Неужели нельзя было сказать об этом мне самой? Конечно, это не суть важно, я и сама могла представить действия Антона Павловича по этому поводу, но все-таки какая-то согласованность… Та-ак, дисциплинка разболталась, бесценная Юлия Сергеевна! За те месяцы, что я не имела контактов с Громом, я, кажется, приобрела дурную привычку комментировать указания начальства. Я посмотрела в лицо Патрикеевны честными и откровенными глазами (Гром говорил, что в таких случаях они становятся у меня удивительно лживыми), а потом сделала ручкой. — До свидания. «До свиданья, Итали-ия», — отозвалось из колонок, и под аккомпанемент душещипательной мелодии я вышла из кабинета Патрикеевны. Глава 4 Чеченские фото За всей этой свистопляской нельзя было забывать и о деле Саши Путинцева. Я же обещала его родителям, что разберусь, и разберусь непременно. Конечно, это вовсе не означало, что я должна разрываться на части, но и совершенно отложить исполнение своего долга в отношении этого мальчика я не могла. Вот всегда так: то сидишь в осточертевшем офисе и думаешь, чем бы этак разнообразить жизнь. А когда это разнообразие наваливается на тебя, то не знаешь, за что и хвататься. Однако я позвонила Калитину и попросила его отправить официальный запрос в часть, в которой служил Путинцев. Запрос был подписан губернатором и содержал в себе требование подробно изложить обстоятельства пленения Александра чеченскими боевиками и прислать официальное заключение армейских экспертов касательно причин смерти. Должно подействовать. Текст запроса я составила лично и переслала Антону Павловичу по факсу. — А что с нашим делом? — осторожно спросил он. — Все на мази. Сегодня отправлюсь туда. Он не сможет отказать мне ни в чем. Так что считайте, что я уже работаю там. — Прекрасно, — после некоторой паузы ответил Калитин, — обстоятельства изложите сегодня вечером. У меня в кабинете в девятнадцать часов. Сможете? — Будет видно. А Гром? — Нет, — отрезал Калитин. — Все ясно. * * * Фирма «Ратмир» была одним из крупнейших коммерческих предприятий в Тарасове. Она имела развитую инфраструктуру и широкое поле деятельности. Ей принадлежало несколько мелких и средних промышленных предприятий. Она вела торговлю бензином, газом и нефтепродуктами. Она имела контрольный пакет акций ряда строительных организаций и владела сетью кафе, ресторанов, магазинов, салонов красоты и спортивных сооружений по всему городу. Финансовым сердцем империи Салихова был «Ратмир-инвест-банк». Филиалы фирмы находились во многих городах России, включая Москву, Петербург, Самару, Краснодар, Волгоград и Ставрополь. Так что это было во всех отношениях солидное и уважаемое предприятие с устойчивой репутацией. Головной офис фирмы «Ратмир» находился в нескольких минутах ходьбы от моей временной квартиры. Так что до него я добралась без проблем. В кармане у меня лежал треклятый паспорт на имя Фархутдиновой Ильмиры Маратовны. Теперь он был не нужен для устройства на работу — Салихов взял бы меня в фирму, будь я кем угодно, но Ринат Ильдарович уже знал меня как Ильмиру. Впрочем, работать под собственным именем все равно было нельзя. Когда я вошла в офис, сидевший там охранник, кажется, узнал меня (хотя его лицо было мне незнакомо), потому что вскочил и выпалил: — Ильмира Маратовна? К сожалению, Рината Ильдаровича сейчас нет, но он будет через несколько минут. Он просил, чтобы вы подождали его. …Несомненно, охранник мог знать меня только как Ильмиру. Когда в офис стремительно вошел Салихов, а за ним по пятам — два здоровенных мрачных амбала, и увидел меня, на сумрачном лице шефа «Ратмира» вспыхнула радостная улыбка. — Простите, что заставил вас ждать, — сказал Салихов после того, как мы прошли по коридору под ревнивыми взглядами сотрудников фирмы и он открыл передо мной дверь своего кабинета, — хорошенькая секретарша при этом едва не подавилась бисквитом, который она ела, пользуясь отсутствием строгого босса. — Альфия, принеси нам два кофе, — не глядя на девушку, приказал Салихов. — Прошу вас, Ильмира Маратовна, проходите. Альфия смерила меня испепеляющим взглядом. Впрочем, девушку можно понять: честно заслужила тепленькое место возле богатого и красивого мужчины, жила себе припеваючи, а тут на тебе! — явилась какая-то мымра, которую Ринат Ильдарович почтительно величает по имени-отчеству и, очевидно, претендующая на место в сердце и, самое страшное — не троньте святого! — на диване шефа. — Вчера я не мог как следует поблагодарить вас, — сказал Салихов. — Вы упоминали, что я могу оказать вам какую-то ответную услугу. Говорите, что это за услуга. Если это в моих силах, я бесспорно сделаю все, о чем вы меня попросите. А, у него мало времени. Сразу перешел к делу. Без обычных для него галантных лирических отступлений. — Я говорила, что недавно в этом городе, — сказала я. — И мне хотелось бы найти работу. Салихов улыбнулся. — Это все? — Да… все. — Вы слишком скромны, Ильмира Маратовна. Ну хорошо… где и кем вы хотели бы работать? — Если возможно, вы не могли бы взять меня в… свою фирму? — для приличия поколебавшись, наконец-то выговорила я. Глава «Ратмира» улыбнулся. В этот момент вошла Альфия с двумя чашками кофе. Увидев, что шеф улыбается невесть откуда взявшейся жабе… клянусь всем на свете, но только величайшим усилием воли она удержалась от соблазна запустить кофейной чашкой в мою голову. Ну погоди, доберусь я до тебя, было написано на ее хорошеньком кукольном личике. Устрою тебе, незваная мымра. То есть я, Юл… вернее, Ильмира Маратовна. Дверь за секретаршей закрылась. — Я думал, вы попросите куда большего, — сказал Салихов. — Хорошо. Вас устроит место моего секретаря-референта? Должность непыльная и довольно прибыльная. Будете ездить со мной по презентациям и на деловые встречи. Если вы знаете немецкий и английский, так это вообще замечательно. Тогда у меня есть повод платить вам втрое больше, чем этой милой глупенькой девочке, которая, кажется, невзлюбила вас с первого взгляда. И он назвал очень приличную сумму в валюте. — Немецкий я знаю довольно хорошо, — сказала я. — С английским похуже, но в целом сносно. — Вот и превосходно, — сказал Ринат Ильдарович. — Сейчас я пришлю к вам своего заместителя по кадрам. Он оформит вас, даст вам на заполнение все необходимые документы и анкеты, а потом все подробно объяснит по поводу ваших новых обязанностей. Он поправил воротник рубашки, а потом спросил несколько понизившимся голосом: — Простите, Ильмира Маратовна… а каким образом вам удалось так… удачно, что ли, оттолкнуть меня от машины в тот момент, когда она взорвалась? Понимаете, я не совсем профан в этих делах, и потому мне кажется, что для этого нужна определенная подготовка. Я ошибаюсь? — Нет, вы совершенно правы, Ринат Ильдарович, — без промедления ответила я, — у меня в самом деле есть такая подготовка. Дело в том, что я довольно прилично… на любительском, конечно, уровне… владею айкидо. Так что я неплохо физически тренирована. Пусть проверяет, мелькнуло в голове. В затверженной мной наизусть биографии Ильмиры Фархутдиновой владение айкидо значилось, следовательно, такие сведения обеспечены и реальным положением вещей. Салихов кивнул. — Ну хорошо. Когда вам удобнее приступить к работе? — Думаю, что завтра, — ответила я. — Очень хорошо. Тогда прямо завтра поедем к вице-мэру Калитину. У меня с ним деловая встреча. * * * Вот это да, думала я, выходя от Салихова. Встреча с Калитиным! Надо спросить сегодня у Антона Павловича… хотя, думаю, никаких определенных ответов я не получу. Да и не стоит, наверно, спрашивать. Никогда не задавай лишних вопросов, учил меня Гром. Это как правило трех «не» у заключенных: не верь, не бойся, не проси. Или как говорил булгаковский Воланд: никогда ничего не проси у сильных мира сего. Сами придут и дадут. — Завтра мы с вами опять увидимся, Антон Павлович, — сказала я Калитину и почти весело посмотрела в его округлившиеся глаза. — Почему вы так уверенно говорите? — Потому что у вас завтра встреча с Салиховым. — Кто вам об этом сказал? — резко спросил он, и вертикальная складка прорезала его высокий лоб. — Он сам. Я приеду вместе с ним. Раздражение, секундой раньше вспыхнувшее в глазах Калитина, угасло, дав место удивлению: — То есть… как это? — Я его новый секретарь-референт, — ответила я, скромно улыбаясь. Калитин присвистнул, на мгновение забыв о своей респектабельности. — Это как же вам удалось? — Невероятное стечение обстоятельств. Вы, конечно, слышали о ночном взрыве у ресторана «Королевская кобра»? — Да, разумеется, — подтвердил он. — Мне докладывали, что Салихов спасся только чудом. — Вот именно, чудом. И это чудо стоит сейчас перед вами. — Простите… то есть как? — А так. Я видела, как какой-то человек прикрепил мину к днищу салиховской машины. И успела оттолкнуть Рината Ильдаровича, когда произошел взрыв. Калитин поднял брови и посмотрел на меня с неприкрытым изумлением. — Так это… ты? — Он даже перешел на «ты», настолько сильны были эмоции, охватившие этого человека. — Как же это получилось? — Я же сказала: невероятное стечение обстоятельств. А в общем, у вас свои профессиональные тайны, у меня свои. Калитин покачал головой, а потом, быстро справившись с волнением, полез в стол. — Вот здесь то, чем вам предстоит заниматься далее, — проговорил он. — Взгляните. …Это было несколько фотографий, на которых изображена группа одних и тех же людей, но под разным ракурсом. В центре фото везде находились двое: высокий чернобородый человек с гладко выбритым черепом, в камуфляжной форме, и второй — русоволосый или седой (цветоустановка, судя по всему, была отвратительной, равно как и общее качество фото), плотный, с широким круглым лицом. Вот они разговаривают, повернувшись друг к другу. Вот бородатый вполоборота к беловолосому. Вот они входят в дом, находясь спинами к объективу. — Не видишь никого из знакомых? — настороженно спросил Антон Павлович. — Н-нет. Хотя погодите… Базаев? — Вот именно. Руслан Базаев. Кровавый чеченский пес, которого вот уже долгие годы ловят и не могут поймать наши доблестные спецслужбы, — угрюмо сказал Калитин. — Да… теперь узнала. — А второго? Второго не узнала? — Второго? Вот этого толстого? — Да, этого толстого. Я внимательно всмотрелась в расплывчатые черты круглого лица. В самом деле… как будто я видела этого человека. Причем совсем недавно. И тут я вспомнила. И, вероятно, это отразилось на моем лице, потому что вице-мэр Тарасова глубоко вздохнул и произнес через силу, словно превозмогая неодолимое отвращение: — Вижу… узнала. Жалко, что этот человек умер. И что мы уже не сможем припереть его к стенке и задать вопрос, на который он обязан был бы дать вразумительный ответ. — Неужели это он? — выдавила я. — Ну… не может быть. Что ему делать там… среди этих зверей? — Я вижу, вы хорошо с ним познакомились, — жестко проговорил Калитин. — И, несмотря на ваш высокий профессионализм, большой опыт и отнюдь не женскую закалку, он произвел на вас впечатление, какое обычно производил на всех, с кем общался. Но теперь это все побоку. В сторону. А на первом плане вопрос: что начальник охраны фирмы «Ратмир» господин Шкапенко, ныне покойный, делал на базе террористов в горах Ичкерии? Может, у него там родственники? Или знакомые? Или просто подельники — по бизнесу, замешенному, естественно, на крови? — Так, значит, вот что… — начала было я и тут же оборвала себя: — Продолжайте, Антон Павлович. Мне кажется, эти фото — не все, что вы хотели мне показать. — Вы правы, Юлия Сергеевна. Дело не только в том, что Шкапенко обнаружен среди этих бандитов. Дело в другом: какого рода отношения их связывают? И какое отношение имеет ко всему этому президент ЗАО «Ратмир» Ринат Салихов? Я просто не верю в то, что он не знал о делишках своего главного телохранителя. Ключевой фигуры в секьюрити всей фирмы. Я покачала головой: такого оборота событий я не ожидала. Шкапенко, этот милейший человек, — сообщник едва ли не самого страшного террориста в России? — Кто это снял? — спросила я. — Этого человека больше нет в живых. Очевидно, его подстрелили те, кого он так удачно заснял. Потом нашли его изуродованный труп, а в нем при вскрытии обнаружили микровидеокассету с записью. Вероятно, он проглотил ее, чтобы был хоть какой — то шанс, что его труд дойдет до российских властей. — И эти фотографии сделаны с кадров той видеозаписи? — Да. — И вы располагаете копией этой записи? — Почему копией? — холодно переспросил Калитин. — В моем сейфе лежит оригинал. Я временно позаимствовал его у начальника областного управления ФСБ. Генерал-майора Трубникова. Калитин встал из-за стола и энергично прошелся по кабинету. — Я думаю, Юлия Сергеевна, вы имеете представление о том, чем занимается фирма, на работу в которую вы сегодня так счастливо поступили? — Они много чем занимаются. — Вас главным образом должна интересовать торговля нефтепродуктами, — сказал Калитин с упором на слово «нефтепродукты». — Потому что это имеет прямое отношение к Кавказу. Еще точнее — к Чечне. — Что вы хотите этим сказать, Антон Павлович? — Я хочу сказать, что фирма «Ратмир», очевидно, очень дружит с нефтяными и водочными — да-да, водочными — королями и корольками с гор. А еще… еще прочитайте вот это, Юлия Сергеевна. Я взяла протянутую мне бумагу и прочитала: Шкапенко Андрей Богданович… такого-то года рождения. Родился в Николаеве… так… а вот это уже интереснее. С 1991 года является активным членом украинской националистской ультраправой организации УНА УНСО. Той самой, чьи боевики устраивали теракты на Украине. Той самой, на фоне которой российский аналог — партия Баркашова РНЕ (Русское национальное единство) — казался невинным пацифистским объединением. Той самой, чьи боевики участвовали в первой чеченской войне на стороне сепаратистов из Ичкерии. В этой войне принимал участие и Андрей Богданович Шкапенко. Санкция на его арест вот-вот должна была быть выдана прокуратурой, для этого достаточно было команды из правительства Тарасовской области, чьи спецслужбы плотно занимались Шкапом последние два года. С того момента, как он поступил на работу в фирму «Ратмир». Его уже арестовывали. В Волгограде три года назад. Но отпустили через двое суток за отсутствием состава преступления. Вероятно, это позорное решение было вынесено в полном соответствии с печальным и отчаянно веселым анекдотом: — Подсудимый, вы признаете свою вину? — Нэт. — Последний раз спрашиваю: подсудимый, вы признаете свою вину? Подсудимый: — Нэт. (Сует судье пачку долларов.) Судья, бодрым голосом: — Самый последний раз спрашиваю: подсудимый, вы признаетесь в совершении инкриминируемого вам преступления? — Нэт. — Ну-у… как говорится, на «нет» и суда нет. Произошло то, чего я никак не ожидала, но смутно угадывала: под миролюбивым и обаятельным покровом добродушного «бегемота» скрывался волк. Хищный, дикий, давно познавший вкус крови. И хоть он уже был мертв и я не успела почувствовать на себе хватку его челюстей, все равно — стало жутко. Видно, все-таки есть люди, которых не могу сразу раскусить и я — со всем своим опытом работы во внешней разведке. — Где эта запись? — глухо спросила я. * * * Когда я уходила от Калитина, было уже поздно. Я была нестерпимо голодна, но впечатление от увиденного, услышанного и прочитанного напрочь перекрывало негодующее требование желудка. Я не знала, как завтра смотреть в глаза Салихову. …Конечно, сейчас во мне говорила только женщина. Обыкновенная, в чем-то сентиментальная и ранимая, в чем-то слабая. Завтра, перед Ринатом Ильдаровичем, я стану прежней Багирой — хладнокровной, циничной, просчитывающей каждый свой шаг. А сегодня можно не сдерживаться, ощущая в горле сухой нервный комок… Я пришла «домой», механически сварила себе суп из нескольких картошек и двух кубиков «Галлины Бланки». Хватит. Нужно отдохнуть. Завтра предстоит тяжелый день, и Багира должна быть совершенно в норме. Но все-таки мне не забыть того, чему мне сегодня пришлось стать заочным свидетелем. Несмотря на то что многим моим знакомым казалось, что у меня вместо нервов система металлической арматуры, как в железобетонном блоке, я по натуре легко ранимый и чуткий человек. …В эту ночь я долго не могла заснуть. Перед глазами мелькали то кадры видеопленки, за которую кто-то заплатил своей жизнью. То изуродованное лицо Шкапенко, размазанное об асфальт автостоянки. То серьезное — сугубо положительное, как говорят в таких случаях обыватели — лицо моего нового начальника Рината Ильдаровича Салихова. Который вполне мог оказаться таким же исчадием ада, каким был его главный телохранитель Андрей Шкапенко. Бывший член УНА УНСО. Бывший прочеченский боевик. Убийца. А я все еще не могла уразуметь этого. Этот человек обладал каким-то магнетическим, волшебным обаянием, так странно сочетающимся с его откровенно простецкой внешностью деревенского увальня. Но у дьявола много лиц. …А иногда все словно задергивалось багровой пеленой, словно опускали театральный занавес, и в складках тьмы медленно проступало — необычайно зримо и выпукло — страшное коричневое лицо человека, которому еще не исполнилось и двадцати. Лицо Саши Путинцева. И завтра его похороны. Глава 5 Подвал смерти …Шатающаяся фигура буквально вывалилась из подъезда и потащилась по грязно-серому снегу, тонким просвечивающим слоем укутавшему стылую ноябрьскую землю. Несколько раз споткнулась и упала. Пить надо меньше. Перебравший со спиртным мужик поднялся с земли и, счищая с давно не бритого подбородка грязь, сдавленно забормотал под нос: — Щас приду… опять накинется, сука… с кем п-пил… с кем кур-рил… жаба… цейлонская… а сколько градусов в том, что ты п-пил… а? Спросит… точно. А-а… а откуда мне зы-зы… зынать, сколько градусов… она же… когда пьет ч-чай горячий… не сует туда этот самый… термометр… корррова!! Он снова упал, на этот раз куда основательнее, потому что больно ушиб бок и подняться смог только через несколько минут. — Ну… это как же так? — промычал незадачливый выпивоха. — Я иду д-домой… а м-меня не пускает… н-да… нннезадача! Очевидно, силы совсем оставили беднягу, потому что он с трудом доковылял до лавочки у подъезда, соседнего с тем, из которого он так триумфально вывалился несколько минут назад. На лавочке было уютно. Мужик прилег и, проникшись торжественностью момента, завел вполголоса песню: — И вновь пррродолжается б-бой… и ссе…. и серрбу… тревожно в груди… и Боря такой м-молодой… и полный пи… п-пистон впереди! В окно высунулась чья-то голова и пообещала певцу все жизненные блага в совершенно неправдоподобном объеме, если новоявленный Карузо немедленно не заткнется. Мужик сконфуженно замолчал, ворча, что ему зажимают гражданские свободы и перекрывают кислород гласности. Подмораживало. Лавка больше не могла служить надежным пристанищем, а жизненных сил у несчастного отнюдь не прибавилось: вероятно, все они уходили на зимнее отопление организма. — Безобразие… — пробормотал бедолага, — я трребую… Сущность его требования осталась неизвестна, потому что он увидел, как в ясном морозном воздухе сизым облачком проплывает струйка дыма. Или пара. Но это все равно — тепло. Мужик встрепенулся и проследил, откуда исходят эти благодетельные калории… Из подъезда дома, у которого он лежал, валил густой пар. Вероятно, в подвале подтекали трубы с горячей водой, а никому до этого не было дела. И еще — если пар валит с таким напором, значит, подвал открыт. И туда можно залезть. Прижаться к теплой трубе и наконец заснуть. Все это с поразительной быстротой прохромало в мозгу пьянчужки, и он с натужным звуком, отчасти напоминающим тот, с каким волжские бурлаки тянули против течения груженные строевым лесом баржи, вскочил на непослушные ноги и поковылял к спасительному подъезду. Массивная железная дверь, ведущая в подвал, была распахнута настежь. Пар валил так, словно в подвале ночевал Змей Горыныч. Впрочем, даже если бы оно так и было, это не заставило бы подгулявшего россиянина отказаться от мысли прильнуть к теплой, как сонная жена, трубе центрального отопления и провалиться в дрему. — А… н-нас на мякине не проведешь… — пробормотал он, оступаясь и падая вниз головой во влажное тепло. — М-м-м… а откуда, н-нтересно… узнали…. шыто моя ф-фамилия М-мякин?.. Он прополз несколько метров и ткнулся головой в обмотанную мягкой изоляцией трубу. Куски изоляционного покрытия, судя по всему, толстым слоем покрывали тот участок подвала, где находился гражданин Мякин. Он пошарил в пару рукой и нащупал что-то теплое. И только через несколько секунд понял, что это такое. Это было человеческое лицо… глаза, нос, губы… н-ну конечно, еще один бедолага заполз в подвал и заснул. Мякин обрадовался. — Эй, братан, — позвал он. — Б-братан! Тот не отозвался. Вероятно, уже крепко спал. Впрочем, это нисколько не смутило пьянчужку. — Значит, тоже не дошел… жена не пускает или завтра все равно на работу не идти… в-вы… выходной у тебя… а? А я вот ва-ваще не помню… ну не помню, где живу, и все т-тут… только квартиру помню. Двадцать один… у меня номер. О-о… очко. Ему показалось, что тот вздохнул. — А… проснулся? — обрадовался Мякин и прильнул щекой к здоровенному куску свекловаты, пропитанному теплой водой. — Значит… слушай. Идет старушка, а навстречу ей н-наркоман. Она ему и г-говорит: «Сынок… а, сынок… как найти площадь Ильича?» Ну не может бабуся найти. Зап… заплуталась… как я. Он посмотрел на нее и отвечает: «П-площадь Ильича? Ну, бабка… чтобы найти площадь Ильича, надо длину Ильича умножить на ширину Ильича». И он довольно захохотал. Однако сосед его на смешной — по мнению самого рассказчика — анекдот отреагировал все тем же оскорбительным молчанием. Мякин фыркнул. — Эй, ты… молчун, м-мать твою! Нет ответа. И тогда гражданин Мякин нащупал короткие, ежиком, волосы своего соседа по импровизированной жилплощади. И потянул на себя. Пообщаться на сон грядущий. Сосед подался неожиданно легко. И как раз в этот момент паровой «Змей Горыныч» ослабил напор… или сосед был слишком близко, так, что паровая завеса оказалась проницаема даже для ослабленных щедрым алкоголем глаз Мякина… в которых к тому же двоилось. Но только — нос к носу — перед ним очутилось молодое лицо, заросшее трехдневной щетиной. Закрытые глаза, полуоткрытый рот, шея… шея. Шеи как таковой не было. Гражданин Мякин держал в руках отрезанную человеческую голову. И в углу мертвого рта ржавой кляксой застыла накипевшая кровь. * * * …Наутро я не позволила себе остро переживать перипетии недавнего прошлого, быть на грани нервного срыва. Я — агент по прозвищу Багира. И поэтому на работу я явилась блистательной, не побоюсь этого слова. Пожалуй, я произвела еще большее впечатление, чем накануне — если не на Салихова, который, как уже упоминалось, привык постоянно лицезреть в опасной близости от себя красивых и очень красивых женщин, так на сотрудников «Ратмира», в особенности охрану — это уж точно. Нет надобности говорить, что от вчерашнего смятения не осталось и следа: я была холодна, ослепительно хороша и была готова к любым неожиданностям. Салихов казался внешне спокоен, улыбался всякий раз, когда я обращалась к нему, и было очевидно, что мое общество если и не доставляет ему большого удовольствия — слишком категорично! — то, во всяком случае, ему приятно видеть меня. Особенно в качестве своего секретаря-референта. Но столь же очевидным было и то, что в нем зрело смутное беспокойство. По крайней мере, если бы он был совершенно в своей тарелке, то улыбался бы не так широко и не гонял бы ежеминутно многострадальную Альфию за кофе. Да и вообще… Похоже, он ждал важного звонка. Возможно, касавшегося рабочих проблем. Возможно, смерти Шкапенко и шофера лимузина. А быть может, совсем по другому поводу. Несколько раз при мне он говорил по телефону. Несколько раз — в мое отсутствие. Обрывок одного из таких приватных разговоров донесся до меня из его кабинета, когда я в полном соответствии со своими новыми обязанностями обзванивала дочерние фирмы по вопросу каких-то поставок партии горюче-смазочных веществ, а также приобретения новой мебели в магазин-салон «Ратмира» на Первомайской. Из кабинета долгое время доносились обрывки лаконичных фраз. Потом долгое молчание, и вдруг — грохот падающей мебели, звон разбитой чашки и бешеный рев Салихова: — Нет, я сказал! Ты что, не понимаешь русского языка, урод?! Нет, я сказал! …Кажется, что-то существенное, подумала я. Потому как такого голоса у шефа мне еще слышать не приходилось. Да и не думала я, что он способен на такие эмоции. Впрочем, выяснить совершенно точно, о чем говорил Ринат Ильдарович в своем кабинете, можно было, прослушав запись на принимающем устройстве… а принимало это устройство сигнал с двух «жучков», установленных в директорском кабинете. Но пока прослушивание откладывалось: нужно было ехать к Калитину. * * * Вице-мэр Тарасова принял главу ЗАО «Ратмир» в роскошном кабинете, больше похожем на зал для торжественных приемов, чем на рабочее помещение. Впрочем, вероятно, именно для этого все это казенное великолепие и предназначалось. Помимо Калитина, здесь присутствовали также несколько представительных мужчин, мне совершенно незнакомых, а также две миловидные девушки — наверно, исполнявшие при Антоне Павловиче те же обязанности, что и оставленная в офисе «Ратмира» Альфия. Я внимательно осмотрела присутствующих: Грома среди них не было. Хотя я не исключала подобной возможности. Последним появился — кстати, в штатском — начальник областного управления ФСБ генерал Трубников Петр Сергеевич. Этот человек знал меня довольно хорошо. Правда, не как Ильмиру Маратовну Фархутдинову и, уж конечно, не как Багиру, агента внешней разведки, так счастливо переключившуюся на решение внутрироссийских проблем. А как Юлию Сергеевну Максимову, юрисконсульта и одного из самых ответственных работников Комитета солдатских матерей. И, хотя внутри у меня все сжалось — все-таки у старого служаки наметанный глаз, не чета всяким Калитиным и Салиховым, — я нашла в себе силы спокойно пройти мимо генерала и, не моргнув глазом, усесться возле своего шефа. Имеется в виду господин Салихов. Трубников даже не посмотрел в мою сторону. Но, готова поспорить на что угодно, разглядел он меня отлично. Значит, я прекрасно вжилась в свой новый образ, если даже Петр Сергеевич не может узнать в этой строгой даме милую Юлию Сергеевну Максимову из заштатного комитета при правительстве, опекаемого военным ведомством и службой безопасности. — Ну что ж, — сказал Калитин, — кажется, все в сборе. — Он бросил на меня быстрый оценивающий взгляд и, кажется, оставшись доволен, продолжал: — Заседание Совета безопасности области объявляю открытым. Вот это да, подумала я. Значит, Салихов — член областного Совета безопасности? Ну и ну! Чудны дела твои, господи! Это как же так вышло, что частный предприниматель, пусть чуть ли не крупнейший в регионе, попал в важнейшую госструктуру, курирующую едва ли не все стороны жизни общества? А Калитин хорош! Ничего мне об этом не сказал, даже не намекнул. Хорош, нечего сказать! — Предполагалось, что мы обсудим на нем три вопроса: переговоры с Краснодаром и с Северной Осетией по поводу торговых поставок… — Антон Павлович не спеша переложил бумаги, — затем гуманитарная помощь Дагестану и Ингушетии в рамках общероссийской кампании. А также недавний взрыв у ресторана «Королевская кобра». Но, как оказалось, добавился еще и четвертый вопрос. Но об этом позже. — Какой четвертый? — нетерпеливо спросил Салихов, едва ли не перебивая Калитина. — Я же сказал, Ринат Ильдарович, об этом позже доложит Петр Сергеевич, — ответил Калитин. И взгляды всех присутствующих обратились к генералу Трубникову — уж слишком интригующе звучали слова вице-мэра. Трубников даже не шелохнулся. Первый вопрос был решен быстро. Второй вопрос интересовал собравшихся не намного больше. Поэтому его разобрали в считанные минуты. — А теперь генерал Сардыко доложит нам, как продвигается расследование по взрыву у ресторана «Королевская кобра», принадлежащего фирме «Ратмир». Ринату Ильдаровичу, здесь присутствующему. И произнесший эти слова Антон Павлович посмотрел на человека в форме генерал-майора МВД. — Взрыв был произведен с помощью радиоуправляемой мины, начиненной пластиковой взрывчаткой, — сказал тот. — Я полагаю, что двух мнений быть не может: это заказное убийство. Но я еще не говорил со всеми очевидцами этого инцидента. И генерал Сардыко быстро оглядел всех присутствующих, но я уверена: он имел в виду именно меня. Нового секретаря и переводчика Рината Ильдаровича Салихова. И, кажется, мой шеф понял, что хотел сказать генерал. — По-моему, более чем достаточно информации очевидцев, — раздраженно сказал он. — Меня интересует вот что: было ли это покушение лично на меня или оно было задумано в отношении Шкапенко? — А кто такой Шкапенко, Ринат Ильдарович, чтобы он воспринимался отдельно от вас? Как самостоятельная фигура со своими интересами, делами и планами? — настороженно спросил Калитин. Салихов прищурился и ответил вице-мэру выразительным взглядом. — Мы не поняли друг друга, Антон Павлович, — сказал он. — Я имел в виду иное. Ведь если мина была радиоуправляемой, тот человек, что подготовил и осуществил покушение, мог нажать на кнопку детонатора несколькими секундами позже. То есть тогда, когда мы со Шкапенко уже сидели бы в машине. И тогда нас никто бы не спас. Но этого не произошло. Я был чуть в стороне от лимузина, зато Андрей подошел к нему вплотную. — Он прокашлялся и продолжил свое рассуждение: — Я говорю не о самоценности начальника моей охраны. Возможно, он был просто отправной точкой… — В общем, кто-то хочет запугать вас? — перебил его Калитин. — Я правильно понимаю? — Именно это я и хотел бы спросить у генерала Сардыко. Я предлагал помощь опытных специалистов из моей службы безопасности, но генерал отказался от их услуг. И, кажется, напрасно. — Да штоб я сдох, если твои спецы не ведут параллельного расследования, — пробормотал генерал. — Простите?! Холодный голос Салихова побудил вице-мэра к замечанию: — Спокойно, Ринат Ильдарович, — сказал он. — У следователей, ведущих это дело, есть несколько версий. Да и ваши хваленые специалисты, думаю, не бездействуют. — А я что говорю? — буркнул Сардыко. — Хорошо, эту тему временно закроем, — проговорил Калитин. — Тем более то, что сообщит нам сейчас генерал Трубников, является не менее благодатной почвой для кривотолков. — Лицо его посуровело и стало почти жестоким: — Прошу вас, Петр Сергеевич. Руководитель областного ФСБ поднялся со своего места. Две секретарши почти испуганно воззрились на него своими глазками. — Не знаю, каковы будут последствия того преступления, следы которого обнаружены сегодня ночью, — начал он, — но, на мой взгляд, оно настолько серьезно, что им решили заняться в возглавляемой мною службе безопасности Тарасовской области. Во всяком случае, жесткого объяснения с Министерством обороны не избежать. Итак, сегодня в три часа утра в подвале дома номер восемнадцать по улице Соколова, что в Волжском районе, обнаружены два изуродованных трупа, — продолжал Трубников. — Головы их были отделены от тел. Во всем остальном никаких повреждений. Но сам почерк этого преступления… дело в том, что убитые являются офицерами армейского спецназа из частей, выполняющих в настоящее время боевые задачи на Северном Кавказе. В Дагестане и Чечне. А попали они в наш город в качестве почетного караула. Сопровождали гроб с телом сержанта ВДВ, погибшего в ходе боевых действий. Я вздрогнула. — В документах, обнаруженных при покойных, значилось, что это старший лейтенант Богров Анатолий Борисович, тысяча девятьсот семьдесят третьего года рождения, и лейтенант Микульчик Алексей Геннадьевич, семьдесят четвертого года рождения. Богров и Микульчик! Так ведь, если мне не изменяет память, именно эти фамилии называл Виктор Сергеевич Путинцев, когда рассказывал мне об обстоятельствах, при которых был вскрыт цинковый гроб с телом его сына! Неужели?! — А кого они сопровождали? — словно подслушав мои мысли, спросил Калитин, что-то отмечая на листке бумаги остро отточенным карандашом. — Гроб с телом сержанта Александра Путинцева, — четко доложил генерал ФСБ. Я искоса посмотрела на Рината Ильдаровича: при упоминании фамилии Путинцева на его лице ничто не изменилось. Хотя небольшая строительная фирма, одним из руководителей которой был Виктор Сергеевич, фактически принадлежала империи Салихова. Но, очевидно, была слишком мелкой составной частью той огромной структуры, что носила наименование ЗАО «Ратмир», чтобы сам хозяин помнил о существовании тех, кто в ней работал. — И что, вы склонны усматривать в этом преступлении чеченский след, Петр Сергеевич? Калитин называл вещи своими именами: при словосочетании «чеченский след» среди собравшихся пробежал шумок, а генерал Сардыко пробормотал ругательство. Вероятно, предвкушая массу неприятностей и для своего ведомства. — Да, — ответил генерал. — Почерк преступления свидетельствует именно об этом. Хотя говорить с полной определенностью не приходится. Но я видел эти отрезанные головы собственными глазами. Кроме того, все эксперты утверждают: делал профессионал. Отрезать голову не так просто, как кажется. Эти же — чисто, как бритвой. Судя по всему, клинок, которым это выполнили, острейший. — А кто обнаружил трупы? — А это вообще смех и грех, Антон Павлович, — угрюмо проговорил Трубников. — В этом подвале лопнули трубы. Пароотделение жуткое. Самое главное, чинить никто и не собирался. Я сегодня лично выяснял, коммунальщики, которые обязаны все исправить, об этом знать не знают. Так что не залезь туда пьяный гражданин Мякин Константин Владимирович, который, не дойдя до дома, решил переночевать в подвале… так вот, не будь этого самого Мякина, ребята там лежали бы до президентских выборов или вообще до второго пришествия! — А нас бы забросали запросами, — мрачно откомментировал вице-мэр. — А мы, как коммунальщики, — жалобы от жильцов, клали бы эти запросы под сукно. * * * Обсуждение продолжалось довольно долго. Салихов сидел, опершись подбородком на ладонь, мрачный, как гроза. Смотрел то на Калитина, который с умным видом выслушивал предложения собравшихся, то на Сардыко, предлагавшего ввести на территории Тарасовской области едва ли не чрезвычайное положение. Сошлись на предельном ужесточении паспортно-визового контроля, удвоении численности ночных патрулей и еще ряде мер, приводить которые нет ни смысла, ни желания. На протяжении всей дискуссии Салихов не сказал ни единого слова. Калитин, словно понимая, что конструктивных предложений от него сегодня не дождешься, мирился с таким положением вещей. И изредка смотрел на меня. После того как Антон Павлович объявил о том, что все свободны, Салихов велел мне идти к дожидавшемуся нас у входа в здание правительства области «Мерседесу». Сам же Ринат Ильдарович, насколько я могла судить, направился в кабинет Калитина. Тут мне следует сделать небольшое лирическое отступление. Дело в том, что с самых первых дней работы с Громом мой наставник и прямой начальник советовал мне строго проводить линию двойной игры. Двойная игра — это понятие, которое вовсе не обязательно тождественно предательству. Двойная игра — это изощренный, опасный, бескомпромиссный, но часто безотказный способ подстраховки. Основывается он на том, что в деле разведки критерии добра и зла, друга и врага несколько размыты. Если не сказать больше. И порой не понимаешь, откуда тебе может угрожать опасность. От кого. И тут вступают в силу правила двойной игры. Работая, собирая информацию касательно определенного противника, то же самое следует делать и в отношении того, кто тебе этого противника выбрал и определил. Обрисовал, так сказать, сферы деятельности. Одним словом, засадив «жучок» в кабинет Салихова, точно так же я поступила и с рабочим кабинетом Калитина. Глава 6 Лабиринты совести — В общем, ты, Антон, это мне брось. — Не понял. — Скажи этому болвану Сардыке, чтобы он не путался под ногами со своими тупыми ментами. Я и сам разберусь, кто там и за что устроил преисподнюю Шкапенко. — Твой Шкапенко… — Я не понимаю, Антон, что ты мне этим хочешь сказать, — перебил вице-мэра Салихов. — У тебя что, на Шкапенко что-то есть? Накопали твои псы компромата? — Успокойся, Ринат, — после довольно долгой паузы проговорил Калитин. — Ты сегодня явно не в духе. Оно, конечно, понятно, но все-таки… у тебя что, есть собственная версия случившегося? Возможно, ты знаешь даже имя того, кто устроил тебе такой пиротехнический сюрприз? Ринат Ильдарович прошелся по кабинету вице-мэра, хрустнул нервно переплетенными пальцами и проговорил: — Да… возможно. По крайней мере, у меня есть довольно правдоподобная версия. — Ну? — Видел девчонку, которая сегодня была со мной на заседании совета? Эту, черненькую, которая вместо Альфии теперь. — Видел. Ничего баба. Умеешь ты себе, понимаешь ли, персонал подбирать. Но она-то ко всему этому каким боком? — А ты знаешь, что именно она оттолкнула меня от машины в тот момент, когда произошел взрыв? Выпрыгнула откуда-то, как дикая кошка, и свалила меня на землю. Откуда сила только берется? — Что же ты это так взял ее на работу, не проверив: откуда? — Да все я проверил. Все чисто. Но понимаешь, Антон, сомнения меня берут… против воли, но никак не могу от них отмахнуться. Ведь мне все известно только с ее слов… что какого-то парня, который возился у машины, видела… потом она мину заметила и успела меня спасти. Как в кино, понимаешь? — И что? — Да вот мне иногда, грешным делом, и думается: а что, если это все подстроено? Что, если она сама эту мину и подложила, а потом разыграла счастливое спасение, чтобы влезть в доверие и внедриться в «Ратмир»? А? — И когда тебя впервые посетили подобные мысли? — Когда она попросила, чтобы я взял ее на работу в свою фирму. — Да ну… по-моему, вполне естественное желание. Человек приехал в чужой город, а тут такой шанс… — Человек, который приехал в чужой город, не станет ужинать в «Королевской кобре». Хотя… честно говоря, когда я смотрю на Ильмиру, я не представляю, чтобы она ужинала в ином месте. — Салихов провел рукой по лбу и вздохнул. — Наверно, я все придумал, но никак не могу убедить себя в том, что она тут ни при чем. — А зачем себя убеждать? — подозрительно спросил Калитин. — Твоя гипотеза не лишена вероятия. Возможно, все не так просто, как ты думаешь. Калитин почесал в затылке и продолжал: — Может быть, имеет смысл провентилировать эту гипотезу. Вдруг она на самом деле имеет отношение к этому взрыву, а, Ринат? — А как это проверить? — прищурился Салихов. — У меня такое ощущение, что ты хочешь мне что-то предложить. — Хочешь откровенно? — Калитин закурил сигарету и выпустил дым несколькими кольцами. — В общем, посмотрел я на эту девушку. Честно говоря, по-моему, ты просто мудришь, Ринат. Такие хитроумные комбинации встречаются только в фильмах про Джеймса Бонда. Придумал тоже: взорвала твою машину, чтобы спасти тебя и влезть к тебе в доверие. А если бы какая накладка? Если бы не успела и порвало тебя в клочья? И вообще — как ты себе представляешь, чтобы какая-то баба провела всю твою охрану? Конечно, среди них много идиотов, но все-таки не до такой же степени. Ринат Ильдарович вздохнул едва ли не с облегчением: вероятно, эти доводы показались ему вполне доказательными и весомыми. — Сделал из нормальной бабы суперагента, — продолжал Калитин. — Иногда я тебя просто не понимаю, Ринат: вроде бы серьезный и умный человек, крупный бизнесмен, а иногда такое загнешь. Точно как тогда, когда мы с тобой в школе учились, а потом нас вместе из политеха выгнали. Антон Павлович добавил со смехом: — А в общем, я тебе советую: подпои-ка ты эту мымру, помири ее со своей Альфией… ведь они заочно поссорились, правда?.. Свози их в сауну… дальше понятно, да? Салихов кисло улыбнулся. — Вот у меня никогда нет никаких проблем с моими секретаршами и референтками, — продолжал Антон Павлович. — И это происходит по двум причинам. Во-первых, у них ума, как у моей домашней кошки. Причем у всех, вместе взятых. Да нет… у кошки все-таки больше. При этом они превосходно знают свое дело и безукоризненно справляются с обязанностями. — А во-вторых? — А во-вторых… я знаю их вдоль и поперек по той простой причине, что знаю вдоль и поперек. Тупой каламбур, правда? И все потому, что ежедневно трахаю вот на этом диване… или на этом столе… или… ну, да это не суть важно. Нет лучшего способа узнать подчиненную, чем натянуть ее по самые уши. — Ты циник, Антон, — пожав плечами, сказал Ринат Ильдарович. — Циник не циник, а всякой ерундой себе голову не забиваю. Впрочем, кому я советую? Человеку, у которого самый жесткий отбор на работу во всем городе. В общем, сделай ее своей любовницей, и она мигом станет ручной. Я же знаю, как на тебя бабы вешаются, Ринат. Еще со школы. А из института тебя турнули, если не ошибаюсь, за то, что ты вечером трахнул на подоконнике деканата дочку декана, а ее папаша в этот момент вышел из своего кабинета. — Под ручку с ее мамашей, — нехотя улыбнувшись, дополнил Салихов, — которая была куратором моей группы. — Вот видишь. Салихов снова пожал плечами. Впрочем, неофициальный тон вспомнившего о прошлом вице-мэра быстро сошел на нет. Он покачал головой и сказал: — Ладно, Ринат Ильдарович. А что ты думаешь об этих ребятах из спецназа, которых алкаш в подвале нашел? В самом деле чеченцы или как? — Задай этот вопрос Трубникову, Антон Павлович, — отозвался Салихов, — а мне пора. И так уже тут третий час просиживаю: сначала этот Совет безопасности, а потом у тебя в кабинете. — Ну ладно. Всего вам хорошего, Ринат Ильдарович, — уже официально попрощался Калитин. Шеф «Ратмира» в ответ буркнул что-то нечленораздельное и вышел из кабинета вице-мэра Тарасова. * * * Нет смысла говорить, что вышеприведенный разговор я прослушала с неослабевающим вниманием. Еще бы — я узнала много нового об Антоне Павловиче Калитине. Который, как оказалось, был старым другом и однокашником человека, к которому он меня подослал. Двойная игра по рецептуре майора Сурова не замедлила дать плоды: мне следовало быть настороже. Но теперь я затруднялась сформулировать и хотя бы приблизительно определить, что от меня хотел Калитин. Так. Мне нужен Суров. Он должен быть в Тарасове. Он всегда возле меня в те дни, когда я выполняю ответственное задание. Незримо. Я чувствую его присутствие, знаю, что ему известен почти каждый мой шаг, но не вижу его самого. Но такое в моей карьере было едва ли не впервые: я не могла понять, что от меня хотели. Я не была ни подсадной уткой, ни разменной монетой. Меня явно собирались использовать как созидательное начало. Звучит высокопарно, но так сам Гром зачастую определял агентурную работу — в противопоставление разрушительной работе групп захвата и ликвидации. Я должна встретиться с Громом. И существует ряд способов, с помощью которых я оперативно и безотказно могу найти его. У меня еще была запись телефонных разговоров Салихова, прослушать которую я пока не имела возможности. Вероятно, через минуту-другую появится шеф, и еще неизвестно, что именно он мне предложит после такого содержательного разговора с вице-мэром Тарасова. Прошу не понимать меня превратно. И наоборот — слишком уж прямолинейно. …Салихов пришел сосредоточенный и мрачный. Точно такой, каким я и ожидала его увидеть. Впрочем, в глубине темных неподвижных глаз, которые, как я уже успела убедиться, могли становиться такими выразительными, тлело какое-то горькое удовлетворение. Вероятно, он все-таки поверил в то, что я не могла подстроить тот взрыв. Действительно, он фантазер. Как с некоторым оттенком превосходства заявил Калитин. — Я отсутствовал не слишком долго? — спросил он с холодной полуулыбкой. Я покачала головой. — На сегодня ваша работа окончена, — проговорил Салихов. — Официально. Но неофициально вы должны ехать в мой загородный дом. Кажется, он принял рецепты работы с подчиненными от Антона Павловича Калитина к сведению. Да, господин Салихов не относится к числу людей, откладывающих дело в долгий ящик. Такие идут напролом. Редкий тип мужчин, не правда ли? — Это обязательно? — спросила я. — Да, — серьезно ответил он. * * * Андрей Леонидович Суров задумчиво перечитал крупно набранный на экране телевизора текст. Этот текст он видел уже четвертый раз за день. На трех различных телевизионных каналах. … ГРОМУ Мои приветы и поцелуи в твой день рождения. Жду тебя на том же месте в тот же час. БАГИРА Тупо и содержательно. В твой день рождения. У него день рождения двадцать третьего марта. Но так как сейчас ноябрь — неизменным остается только число: двадцать третье. На старом месте — в кафе «Восток». В тот же час — в десять минут восьмого. …А я, Багира, в это время веселилась на даче Салихова. Причем глагол «веселилась» применим без всяких претензий на издевку или иронию. Мне действительно было весело. Салихов, кажется, на самом деле поверил, что я не способна на то, что он мне приписал. Потому что в его обращении со мной не чувствовалось ни малейшей натяжки. Единственное, что смущало меня в этот шумный и беззаботный вечер, один из немногих таких в моей продуваемой всеми колючими ветрами судьбе… впрочем, об этом чуть позже. Хотя мне грех жаловаться — работнице тихого и бесправного, а оттого спокойного комитета при правительстве области. Несмотря на то что мои будни с момента работы там спокойными назвать довольно сложно. На загородной вилле Салихова собралась веселая компания: несколько бизнесменов из дочерних «ратмировских» фирм то ли с подругами, то ли секретаршами. Общество оказалось неожиданно милым и привлекательным: бизнесмены — остроумными и обаятельными мужчинами, их спутницы — заводными и в хорошем смысле этого слова стервозными. Своих мужиков, то бишь шефов, они костерили почем зря. Каково же было мое удивление, когда в одном из гостей Рината Ильдаровича я узнала Виктора Сергеевича Путинцева. Нельзя сказать, что он был очень весел и разговорчив, но на убитого горем отца явно не походил. К тому же сопровождала его совершенно ослепительная юная девушка. Кажется, теперь я понимаю, почему тетя Катя поспешила с ним развестись: уж больно привлекателен для других женщин. Встреча с Путинцевым стала грандиозной проверкой «на вшивость»: узнай он меня, и я, как Штирлиц, была бы в шаге от провала. Но он меня не узнал: переменчивый лик Багиры снова оказался вне подозрений. Меня беспокоило только одно: зримая перспектива переступить грань чисто деловых отношений с Салиховым. Если уж быть до конца откровенной, я была совсем не против: все-таки мало видела я мужчин, по привлекательности равных шефу ЗАО «Ратмир». А женская натура всегда останется женской натурой, несмотря ни на что. Вот так. А опасалась я вот чего: при всяких постельных сценах прямая опасность угрожала моему парику и моему гриму. Моей изощренной и такой естественной маскировке, которая позволяла мне оставаться неузнанной перед людьми, прекрасно знающими Юлию Сергеевну Максимову. Хотя дом был такой огромный, что в нем можно было прекрасно затеряться и лишний раз не попадаться на глаза Путинцеву. …Быстро же это вы отдались на милость босса, дорогая Юлия Сер… то есть Ильмира Маратовна! Пусть пока только морально. Приличные крепости нужно брать с боем. Так, как Суворов в бытность его еще генералом штурмовал Измаил. От неизбежности не уйдешь. Особенно от той, которую всячески приближаешь. Поэтому я благополучно напилась, отметив для себя, что я не на работе, но что это не повод выключаться из игры. Все-таки Салихов — не невинный младенец. А его бывший телохранитель, о котором он, возможно, ничего не знал (именно это следовало из разговора Рината Ильдаровича с Калитиным), — так тот и вообще чеченский прихвостень и последний ублюдок. … — Я помешал? Я подняла голову и посмотрела сначала на часы — было четверть второго, — а потом на улыбающееся лицо Салихова. Такое впечатление, словно он ничего не пил. Трезвый как стекло. А ведь только при мне выпил раз десять со всеми из тех, кто уже давно вырубился. В том числе — к счастью! — и Путинцев. Что ж, теперь самое время рассеять последние его подозрения. Сыграть обыкновенную секретаршу. — Нет, не помешал. В процессе совместного распития алкогольных напитков, в том числе на брудершафт, игры в бильярд (я босса, кстати, обыграла), катания на настоящем бронетранспортере времен Адольфа Гитлера (подарок Салихову немецкого бизнесмена, его торгового партнера) — мы перешли с Салиховым на «ты». Конечно, это вовсе не означало, что мы и впредь будем культивировать эту опасную фамильярность. — Ну как, не жалеешь? — О чем? — недоуменно спросила я. — Что согласилась на участие во внепроизводственных мероприятиях. — Здрасти-и, — протянула я, — с чего это мне жалеть, Ринат? Он мягко улыбнулся и, опустившись прямо на пол, положил голову на мои колени. Уроки Антона Павловича Калитина. Я тут же вспомнила, что человека, прильнувшего к моим коленям, в свое время выгнали из института за то, что он занимался любовью с дочерью декана прямо на месте работы ее отца, и звонко засмеялась… Салихов поднял на меня мерцающие страстные глаза, показавшиеся особенно глубокими, его рука скользнула по моей груди — и все оборвалось в звенящей багровой пелене, застлавшей взгляд. Словно выстрелили в затылок. Такая приятная смерть… * * * — Ты хотела меня видеть? Массивная фигура Сурова выросла передо мной и медленно опустилась на свободный стул у столика, за которым вот уже пятнадцать минут сидела я. Если бы он не пришел еще через несколько минут, у меня начало бы закрадываться подозрение, что Гром проигнорировал мое послание. Или просто не видел его вообще. — Да, хотела. — У тебя есть ко мне вопросы? — Да. — Тогда пойдем. Вероятно, ты собиралась пригласить меня к себе? — Да, Андрей Леонидович. — Угостишь новым кулинарным чудом? — Как скажете, — примирительно отозвалась я. Гром был явно не в духе, а от моих кулинарных шедевров он не раз приходил в восторг и сменял гнев на милость. Я решила приготовить блюдо из раков (решительно в последнее время мне приходится возиться исключительно с водными тварями). Признаться, мне очень нравится, когда напряженные разговоры проходят на кухне. Хотя Грома это никогда не впечатляло. Однако приходилось мириться. Я извлекла из холодильника целую кучу раков. — Это что за жуть? — подозрительно оглядел моих клешнятых чудовищ Гром. — Ты решила довести меня до нервного срыва? — По-моему, это вы решили довести меня до нервного срыва, Андрей Леонидович, — отпарировала я. — Зачем вы подсунули мне этого Калитина? — А зачем ты подсовываешь мне этих… раков? — Попробуете — и еще попросите. …По мере того как я священнодействовала, Гром добрел. Сварила раков. Устранила панцирь, клешни и извлекла раков, на которых Суров смотрел уже с пробудившимся интересом. Потом, смешав их с майонезом, на несколько минут поставила в холодильник. Пока это охлаждалось, я мелко порезала листья капусты и сладкий перец. Нарезала кубиками отварной картофель и сваренные вкрутую яйца, а также помидоры и огурцы. Полив растительным маслом, тщательно перемешала. Охлажденные раки красовались сверху в центре салата. Добавила специи, зелень петрушки, сельдерея и кинзы. А потом сказала: — Если не хотите, могу предложить взамен этого блюда куриный суп, блинчики с мясом, бифштекс и черную икру. — Зачем же ты тогда столько возилась с этими раками? — удивленно спросил Гром. — Да так, — лукаво ответила я, — для души. К тому же у вас аппетит всегда был превосходным, товарищ майор. Гром явно подобрел. Вертикальная морщинка на его высоком лбу разгладилась, а светло-серые глаза утратили стальной оттенок и смотрели теперь с выжидающим доброжелательным любопытством. — Что же ты хотела у меня спросить? — А вам известно, Андрей Леонидович, что мой новый шеф, Ринат Ильдарович Салихов, давний друг и однокурсник его так называемого недоброжелателя и нашего заказчика, вице-мэра Калитина? — Разумеется, известно. — А почему же тогда меня держат за дуру? — Потому что в роли секретарши Салихова нежелательно выказывать избыток интеллекта, — с тонкой иронией ответил Гром. — Но ведь Калитин пудрит мозги не только мне, но и Ринату… Ринату Ильдаровичу. По-моему, он ведет какую-то непонятную и опасную игру. Причем опасную для меня. И для вас, Андрей Леонидович. — Уверяю тебя, Калитин честный человек, — после долгой паузы проговорил Суров, — разумеется, в рамках того понимания честности, какое допустимо у госчиновника. — Но меня более чем достаточно водили за нос! — проговорила я. — Я хочу знать, для чего именно меня так усиленно выдвигают фигурой прикрытия в игре, затеянной Калитиным и вами. Я не хочу и не умею быть марионеткой. — И после короткого, но довольно тягостного молчания добавила: — Вы сами прекрасно знаете, каких бед может наделать марионетка, не сознающая своей роли. Суров широко улыбнулся и сказал: — Как жаль, что мы не госструктура. Там бы ты не стала задавать подобных вопросов. Впрочем, ты права: тебе в самом деле предстоит кое-что узнать. Разумеется, тебе известна фамилия Шкапенко? Я посмотрела в его спокойные серые глаза: знает. Все знает. И то, что произошло со мной, Салиховым и начальником его охраны у ресторана «Королевская кобра» — в подробностях. И то, что рассказал мне о Шкапе Калитин. Похоже, он знает все. — Андрей Богданович? — отозвалась я. — Конечно, он мне известен. Очень милый и обаятельный человек. А особенно гармонично он смотрится в компании с Русланом Базаевым. Гром кивнул. — Да, пожалуй, теперь можно, — проговорил он. По-моему, безотносительно к моим последним словам. Я выжидательно посмотрела на его невозмутимое лицо. Да, что и говорить — хороши вы в компании с Калитиным, Андрей Леонидович! Конспираторы! — Ну хорошо, — он хлопнул по столу своей большой массивной ладонью, — хорошо. Информация в обмен на один твой ответ. Неофициальный, но важный. Ты уже спала с Салиховым? Я решительно выпрямилась. — Ну, — спокойно проговорил Суров. — Ну так как? Я кивнула: да. Мой шеф просто так вопросов никогда не задает. Даже вот таких… — Вот и прекрасно, — отозвался Суров. — А теперь обещанная информация к размышлению и действию. Тебе известно, что такое было Пятнадцатое управление Минобороны СССР? — Примерно… отрабатывали технологии новейших средств массового поражения. — Ну… приблизительно так. Говоря конкретнее, это управление ведало наступательной биологической программой Советского Союза. Была такая. Здесь, в Тарасове, был один из НИИ, непосредственно курируемых Пятнадцатым управлением. Прекрасная база… великолепные ученые. А институтом этим руководил некто Шумилин. У этого человека была замечательная биография. Двадцати лет от роду уже окончил Московский мединститут имени Пирогова, причем три курса — экстерном, учился в аспирантуре… еще на втором курсе завербован КГБ и привлечен к работе в Пятнадцатом. Попутно стажировался на павловопосадской аппаратурно-технологической линии Пятнадцатого управления Министерства обороны. Характеристика — блестящая. Прямо как у Штирлица в его Шестом управлении. Даже лучше. Феноменальные способности. Феноменальная память и трудолюбие. Я сам лично с ним не знаком, но по отзывам множества компетентных людей, с ним работавших, — это нечто. В восемьдесят первом, двадцати пяти лет от роду, получил собственный НИИ. Здесь, в Тарасове. А дальше — больше. В Тарасов было направлено несколько зубров мозгового центра Минобороны. Ученых экстра-класса. Это будет рассекречено только в следующем веке, так что сама понимаешь… Одним словом, исследования под руководством Шумилина велись в области фундаментальной цитологии, молекулярной генетики и конкретно — генной инженерии. А потом — в составе группы советских микробиологов совместно с учеными Йельского и Гарвардского университетов, а также корпусом британских, японских и немецких специалистов принимает участие в разработке фундаментальной программы «Геном человека», заложившей основы теории биологического оружия избирательного действия. — Суров выдержал паузу и добавил: — Это предыстория. Понятно? — В целом — да. — Разумеется, все это было засекречено. Когда в девяносто втором Ельцин в одностороннем порядке покаялся перед Западом в наличии у бывшего Союза, а теперь по наследству — у России наступательной биологической программы, Пятнадцатое управление Министерства обороны — со всеми его лабораториями, технологическими линиями и так далее — было расформировано. Остатки его рассеялись по всей стране. Шумилин и его великолепные спецы тоже куда-то делись. Отследить всех не удалось, хотя этим занимались. И вот теперь, — повысил голос Гром, — переходим, так сказать, к новейшей истории. К тому, что по идее надо было сообщить тебе еще перед твоим поступлением на работу в «Ратмир». Я замерла. — Два месяца назад разведкой были получены данные, что чеченские боевики под командованием ряда полевых командиров, в частности небезызвестного Руслана Базаева, получили в свое распоряжение новейшее биологическое оружие. Причем не оттуда, откуда они получают деньги, оружие и наемников — то есть от исламских экстремистов с Ближнего Востока. Там просто его нет. А получили они его непосредственно из России. Андрей Леонидович хватил большой глоток крепчайшего кофе, который я приготовила ему по его просьбе, перевел дух и продолжал: — Мы начали сбор информации. И вскоре удалось выяснить, что биологическое оружие нового поколения, запрещенное всеми международными конвенциями, у боевиков в самом деле есть. И одновременно нет. Звучит как парадокс? Согласен. Но чтобы понять, что это вовсе не парадокс, нужно знать, что такое биологическое оружие. Понимаешь, например, говорили об иракских ракетах с биологической начинкой, нацеленных на Вашингтон. Чушь. Этого не может быть, потому что биооружие — это очень хрупкая субстанция. Живет не более четырех часов, а потом распадается и отмирает. Это как блины — пекут непосредственно перед употреблением. — Вы хотите сказать, что у боевиков есть, то есть были пробные образцы готового оружия… но технологии изготовления у них отсутствуют? — уточнила я. — Вот именно. И были зафиксированы случаи, когда боевики применяли его. Локально. В опытном порядке, но применяли. И один из таких опытов частично зафиксирован на пленку. — Это та, что у Калитина? Гром смерил меня взглядом и кивнул. — Нам удалось проследить, куда тянутся нити из Чечни. Сюда. В Тарасов. В фирму «Ратмир». — Но «Ратмир» — это огромный концерн. Несколько десятков дочерних предприятий. По сути дела, это треть или даже половина всего коммерческого капитала города. Так что… — Я так чувствую, что ты собираешься произнести защитительную речь в пользу татарской бедноты Поволжья, — прервал меня Суров, — оно, конечно, Ринат Ильдарович мужчина обаятельный, но зачем же так нервничать, Ильмира Маратовна? Ладно. Шучу. Хотя, откровенно говоря, не до шуток. Не исключено, что одно из предприятий «Ратмира» является секретной лабораторией для производства этого самого биооружия. При годовом обороте фирмы, во много раз превышающем годовой бюджет всей области, закупить новейшее оборудование в Германии и Штатах — дело нехитрое. — Но зачем? — проговорила я. — Зачем руководству «Ратмира» сотрудничество с боевиками… да еще на такой базе? Если, конечно, допустить, что все сказанное вами правда. — Есть много того, чего мы еще не знаем, — мягко проговорил Суров. — Именно для этого мы и внедрили тебя в фирму Салихова. — «Мы внедрили»! — фыркнула я. — Черт знает что, Андрей Леонидович! — По-моему, даже и он не знает, — покачал головой Гром. — Единственное, что я могу утверждать со всей определенностью, — это то, что Шкапенко, бывший украинский экстремист и чеченский наемник, был связан с Базаевым. Мы давно арестовали бы его, но все выжидали наиболее подходящего момента. Дождались… Шкапенко взорвали к чертовой матери его чеченские сообщники — и все! И еще это… — Что? — Убийство парней из спецназа. Тех, которым отрезали головы. Микульчика и Богрова. — Вы считаете, что это имеет отношение к смерти Шкапенко и вообще… подозрениям в отношении фирмы Салихова? — воскликнула я. — Да. — Но ведь они сопровождали тело Саши Путинцева! — Погоди, — проговорил Суров, — может, я чего-то не знаю? Какой такой Саша Путинцев? Это тот самый, который… но ты-то откуда его знаешь? — Да, это тот самый мальчик, попавший в плен к чеченским боевикам и погибший невесть от чего. И теперь… м-м-м… как действует биооружие, разработанное вашим Шумилиным и его зубрами генной инженерии? — Вредно для здоровья, — отозвался Гром. — Это генетическое оружие так называемого избирательного действия. Вирусы со смещениями в ДНК. Действует в зависимости от генотипа человека. — Как-как? — Ладно… проще говоря, все реакции организма закодированы в генетическом наборе. Скажем, у китайца, украинца или негра они отличаются в такой степени, что от одного и того же вируса белый человек умрет, а вот черный выживет. Или, например, кавказец выживет, а русский и вообще славянин умрет. — Н-да… — Вот совсем простой пример: здоровый русский мужик выпивает литр водки, и что ему от того будет? — Соната в вытрезвителе. — Вот именно. А от той же самой дозы, грубо говоря, скопытится целое японское или китайское семейство. И все оттого, что у азиатов в отношении алкоголя куда слабее рецепторное поле. А русский только пьяным будет. — Что, по такому же принципу действует хваленое биооружие из вирусов со смещениями в их ДНК? — Вот именно. И только один человек в России, а быть может, и на земле знает секрет такого оружия. Его создатель, академик Шумилин. Тот самый, который скрылся из поля зрения властей несколько лет тому назад. Имя которого упоминали на той самой пленке. И сдается мне, что Шумилин где-то здесь, в Тарасове. Быть может, даже работает в «Ратмире». Под чужой фамилией. — И почему нельзя было рассказать мне все это сразу, не вынуждая меня чувствовать себя дурой? — Потому что Антон Павлович Калитин… — А кто такой Антон Павлович Калитин, чтобы указывать сотрудникам центрального аппарата ГРУ? — перебила я. — Он координирует деятельность спецслужб в этой области, разве тебе это неизвестно? Это достаточный повод, чтобы прислушиваться к его советам. В конце концов, Шкапенко отследили именно его люди. Я холодно улыбнулась. — Да… — Суров о чем-то вспомнил и посмотрел на меня, — я хотел спросить тебя о Путинцеве. Откуда тебе известно, что… — Дело в том, что его мать, тетя Катя, живет напротив меня, — опять довольно бесцеремонно перебила я (не люблю, когда меня держат за дурочку даже в деталях). — И она пришла ко мне с просьбой выяснить, что сделали с ее сыном, изуродованный неизвестно чем труп которого прислали ей в цинковом гробу. — Что-о-о? — И у меня создается впечатление, что он — один из тех, на ком испробовали опытные образцы биооружия. Суров изумленно уставился на меня… * * * А пленку с телефонным разговором Салихова мы прослушали. Ему предлагали купить акции прогорающей компании. Очень настойчиво. Практически пытались всучить. Реакцию шефа «Ратмира» я уже слышала. Она была очень экспансивной. Глава 7 Убийцы На следующий день я едва не опоздала на работу. По весьма прозаической причине: на меня упал кирпич. Произошло это так. Я мирно шла по улице — благо ни общественным, ни личным транспортом пользоваться необязательно, от моего «дома» до головного офиса «Ратмира» пять минут ходьбы, — как вдруг прямо перед моими ногами рухнуло что-то громоздкое и внушительное и разлетелось мелкими осколками и пылью. Это оказалось кирпичом, и даже не стандартным красным или белым, а крупноблочным, которые так любят использовать в строительстве своих особняков «новые русские». Вот черт! Я подняла голову и увидела, как из окна третьего этажа на меня, нагло скалясь, смотрит черномазое хайло. Негр. — Ах ты, гнида! — прорвало меня. — Щас вот… Нигер захохотал и скрылся в окне. Какая наглость, подумала я, негров в Тарасове не так уж много, можно ведь и вычислить. — Привет тебе от старого знакомого! — послышался голос с еле заметным иностранным акцентом, и негритянская физиономия снова замаячила в окне. — Вы только не пугайсь, мадам. Мы не кусай. Просто привет. Я отошла на безопасное расстояние от окна и извлекла из кармана сотовый. Набрала один из номеров службы безопасности «Ратмира». С половиной сотрудников службы безопасности я познакомилась накануне на вилле Салихова. Бравые охраннички очень удачно имитировали усиленную охрану дома и прилежащих к нему территорий. — Але… Валера? — проговорила я. — Это Ильмира говорит. Да… Ильмира. Можешь подойти к соседнему дому через минуту? Ну… или подъехать. Случилось. Только быстрее. Не через минуту, а через несколько секунд — умел же покойный Шкапенко подбирать себе людей — из-за угла показался серый джип. Он остановился буквально в нескольких сантиметрах от моей правой ноги, и оттуда опрометью выскочили рослые ребята, среди которых я выделила короткий светлый «ежик» Валеры Смирнова. Одного из заместителей покойного Шкапенко. — Что случилось? — Да вон… из того окна кирпич кинули, — пожаловалась я. — Негр. И еще сказал при этом: привет, дескать, тебе от старых знакомых. Больше Валера не задал ни единого вопроса, он приказал своим амбалам прочесать оба подъезда и крышу злополучного дома. Негра нашли быстро. Его выволокли из подъезда уже в наручниках, напутствуя мощными ударами. Судя по всему, сначала он пытался сопротивляться, но потом понял, что не на тех нарвался. — Да он под наркотой, — сказал Валера. — Ты, черномазый… зачем бросал в нее этой чушкой? — Погоди, я сама, — сказала я и, посмотрев в его совершенно ненормальные (вероятно, в самом деле под наркотой) черные глаза, спросила: — Кто велел? — А я знай? — нагло ответил он и тут же получил от Смирнова такой пинок в живот, что взвыл и, скорчившись, рухнул на колени. После этого его неплохой русский язык стал стремительно ухудшаться, и через несколько слов я просто перестала его понимать. Наверно, перепугался. Единственное, что удалось выяснить, что какой — то человек подошел к нему и сказал: на, братец, прими дозу, а потом пойди устрой маленький сюрприз во-он той милой даме. …Как все получилось, он не понимает. Где взял кирпич, не помнит. В общем, нелепее не придумаешь. А самое смешное — это то, что я могла погибнуть оттого, что какой-то обдолбанный героином негр свалил мне на голову кирпич. Причем не понимая, зачем он это делает. Но все равно — это предупреждение. А на работе меня ждал еще один сюрприз. Ринат Ильдарович, мрачнее грозовой тучи, сидел в своем кресле и вполголоса равнодушно отчитывал Альфию за то, что она пролила кофе на какие-то важные документы. Увидев меня, он на секунду замолчал, а потом постучал по столу, на котором расплылась кофейная лужа, полусогнутым пальцем и сказал: — Очень хорошо, что вы пришли, Ильмира… …Как будто он ожидал, что я могу не прийти! — …через два часа мы вылетаем чартерным рейсом в Тбилиси. Вдвоем — вы и я. Вот оно! — Я вас не понимаю, Ринат Ильдарович, — медленно проговорила я. — Как… в Тбилиси? Разумеется, я скроила мину, долженствующую возникнуть на лице всякой нормальной секретарши, когда ей сообщают о том, что она полетит с шефом на Кавказ, где, судя по его напряженному лицу, возникли серьезные осложнения. — Вот именно, — холодно проговорил Салихов. — Ваше присутствие — это настоятельное требование людей, по чьему вызову я должен туда лететь. Не спорьте со мной. Я посмотрела на мрачное лицо шефа и наклонила голову в знак того, что я все приняла к сведению… * * * — Это я, Багира. Говорит Багира. Гром. Вызываю. Срочно. В самых экстремальных случаях мне разрешалось выходить с Громом на прямую связь. Пренебрегая опасностью — что запеленгуют, отследят, ликвидируют. Бывали обстоятельства, когда Гром был нужен срочно, и потому приходилось забывать о безопасности связи и окольных путях, с помощью которых устанавливался контакт. Тем более что начался последний этап операции. — В Тбилиси? — Да. — Зачем? — Ничего не знаю. Но мне кажется, что он определенно чего-то недоговаривает. Не считает нужным. — А ты что хотела? Чтобы он изложил тебе все в письменном виде и снабдил комментариями? — Ну, скажете. — Сможешь выходить на связь? Я буду вести тебя. Сейчас немедленно свяжусь с Калитиным, Трубниковым, а потом и с Центром. Что, запахло жареным? — Не исключено. — Ты вооружена? — Да. Целый арсенал. Правда, для непосвященного это выглядит обычной бижутерией и косметикой. Сам понимаешь, Андрей Леонидович. Все. Больше говорить не могу. — Добро. С богом. * * * Виктор Сергеевич Путинцев склонился над клавиатурой компьютера, за которым сидела молоденькая практикантка. На ее красивом личике отражались растерянность и непонимание. Вероятно, тот, кто направил ее сюда, не предполагал, что за три дня стажировки в его фирме эта милая девочка научится только разве что включать и выключать компьютер. Зато успеет выпить на брудершафт со всеми мало-мальски привлекательными сотрудниками мужеского полу, а также примет приглашение Путинцева съездить на дачу к Самому (Салихову Ринату Ильдаровичу, главе «Ратмира»). Где благополучно и переспит с Виктором Сергеевичем. И, возможно, не только с ним одним. — Ну же, Леночка, — проговорил он, — надо распечатать вот эти документы. И три накладные на декоративную фанеру. — Что? — сложив губки бантиком, спросила она. — Разве я не объяснял тебе, как работать в этом… н-да! — Он смерил взглядом ее мило улыбающееся невинное личико и подумал, что ей объяснения не помогут. Ее можно использовать только по прямому назначению. — Виктор Сергеевич, — заговорила она, — а вот вы говорили, что меня научат работать в режиме… Последующее было такой невообразимой чушью, что не имеет смысла приводить, как это звучало в милых устах практикантки. Виктор Сергеевич вздохнул от такой непроходимой тупости, подумав, что, пожалуй, несколько переоценил ее, первоначально сочтя, что она ничего не соображает в компьютерах. В этом суждении концовка была определенно лишней: эта девочка просто ничего не соображает. — Леночка, у меня совещание, — сказал он. — Приедут из головного офиса. Так что ты, пожалуйста, если кто будет звонить и приходить на прием, отвечай, что у меня пока нет возможности поговорить с ними. — Хорошо, Виктор Сергеевич. В офисе фирмы, в которой работал Виктор Сергеевич, в самом деле собралось очень много влиятельных и представительных людей. Среди них был первый заместитель коммерческого директора «Ратмира», несколько чиновников, директора ряда мелких предприятий, входящих в концерн. Вентилировался важный вопрос. Суть его не имеет никакого отношения к тому, что так неожиданно разыгралось в офисе фирмы несколькими минутами позже. …Леночка сидела и бессмысленно взирала на экран компьютера, а в голове ее проносились соображения: а не пригласит ли ее Виктор Сергеевич выпить шампанского, и если пригласит, то куда, и на каких условиях соглашаться, и так далее… В общем, все по сценарию: во сколько приличная девушка должна ложиться в постель? Ответ: в восемь, потому что в десять она должна быть дома. Внезапно девичьи грезы были нарушены: дверь приемной отворилась, и вошли два молодых человека. Блондин и брюнет. Блондин ослепительно улыбнулся и, подойдя к столу Леночки, спросил: — Простите, девушка, а совещание уже началось? — Да, — проговорила она, поднимая голову от клавиатуры. — Началось. Если вы к Виктору Сергеевичу или Михаилу Денисовичу (директору фирмы), то я попрошу вас подождать. — Простите, как вас зовут, девушка? — Лена. А что? — А то, Леночка, что ждать мы не можем. Нам надо немедленно попасть на заседание. В этот момент, очевидно, заслышав неуместную дискуссию, в приемную вышла постоянная секретарша. — Эт-то еще что такое? — строго спросила она. — Вы к кому, молодые люди? — Не к тебе, — отозвался брюнет и отточенным движением выхватил из-за спины пистолет. — Молчи, сука! Леночка тихо простонала и без чувств упала головой на клавиатуру. Та жалобно запиликала, на экране рванулось какое-то темное облачко, и экран погас, а потом снова засветился — ярко-голубым светом. Брюнет ударом распахнул дверь, за которой был кабинет, до отказа набитый важными персонами, а блондин вскинул пистолет и, решительно шагнув вперед, проговорил: — Ни с места, господа. Как говорится, это захват. * * * …Только в аэропорту я узнала, что произошло в высшей степени экстраординарное событие: нескольких сотрудников «Ратмира» взяли в заложники и увезли. Это звучит дико, но захват произошел на территории одного из предприятий, входивших в салиховскую империю. Беспредел чистой воды. Нападавшие действовали решительно и слаженно: они легко, словно играючи, вырубили всю охрану, которая, бесспорно, уступала по уровню той, что была в центральном офисе «Ратмира». Погрузили всех заложников в автобус и увезли в аэропорт. Причем человека, который пытался украдкой позвонить куда следует, застрелили на месте. В аэропорту эти милые люди — среди которых, кстати, не было ни одного кавказца — захватили самолет, пересадили на него всех заложников и с борта самолета позвонили главе «Ратмира». И предложили лететь вместе с ними в Тбилиси. В противном случае, как заявил руководитель террористов, человек с мягким и звучным молодым голосом, все заложники будут расстреляны. Разумеется, когда я узнала все это, я попыталась разыграть нечто вроде истерики. Но Салихова это не впечатлило. По всей видимости, он мог получить обо мне какую-то приватную информацию и уже не воспринимал меня как обычную секретаршу. Это было близко к провалу. Но я должна была идти до конца. …Дерзость, невероятная наглость и — нельзя не признать! — подготовленность террористов ошеломили всех. В аэропорт примчались губернатор, мэр и вице-мэр Калитин, множество журналистов. Когда кортеж Салихова, состоящий из трех автомобилей, не снижая скорости, влетел на взлетную полосу, где находился захваченный самолет, и Ринат Ильдарович решительно направился к трапу, возле которого застыли двое людей в масках и с автоматами, путь ему преградил начальник областного управления ФСБ генерал Трубников. — Может, не стоит, Ринат Ильдарович? — сказал он. — Может, попробуем какие-нибудь иные методы… захват? — Вы не понимаете, — покачал головой Салихов, — вы не понимаете, что это за люди. Они не остановятся ни перед чем. После их визита в офис, где они захватили моих сотрудников, в прихожей осталось три использованных шприца. Они уже застрелили одного человека. Это не люди — это звери, накачавшиеся наркотой и почувствовавшие себя суперменами. — Но вы же идете на смерть! — Отнюдь нет, — сказал Салихов. — Кроме того, они сказали, что у них на борту находится биологическое оружие массового поражения. И они не постесняются его применить, если я откажусь лететь с ними туда, куда они говорят. Трубников побледнел. — Ах, даже так… — медленно проговорил он и нерешительно оглянулся на стоявшего за его спиной в окружении нескольких охранников в штатском вице-мэра Антона Павловича Калитина. А в самом самолете нас ждал сюрприз: как только Салихов и я поднялись по трапу и попали в салон, нас встретил улыбчивый блондин с короткой стрижкой и приветливым широким лицом, которое, кстати, показалось мне знакомым. По всей видимости, оно показалось знакомым и Ринату Ильдаровичу, потому что он начал пристально вглядываться в него, а потом произнес: — А вы случайно не… — Случайно да, — сказал тот, — мое имя Алексей Шкапенко. Я брат вашего бывшего начальника охраны, Ринат Ильдарович. К сожалению — покойного. Я ведь похож на него, правда? — Зачем мне лететь в Тбилиси? — резко спросил его Салихов. — В Тбилиси? О, вероятно, в мои слова — когда я говорил с вами по телефону — вкралась какая-то неточность, — с вызывающей беспечностью ответил Шкапенко-младший. — Нам в самом деле незачем лететь в Тбилиси. — А куда же мы тогда летим? — В Грозный. Гробовая тишина сопроводила эти не заключающие в себе ничего сверхъестественного слова. — В Грозный? — бледнея, повторил Салихов таким тоном, как будто переспрашивал: в ад? — В Грозный. — Но зачем? — Об этом вам расскажет другой человек. Я не уполномочен с вами беседовать. — Какой другой человек? — О-о-о, — Шкапенко улыбнулся и сощурил светло-зеленые кошачьи глаза, — с этим человеком хочет побеседовать по душам пол-России. Особенно в Минобороны и конкретно в Генштабе. Я говорю о Руслане Базаеве. * * * — Неужели они все-таки на самом деле направятся в Грозный? Ведь там даже аэропорта приличного нет… все разбомбили, — сказала я, выглядывая в иллюминатор, где в неласковой ноябрьской дымке плыла серая и белая, с черными подпалинами голых лесов земля. — Мне кажется, да, — отозвался Салихов. — Простите, Ильмира Маратовна, что я втравил вас во всю эту историю. Но, откровено говоря, я и сам многого не могу понять. — У них в самом деле на борту биологическое оружие? — спросила я. — Так мне сказал этот ублюдок Шкапенко-младший. Они сами зовут его Алеко. Алеко… родной брат Андрея, а такие разные люди! Неужели он в самом деле ничего не знает, промелькнула настороженная мысль. Ничего о том, кем был его обожаемый Шкап. Единственное, в чем Ринат Ильдарович был непоколебимо уверен, так это в том, что в смерти Шкапенко виновен его собственный младший брат. По Салихову не видно, что он боится или вообще опасается за свою жизнь. Вероятно, этот человек привык к тому, что все и всегда мог купить. Вот и теперь… я думаю, он держал про себя вариант, что если дело пойдет совсем уж хреново, то он предложит за себя и своих сотрудников деньги. Конечно, Салихов не так богат, как Борис Абрамович Березовский, чтобы платить миллионы и миллионы долларов за освобождение заложников, не считая, но что он потянет любую запрошенную сумму — конечно, в рамках разумного, — в этом я была совершенно убеждена. В салоне самолета, помимо нас, находилось примерно двадцать — двадцать пять человек. Из них полтора десятка — те самые заложники, которых захватили в офисе. Вздрогнув, я узнала в одном из них Виктора Сергеевича Путинцева. И ему не повезло. Среди террористов, как я уже отметила, не было ни одного кавказца: навербовали себе продажной славянской крови, сволочи! Нет, я вовсе не о том, что славянская кровь — продажная, сама все-таки русская, но как говорится, у нелюдей нет национальности, а ублюдки встречаются среди всех наций. Насколько я поняла, это была разноплеменная компания. Руководитель группы — Шкапенко говорил с украинцами по-украински, с русскими и прибалтами — по-русски, а один явно восточного происхождения бритый товарищ не понимал, как мне показалось, ни одного из перечисленных языков. — Кажется, нас ведут, — неожиданно сказал Салихов, выглядывая в окно. Я последовала его примеру. Как будто совсем близко, на расстоянии протянутой руки, а фактически в нескольких километрах от нас параллельным курсом шли два боевых самолета. Их скорость была выше, чем скорость несущего нас авиалайнера, и поэтому пилоты двух боевых единиц российских ВВС время от времени выписывали в воздухе широкие круги. — Надеюсь, они не станут нас атаковать, — негромко проговорил Салихов. — Я тоже надеюсь на это, — через весь салон крикнул ему Шкапенко. — Тем более что мы уже в видимости ставропольского аэропорта, где я, собственно, и собираюсь произвести посадку. — Ставрополь? — удивленно пролепетала я. — А вы что же, дорогая моя, думали, что я буду сажать эту махину в разваленном вашими бомбежками и артобстрелами Грозном? — насмешливо отозвался Шкапенко. — Это верная гибель. Я, конечно, люблю рисковать, но я же не идиот. — Что ты собираешься делать? — резко спросил Салихов. — Идти на посадку и просить два грузовых вертолета, — сказал главарь террористов. — Мы пересядем в них и уже таким манером доберемся до Грозного. — Вам не дадут вертолетов. — Правда? Ринат Ильдарович, мы поставим им такие условия, что они не смогут отказаться. Хотите простой пример? Улугбек, дай-ка сюда вон того почтенного джентльмена. Улугбек, тот самый восточный тип, что не говорил ни на одном из звучавших в салоне самолета языков, кивнул и, легко подняв за плечи мужчину, подвел его к Алеко. Тот окинул мужчину критическим взглядом, отметил, что заложник страшно напуган и бледен до синевы. И сказал: — Ринат Ильдарович, вам знаком этот человек? Салихов пристально взглянул на того. — Ну да, — наконец ответил он, припоминая. — Это Денисов, директор той фирмы, которую вы осчастливили своим появлением. — Ага! — с удовлетворением воскликнул Алеко. — Очень хорошо. А что, господин Денисов, дети у вас есть? — Дочь… Настенька, — непослушными серыми губами вытолкнул тот. Страх беспощадно сорвал покров респектабельности и солидности с этого человека, привыкшего к тому, что все зависит от него самого. А теперь ничто — даже самая жизнь его! — не зависела от директора одной из дочерних фирм ЗАО «Ратмир». — Сколько ей лет? — с доброжелательной улыбкой продолжал спрашивать Шкапенко. — Семь. Весь салон уже вышел из снедавших каждого из этих людей раздумий и с тревогой прислушивался к странному диалогу между главой террористов и одним из собратьев по несчастью. Шкапенко, кажется, прекрасно это чувствовал и потому говорил нарочито громко: — Вот видите, Ринат Ильдарович. У этого человека есть дочь. Он ее любит. Наше доброе правительство, конечно, не захочет лишить ее отца. А если ставропольские власти заартачатся, я скажу им так: вот, дорогие мои, до проявления вашей несговорчивости у той тарасовской девочки был отец. И он молниеносным движением, с головой выдающим в нем человека великолепной спецподготовки, выхватил из-под пиджака пистолет и выстрелил в голову несчастному Денисову, который даже не успел понять, что его уже нет. Потому что в тот момент, когда смертоносное дуло зависло в пяти сантиметрах от его лба, он бессмысленно смотрел в пол и произносил молитву богу. Первую в своей жизни. И последнюю. Салихов отшатнулся, а я почувствовала, как кровь бросилась мне в голову потоком неудержимой ярости. Да, я видела на своем веку много крови, много смертей и бессмысленной жестокости, но такого… такого мне видеть не приходилось. Убить невинного человека в порядке дидактического пояснения ставропольским властям, которые были там, внизу, в двух километрах под нами. Убить с улыбкой и прибауточками. Чудовищно. Шкапенко перешагнул через труп Денисова и спокойно и широко улыбнулся Салихову, а потом мне: — Вот видите, к чему может привести упрямство. — Но он же ничего вам не сделал, зачем вы убили его? — негромко спросила я. — Вы думаете, что такая жестокость гарантирует вам заслон от российских властей? — Что-что? — Вы удивительно храбры, Алексей Богданович, — сказала я. — Проявили чудеса героизма, застрелив запуганного и безоружного человека. А еще раньше отрезали головы двум парням, которые сопровождали тело своего товарища, убитого в Чечне. Ваш брат, несмотря на то что был членом УНА УНСО, на такие эстетические изыски способен не был. Я была очень зла. Бесспорно, я рисковала, но иной раз такое смелое поведение гарантирует относительную безопасность куда основательнее, чем полная рабская покорность. А этот негодяй разжег во мне ненависть. Самое пагубное и черное чувство. Как говорил Гром, любой порок рождает достоинство: жадность может родить трудолюбие, самолюбование может породить красоту. И только ненависть рождает ненависть. Алеко тяжело взглянул на меня своими сощуренными зелеными глазами, и неизвестно, чего больше было в этом взгляде — недоумения или же смертоносного цинизма. Победило первое. — Что ты несешь? — холодно проговорил он, и нотка удивления проскользнула в его голосе. — Кому это я отрезал головы? — Конвою одного из цинковых гробов, — бросила я, не обращая внимания на то, что Салихов предостерегающе дергает меня за край юбки. Шкапенко пожал плечами. — Ты говоришь о Богрове и Микульчике, так? — Вот именно. — Я слышал об этом. Но я никому не отрезал голову. Зачем мне лишний раз «светиться»? Я приезжал в Тарасов по важным делам, а не заниматься избиением младенцев. Хороши младенцы — офицеры спецназа! — Вы просто запамятовали, Алексей Богданович, — буркнула я и отвернулась к иллюминатору — на этот раз с ощущением, что ляпнула лишнее. Примерно так оно и было. Шкапенко скрипнул своими белоснежными зубами и, кивнув на меня, сказал Улугбеку: — Видишь, казахская скотина, эту сучку? Еще раз пикнет, приведи ее в кабину пилотов, я проведу с ней разъяснительную беседу. И когда ты, дубина узкоглазая, научишься нормально если не говорить, то хотя бы понимать по-русски? * * * Посадка на ставропольский аэродром прошла успешно. Шкапенко упругой походкой спустился по поданному трапу. Одновременно он говорил по мобильному телефону с комендантом аэропорта. — Я повторяю, что через десять минут в тридцати метрах от трапа моего лайнера должны стоять два вертолета, — и Шкапенко назвал марку вертолета, которая, по его мнению, более всего подходила к эксплуатации в сложившихся условиях. — Если этого не произойдет, я затрудняюсь перечислить все последствия, которые могут проистечь из вашего упрямства. Уже на самой последней ступеньке Шкапенко произнес: — Да… чуть не забыл. Пометьте вертолеты белой краской… так, чтобы было видно с земли и с воздуха. Я не хочу, чтобы из-за какой-то глупой случайности произошла катастрофа. Например, нас сбила бы ваша артиллерия. Или авиация. Да и в Грозном полезно знать, чем мой вертолет отличается от всех остальных. А то там ребята горячие… собьют, и глазом не моргнут. И война кончится тут же. Потому что — еще раз напоминаю — у меня на борту ОМП. Оружие массового поражения. Я думаю, ни мне, ни вам пока не нужны бактериологические Хиросима и Нагасаки. Ряды автоматчиков в камуфляжной форме, плотным кольцом оцепивших самолет с заложниками сразу же после его приземления, дрогнули: казалось, некоторые бойцы группы захвата ощутили нешуточную дрожь в пальце, лежавшем на спусковом крючке. Так хотелось разрядить обойму в это наглое — славянское! — круглое лицо с правильными, красивыми чертами и опасными, затаившими в себе гибельное равнодушие к смерти кошачьими глазами. Алеко мгновенно понял это. Он погрозил автоматчикам, которые находились уже в пяти метрах от него, пальцем, как воспитательница детского сада грозит расшалившимся питомцам, и сказал в трубку: — При малейшей провокации независимо от того, от кого она проистечет, заложники будут расстреляны. А после этого мы показательно взорвем самолет, на борту которого, кстати, находится контейнер с биологическим оружием. А-а-а, вам уже это рассказали? Так чего же вы тогда рассусоливаете, как старый пердун перед унитазом? Вертолеты к трапу — живо! — Он засмеялся и добавил: — И без шуток — у меня тут ребята, которые ничем не хуже твоего спецназа, а то и похлеще. Выполнят любое — слышишь, любое! — мое распоряжение. — Он же сумасшедший, — тихо сказала я. — Совершенно неадекватное поведение. — А ты видела его вены? — внезапно резко спросил Салихов — тоном, который я уже в третий раз за последние два часа отмечала у него. Раньше этого тона не было. — Они же у него все битые! — По данным разведки, едва ли не семьдесят пять процентов боевиков на игле сидят, — осторожно проговорила я и мельком взглянула на неподвижную фигуру Улугбека в трех метрах от нас. …Вертолеты были поданы. Со вторым вышла заминка, и тогда Шкапенко спокойно вывел из самолета одного из заложников и громко, так, чтобы слышали в спецназовском оцеплении, сказал: — Что-то долго копаются. Один промежуточный срок подошел к концу. — И, легко подняв в воздух не самого богатырского сложения пленного бизнесмена, швырнул его с пятиметровой высоты прямо на асфальт взлетной полосы. Тот страшно закричал у самой земли и ударился головой… Судя по характерному короткому глухому звуку, у него был размозжен череп. Несчастный растянулся на земле и с неестественно заломленной шеей застыл… — Сука! — Гнида! — Ну только доберемся до этой швали… не жить!! Глухой ропот ненависти и гнева прокатился по рядам спецназовцев, самих отнюдь не неженок и не привыкших церемониться со своими клиентами. Но обычная сдержанность вопреки букве устава прорвалась словами злобы: доколе?.. — Так он перебьет нас всех, — сказала я. — Лично я не собираюсь подыхать… без сопротивления. Даже если оно бесполезно. — Нет… ты забыла, Ильмира, что он везет нас к Базаеву. Мы нужны этому главному ублюдку. Так что до Грозного мы доживем. — Разве Базаев в Грозном? — Он везде. — Набор горючего полный? — тем временем осведомился Шкапенко по сотовому, смотря на то, как его люди под прикрытием своих сообщников конвоируют заложников в вертолеты. — Ты, комендант, что заткнулся? Полный? Он выслушал ответ. — Вот и прекрасно, — улыбнулся Шкапенко. — Приятно иметь дело с понимающими людьми. Пока, отец. И он отсоединился. Нас с Салиховым выводили последними. Вслед за нами двое рослых террористов несли огромный, примерно на полтора квадратных кубометра, плотно заваренный контейнер. Не оставалось сомнений, что Алеко сказал правду: он и в самом деле располагал биологическим оружием. И вез его в столицу мятежных горцев — грозный город Грозный. Глава 8 Главный специалист Руслана Базаева Это было страшное путешествие над разоренной, превращенной в руины страной. Путешествие, когда нас несколько раз могли сбить, и уже никакие угрозы и жестокости Шкапенко не помогли бы. Мы пролетали над линией фронта. Там и сям виднелись линии российских укрепленных позиций, артиллерия, танки и бронетранспортеры… изредка мелькали до основания разрушенные сооружения, напоминавшие зуб, до десны проеденный кариесом: остался только фундамент да сиротливо торчащие остатки стен. И все это было припорошено первым снегом. А когда вертолет летел над горной местностью, он спускался так низко, что были видны маленькие фигурки, подозрительно смотрящие в небо. Они тащили другие фигурки — податливые и неподвижные, как набитые соломой куклы. Боевики хоронили своих убитых. Время от времени над горами, ярко освещенными не по-осеннему щедрым солнцем, из хаотичного нагромождения скал взвивалась ракета и разбрасывала блики в угрюмом великолепии тесных ущелий. А мы летели дальше. …На высоком холме шел бой. Российская артиллерия била по нему с такой интенсивностью, что там ничего нельзя было разглядеть из-за высоких султанов земли, перемешанной со снегом и грязью, и густого дыма. Но боевики держались. В нескольких десятках метров под нами пролетел российский бомбардировщик, а за ним еще и еще. Словно косяк огромных невиданных рыб, широко раскинувших плавники, они пронеслись над занятой боевиками высотой, и под ними заходила, загудела, рванулась в конвульсиях осыпанная смертоносными гостинцами земля. Лики войны. От ставропольско-чеченской границы нас четко вели российские боевые вертолеты. Знаменитые «Черные акулы». Вели вплоть до линии фронта, потом развернулись и, выпустив по позициям боевиков несколько очередей из бортового автоматического и ракетного оружия (правильно, нечего просто так тратить драгоценное топливо и не менее драгоценное время!), развернулись и пошли обратно на базу. На чужой территории мы остались в небе одни. — Я думаю, что мы идем не в Грозный, — почти прошептала я, толкнув в бок Салихова. — Да, скорее всего в один из горных аулов, где какая-нибудь база. Скорее всего самого Базаева. — Они грамотно организовали всю операцию. Подумать только — пройти от самого Тарасова до горного чеченского села, не потеряв при этом ни одного человека! У этих людей прекрасная подготовка! Особенно, как я заметила, у Шкапенко, брата вашего бывшего начальника охраны. Салихов посмотрел на меня подозрительно. — У тебя сейчас какая-то необычная манера говорить, — наконец сказал он. — Не столько слова, сколько сама интонация. Так говорят военные специалисты. Действительно, в данный момент я сильно выбилась из старательно создаваемого мной образа секретарши. Пусть несколько нетипичной, но все же вполне заурядной. Он снова покосился на меня, и я почувствовала, как все его смутное недоверие, все старые подозрения вспыхнули с новой силой. И в этот момент вертолеты пошли на крутой спуск. Вероятно, их собирались посадить на пологом склоне холма, возле старой полуразрушенной мечети, по всей видимости превращенной в склад оружия. Потому что какими бы правоверными мусульманами ни были боевики, их собралось около мечети слишком много даже для самой торжественной молитвы. Как муравьев около муравейника. А ведь нельзя сказать, что все ваххабиты свято чтут Коран. Тем более что среди них полно представителей иных религиозных конфессий. Точнее, национальностей. Потому что говорить о принадлежности этих людей к той или иной религии неуместно. Кощунственно. Вертолеты скользнули к земле и, пролетев над крышами небольших одноэтажных домиков, зашли на посадку. Толчок, резкий рывок вперед — и все. Посадка, хоть и не очень мягкая и приятная. Мы в сердце мятежной страны — в лагере одного из самых влиятельных полевых командиров Руслана Базаева. * * * — Чито с этымы дэлат? — рявкнул совсем рядом сочный голос с сильным кавказским акцентом. В то же мгновение меня подтолкнули прикладом автомата, направляя к выходу из вертолета. Из второго вертолета, размалеванного белыми полосами и оттого похожего на зебру, выводили заложников. Они ступали по неглубокому снегу так, как идут по болоту или по минному полю — осторожно, тщательно выбирая, куда поставить ступню, высоко поднимая ноги. Заложники были сильно перепуганы: вероятно, и в страшном сне им не могло присниться, что они окажутся в этом земном аду. Вероятно, именно о них, заложниках, спрашивал высокий здоровенный чеченец с окладистой бородой и цветной повязкой на голове. Если бы не камуфляжная форма, он сильно смахивал бы на пирата семнадцатого века. — Пока отведи их в блиндаж и накорми, — приказал ему Шкапенко. — Где Руслан? — Он у сэбя, — ответил чеченец. — Ждет тэбя с харощимы вестямы. — Ну что ж, можно сказать, что я его ожидания оправдал. Все здесь. — И Шумылын? — Да. …Какой еще Шумилин? Уж не тот ли ученый, который, по словам Грома, получил то самое бактериологическое или вирусное оружие избирательного действия? Он здесь?! — Идем, — сказал Салихову и мне Шкапенко, делая знак Улугбеку и одному из чеченцев: дескать, сопровождайте меня и заложников. — Базаев вас ждет. Резиденция одного из наиболее видных чеченских террористов находилась в довольно приличном по сельским меркам двухэтажном строении. Вероятно, раньше тут была школа или больница, но с переходом на военное положение надобность в учении отпала, а что касается больниц, то теперь в Ичкерии жили (и умирали) по принципу: «Тяжело в мучении, легко в гробу». Боевиков здесь было не так много, как около мечети, но все-таки человек двадцать до зубов вооруженных бородачей располагались близ входа. Один возился с установкой «Град», другой копался в невесть как попавшем в эти горы бронетранспортере, третий на истоптанном множеством ног сером снегу смазывал новенький миномет. Прочие активно занимались ничегонеделанием. Будни «героев». На нас с Салиховым посмотрели откровенно агрессивно, и в гортанном наречии несколько раз проскользнула сочная русская брань. (Я всегда отмечала, что на Кавказе предпочитают ругаться исключительно по-русски. Да что Кавказ! Когда я однажды была в Милане — еще в пору своей работы во внешней разведке, — я постоянно слышала, что темпераментные итальянские подростки бодро сыплют чистопородной русской матерщиной, перемежая ее итальянской «порка мадонна».) Первое, кого я увидела в просторной комнате, заваленной стальными контейнерами и деревянными ящиками с оружием и боеприпасами, была молоденькая девушка лет семнадцати, с развитой не по годам фигурой и жгучими черными глазами. Этакая современная Бэла. На Бэле было коротенькое платье, под платьем — джинсы. А в руке девушка держала полуразобранный автомат, который она чистила с большим знанием дела. Вот тебе и нормы шариата, вот тебе и восточная женщина! …Хозяин сидел за простым деревянным столом и обедал. Его лицо, хорошо известное едва ли не половине земного шара — все-таки один из самых опасных террористов мира, находящийся в розыске Интерпола! — выглядело молодым и свежим. Длинная черная борода была аккуратно подстрижена, а гладко выбритый череп блестел, как отполированный. Услышав шаги, он поднял голову и еле заметно улыбнулся. — А, Алеша? Проходи, дорогой, присаживайся. А эти люди с тобой — именно те, кого ты обещал? — сказал он на превосходном русском языке. Абсолютно без акцента. В России не все русские говорят так хорошо. Хотя порой проскальзывали кавказские нотки: можно было предположить, что акцент появлялся тогда, когда человек с черной бородой начинал говорить эмоционально. — Вы и есть Ринат Салихов? — спросил Базаев. — Я много слышал о вас, но лично видеть не приходилось. Хотя были все возможности. — О вас я могу сказать то же самое, — угрюмо ответил Салихов. — Слышал еще больше, чем вы обо мне, но до личного знакомства не доходило. — Очень жаль, что все так произошло, но нам нужна ваша помощь. И ваша, Юлия Сергеевна, — повернулся ко мне Руслан Базаев. — Юлия Сергеевна? — А что? — Чеченец посмотрел на оторопевшего Рината Ильдаровича, а потом перевел взгляд на меня и весело рассмеялся: — А вы как представились ему, госпожа Максимова? Вот это провал чистой воды. Хотя провал следовало признать состоявшимся уже тогда, когда меня и Салихова отделили от группы прочих заложников. — Так как? — повторил чеченский командир. — Ильмира Фархутдинова, — сказала я. — Но откуда вы меня знаете? — Ну-у… персон из внешней разведки мне знать просто необходимо, пусть даже бывших, — с загадочным выражением лица лукаво сказал Базаев. — А понадобились вы мне вот зачем… — Значит, вы с ней заодно? — перебил полевого командира Салихов. — Так вот, значит, по какой причине вы настаивали на том, чтобы я непременно взял ее с собой, невзирая на ее сопротивление… если таковое вообще было? — Это не так, — твердо сказала я. Базаев презрительно улыбнулся, и в этой улыбке я ясно, как в открытой книге, прочла все его мысли, которые чеченец, по всей видимости, и не собирался скрывать. А именно: я, Руслан Базаев, действую заодно с какой-то там мелюзгой, которую с позором выгнали со службы за возмутительный югославский провал? Обижаете, дорогой господин Салихов. — Вам известно, что ваш начальник охраны Андрей Шкапенко работал на нас? — спросил Базаев. — Работал на вас? — Или поставлю по-другому вопрос: сотрудничал с нами? — Я начал догадываться об этом… вернее, о том, что он ведет за моей спиной какие-то закулисные игры, но не хотел этому верить, — сказал Салихов. — Я доверял ему. — И я доверял ему, — сказал Базаев. — Он мой старый боевой товарищ. Но он потерял мое доверие. Он сказал, что не хочет продолжать опыты. Что это слишком жутко. — Это вы ему так много платили? — Не я, а арабские спонсоры. — Значит, это по вашему приказу взорвали мой лимузин вместе со Шкапенко и шофером? — Да. — Но ведь мог погибнуть и я! А я вам нужен, как вы только что сами сказали. — Это Алеко. Он вечно придумывает какие-то выкрутасы. Но, по-моему, все произошло так, как он и рассчитывал. Вы живы. И это пока положительный итог нашего заочного сотрудничества. — Так что вам от меня нужно? — Совсем немногое. Аппаратуру, которую вы переправили в Тбилиси и собираетесь продать Турции для нужд турецкой военной промышленности. Это не есть патриотично, дорогой Ринат Ильдарович. Ведь вы, несмотря на вашу татарскую кровь, гражданин России, не так ли? — Разве эта аппаратура еще не продана? — Первый зам вашего коммерческого директора, который находится в соседнем доме, утверждает, что нет. — Но зачем вам эта аппаратура? — со смутной тревогой — словно у него начинала брезжить догадка — спросил Ринат Ильдарович. — Денисов, директор той фирмы, на которой она была размещена, сказал мне… — А где сейчас этот Денисов? — перебил главу «Ратмира» Базаев. — Денисов? — Ринат Ильдарович покосился на Шкапенко, а ответила чеченскому бандиту я: — Ваш милый подручный… вот этот, из славного клана Шкапенко, застрелил его. На том основании, что правительству России должно пожалеть осиротевшую дочь Денисова. Семи лет от роду. Шкапенко пожал плечами и, нахально налив себе немного водки, выпил одним глотком и, шмыгая носом, заел куском копченого мяса. — Простыл, — сказал он с таким видом, словно это слово могло объяснить мотивы бессмысленного и циничного убийства Денисова. Базаев даже не посмотрел в его сторону. — Мне хотелось бы, чтобы вы, Ринат Ильдарович, и вы, Юля, съездили в Тбилиси и привезли мне это оборудование. Шкап так стремился от него избавиться, как будто думал, что это смоет его грехи. — Что это за оборудование? — настороженно спросил Салихов, а по его лицу я поняла, что он с трудом сдерживает себя. — Если это не то, что говорил мне Денисов… что-то для переработки нефтепродуктов, то что же? А? — А вы не догадываетесь? — холодно спросил Базаев. Маска радушия слетела с него в один миг, как под резким ветром слетает фата с невесты. — Ну же… напрягите воображение, Ринат Ильдарович. Что… — Вы хотите сказать, что это оборудование для производства биологического оружия? — вдруг тихо проговорил Салихов. — Оружия нового поколения, о котором… — Ну вот! — перебил его Базаев. — Вот и дозрел. Совершенно верно. Это целая производственно-технологическая линия, модернизированная и компьютеризированная согласно требованиям эпохи. Собрана спецами бывшего Пятнадцатого управления Минобороны. Я удивляюсь тебе, Салихов, — вдруг грубо сказал он, — вроде умный мужик, а то вдруг такое залепит, что не знаю, как такое дурачье земля носит. — А этот контейнер… — А этот контейнер — огромный холодильник, в котором при минус семидесяти хранится готовый продукт. Хотя, конечно, уже не лучшего качества. Время, время… И этот контейнер — все, что уцелело от лаборатории, в которой под крылышком старшего Шкапенко работали суперспециалисты еще старой, советской школы. — А где они теперь? — спросила я. — Теперь? В основном здесь. — И Шумилин? — не выдержала я. — И он тут? — Вы знакомы с Шумилиным? — Нет, но очень желала бы познакомиться. — А по-моему, вы знакомы, — в тон мне проговорил террорист. — Ну так пригласите его сюда, — предложила я. — Ведь, если не ошибаюсь, это ваш главный и основной специалист. Ученый с едва ли не мировым именем. — Ну почему же «едва»? — усмехнулся Базаев. — По-моему, в научном мире он очень известен. Был известен, пока номинально не бросил научную работу. И не переменил имя, фамилию и внешность. — Что-о-о? — заорал Салихов так, что мирно чистящая автомат девушка едва не уронила его на пол. — Так он прячется под личиной одного из моих служащих? — Вот именно, — спокойно подтвердил Базаев. — Алексей, иди сходи за ним. — С ума сойти… — пробормотал Ринат Ильдарович. — Господи… в моей фирме производят биологическое оружие, а я даже ничего не… внедряют каких-то… — И он беспомощно оглянулся на меня. — Не биологическое оружие, — перебил его Руслан Базаев, — а биологическое оружие нового поколения. Такое, о котором не могут мечтать даже американцы. Хотя оборудование у них, разумеется, поприличнее нашего. А что касается Юлии Сергеевны, то с чего вы взяли, что она внедрена нами? Она человек федеральных российских спецслужб, вот так, мой дорогой господин Салихов. Воцарилось молчание. Я пыталась понять, откуда Базаеву известно, кто я такая и каким образом он устроил так, что я попалась в ловушку, как новичок. Непонятно. Но еще более непонятно… кто же этот загадочный Шумилин, о котором в таких восторженных тонах говорил Гром и вот теперь вовсю хвалит чеченский полевой командир Базаев? Скрипнула входная дверь. Вошел Шкапенко-младший, а с ним высокий мужчина, тут же показавшийся мне очень знакомым со спины, — он повернулся вполоборота, плотно прикрывая дверь, чтобы не шел холод. — А вот и обещанный главный специалист, — негромко произнес Базаев и усмехнулся. — Шумилин. Я взглянула в улыбающееся красивое лицо великого ученого-микробиолога, изобретшего вирусологическое оружие избирательного действия, — и задохнулась от изумления. Потому что я действительно знала этого человека: Базаев оказался прав. Но я знала его не как Шумилина. Я знала его как Виктора Сергеевича Путинцева. Глава 9 Первый и последний — Господи… Виктор Сергеевич… вы что, и есть… — Базаев же сказал вам, что да, — безапелляционно перебил меня Путинцев, он же Шумилин. — Какие еще подтверждения вам нужны? Я не могла поверить собственным глазам и ушам. Как… бывший муж тети Кати, отец трагически погибшего Саши Путинцева, ответственный работник дочерней «ратмировской» фирмы — и вдруг знаменитый террорист заявляет, что этот идиллический портрет мало соответствует истине. Что благородный отец семейства — сообщник чеченских сепаратистов и, что главное, носит одно из самых громких имен в современной микробиологии и генной инженерии! Как такое могло получиться? — Но как же так? — синхронно с моими мыслями пробормотал Салихов, очевидно, вспоминая, как еще позавчера этот человек веселился у него в загородной резиденции. Шумилин присел на табуретку и, угрюмо посмотрев на Базаева, сказал: — Ты вызвал меня сюда для того, чтобы вести душещипательные беседы о причинах и следствиях? Или, быть может, поговорим о деле? Потому что, честное слово, если ты хочешь достигнуть того, что наметил, не надо толочь воду в ступе. Надо действовать. Чеченец усмехнулся. — Ты читаешь мне лекцию, Виктор Сергеевич? — проговорил он. — Это забавно. Ну хорошо. На вопросы своих коллег по работе будешь отвечать позже. Кого ты планируешь взять с собой в Тбилиси? — Я думаю, что Шкапенко и Гелю. Ну и, разумеется, Юлию Сергеевну. Ей как раз по профилю — действия на территории чужого государства. Гелей оказалась та самая эмансипированная девочка с автоматом. — А я останусь здесь? — спросил Салихов. — Пожалуй, — отозвался Базаев. — Привезут оборудование — уедешь отсюда живой и здоровый. Подбросим прямо до российских укреплений. Не привезут — плохо. Тогда будем думать, как поступить. — Но я не понимаю, почему вы не можете сами поехать в Тбилиси и захватить это оборудование? — с ноткой отчаяния в голосе спросил Ринат Ильдарович. — Я не думаю, что это сложнее того, что уже проделали Шкапенко и его люди. Даже проще. — Нет уж, спасибо, — покачал головой Базаев. — Я не хочу портить отношения с государством, через которое идет сюда помощь. Если бы это было на территории России, с которой мы воюем, то я бы ни секунды не колебался. Но все должно выглядеть пристойно. Без лишней крови. А то замашки Шкапенко я хорошо знаю. Он полетит туда, но только для охраны. — Я должен им подчиняться? — насмешливо осведомился Алеко. — Не им, а Шумилину. Ясно? — Ясно. Базаев повернулся к Ринату Ильдаровичу и спросил: — У вас есть при себе спутниковая связь? — Я всегда ношу ее в кармане, — не сумев отказать себе в иронии, проговорил тот. — Вот, пожалуйста. И он протянул Базаеву мобильный телефон. — Да нет, — в тон директору «Ратмира» ответил тот. — У меня таких целая вязанка в сарае. Я просто хотел, чтобы вы позвонили генеральному директору этого совместного предприятия, которому продана или отдана в аренду вся аппаратура, и договорились о передаче оборудования нам. То есть, я хотел сказать, Юлии Сергеевне и Виктору Сергеевичу. — Вот оно что, — усмехнулся Ринат Ильдарович. — Тогда подскажите телефон. И название того предприятия, куда я должен позвонить. — А вы не помните? — вклинился Шкапенко, который тем временем мешал девушке собирать автомат и лез ей под платье. — Это по части твоего братца. Словосочетание «твоего братца» прозвучало не столько презрительно, сколько с горьким сожалением. — Кроме того, никто не знает, где именно находится это оборудование, — возвратился к вопросу о сложности предстоящего маневра Шумилин. — Куда приказал отвезти его Шкап — это полная загадка. Об этом знают только в грузинско-турецком СП, с которым у вас контракт, Ринат Ильдарович. — Фирма «Тамерлан»? — воскликнул Салихов. — Да, кажется, она называется именно так. — Базаев поднялся во весь рост и неожиданно шагнул к президенту «Ратмира». — И моли бога, чтобы все было хорошо! Салихов молча смотрел на перекосившееся от ненависти лицо чеченского террориста, уголок рта его подергивался. — Я ничего не понимаю… — Звони, — холодно сказал Базаев. Ринат Ильдарович покачал головой и начал набирать продиктованный ему номер. — Как его зовут? — Гоча Бачоевич, — с улыбкой, внушающей мне мало надежд на безмятежное существование, ответил Шкапенко, — это и есть их директор. — Как? — Гоча Бачоевич Попхадзе, — сказал Руслан Базаев. Салихов с первого раза дозвонился до грузинского бизнесмена. Когда тот узнал, что с ним лично говорит президент тарасовской фирмы «Ратмир», с которой его связывало долгое и плодотворное сотрудничество, то почему-то несказанно обрадовался. — Я сам хотел звонит вам, многоуважаемый Ррынат Ильдаровытш, — сильно раскатывая громовую «р-р-р», заорал он в трубку. — Дэло в том, что мой управлающий… нэхарощь чэловек, панымаешь… купил у вас нэкондиционное оборудование для то лы крэкинга, то лы вулканызации. А мои спэцы посмотрэли и в голос говорят: нэ знаем, что это такое. А коммерческий директор купил эту роскощ за какую-то смэщную сумму… нэсколько миллионов, паразит! За что он их платыл? Базаев, который слышал каждое слово разговора, насторожился. — А вы сами не пробовали спросить у этого коммерческого директора? — Нэ могу, дорогой. Он позавчера ел сациви… — Ну и что? — довольно экспансивно произнес Салихов, которого грузинский коллега стал уже выводить из себя. Немудрено — в такой-то обстановке. — А то, что он ел сациви, и его застрелили. — Это когда? — спросил Базаев. — Когда? — продублировал его слова Ринат Ильдарович. — Позавчера, дорогой. За день до того купил, а потом застрэлили. Жалко. Я бы его сам — застрэлил. В голосе Попхадзе звучала веселая насмешка, но Салихов не рискнул бы принять ее исключительно за шутку. Кто его знает, этого грузинского бизнес-князька. — Да ты не печалься, дарагой, — откликнулся тот, неверно истолковав молчание Салихова. — Мы уже нашлы, кто его застрелил. — Кто? — Да жэна, слющь. Такой взбалмощный жена был, сколька раз я ему гаварил: разведись, почтенный. Нечего с чеченками жить. Они слышком мстытельные женщины для такого любвеобильного мужчины, как ты. Салихов вопросительно взглянул на Базаева и, прикрыв трубку ладонью, спросил: — Ваша работа? Чечечец покачал головой. — Так что ты там хотел, дорогой? — совсем уж расфамильярничался Попхадзе. — Я хотел купить это оборудование. — Обра-атно? — Это вас удивляет? Тем более что вы говорите о некондиционности товара. — Да ради бога, многоуважаемый Ринат Ильдарович, — обрадовался грузин. — Прыезжайте, забирайтэ. Только возьму я с вас немного болше, чем за него платыли мы. Перевозки сэйчас дороги, вы же знаете… да и расстроился я немало, и… в общэм, когда ждать? — Сегодня к вечеру, — сквозь зубы просуфлировал Базаев, и Ринат Ильдарович покорно повторил его слова… * * * Нас должны были добросить до чеченско-грузинской границы на одном из тех вертолетов, которые так рискованно доставили заложников из Ставрополя. Я села рядом с Шумилиным и спросила: — Ну теперь-то вы объясните мне, зачем и каким образом вы переквалифицировались в… Он оборвал мой вопрос холодным презрительным смешком и заговорил: — Зачем? Зачем, вы спрашиваете? Об этом нужно спросить у тех деятелей КГБ, которые еще в девяносто втором приняли решение о моей физической ликвидации. Я слишком много знал и слишком много разработал, чтобы… В общем, они подстроили мне автокатастрофу. Но я выжил. Наверно, лучше бы я тогда умер. Когда я впервые после всего этого взглянул на себя в зеркало, я подумал, что, живи Виктор Гюго в наше время, он писал бы своего Квазимодо с меня. Шумилин перекосил свое красивое лицо, которому неведомым ухищрением пластического хирурга были приданы такие классические правильные черты. — Вы поинтересуйтесь у своего начальства, — продолжал Виктор Сергеевич. — Наверняка там известна моя фамилия и то, как со мной поступили. Я вспомнила Грома и то, как он говорил о Шумилине. Превозносил его. Быть может, Гром что-то и знал. Но сейчас это не имеет никакого значения. По всей видимости, в автокатастрофе Шумилин не только повредил себе лицо, но и повредился в уме. — Автокатастрофа произошла под Грозным. В то время еще не было никакой войны — просто эскалация напряженности. Меня подобрали вот здесь, — продолжал он. — И хотели прикончить. Но я сказал им, кто я такой, и мне поверили. То есть сначала не поверили, но я убедил… Базаев убедил своих сообщников, что я им нужен. — Тогда же еще не было такого понятия — чеченские «полевые командиры», — проговорила я. — Да, но они все были офицерами федеральной регулярной армии, а, смею вас заверить, они и тогда мало чем отличались от бандформирований. — Эй, задрай хлебало! — крикнул ему через весь салон вертолета Шкапенко. — И как же вы стали Путинцевым? Мужем тети Кати и отцом Саши? — Почему — стал? — проговорил он. — Я и был им. У меня даже паспорт на имя Путинцева. Шумилиным я оставался только на работе в госструктурах. Когда я и Катя поженились, я уже работал на спецслужбы в Пятнадцатом управлении Минобороны. — То есть в спецслужбах знают, что вы и Путинцев — одно лицо? — Разумеется, нет. У каждого серьезного специалиста, зарабатывающего себе на жизнь работой на секретном объекте, всегда должен быть запасной вариант. Запасная жизнь, так сказать. Вот я и обзавелся паспортом на имя Путинцева Виктора Сергеевича. Помогли друзья. — Я примерно догадываюсь, кто эти друзья. — Ничего подобного. Вы не можете знать и не узнаете — незачем. Могу только сказать, что эти люди не граждане России. Да и вообще… я очень хорошо прикрыт. Вот например: вы узнаете этого человека? Он извлек из кармана цветную фотографию, на которой был изображен грустный мужчина лет тридцати пяти. Он имел неправильные черты лица, оттопыренные уши и некрасивую улыбку — один передний верхний зуб наезжал на другой. Несмотря на молодость, он уже начинал лысеть — высокий лоб интеллектуала переходил в прилизанные залысины, которые их обладатель старался стыдливо прикрыть редкими светлыми волосами. — По всем правилам жанра это должны быть вы, — сказала я. — Да, — кивнул Шумилин. — Это на самом деле я. А Катя так и не смогла приспособиться к моему новому облику. Она говорила, что меня испортили… сделали слишком красивым для нее. — И тогда она с вами развелась. — Вот именно. Я женился на молодой. Но ни на секунду я не забывал, кому я обязан жизнью и новым лицом. Да они и не давали забыть. Потому что мое возвращение в Тарасов было началом прекрасно спланированной и обеспеченной всем необходимым операции. Ее инициировал еще генерал Дудаев. Я мельком посмотрела на него и подумала, что, пожалуй, мое первоначальное впечатление — когда я увидела его здесь, в Чечне, — верно. Он в самом деле какой-то ненормальный. Преступно ненормальный. Кажется, он понял мои мысли. — Да, я сотрудничаю с ними, — громко сказал он. — Но почему? Уж не потому ли, что я получал гроши на госслужбе и не мог даже купить себе приличного пиджака… ученый с мировым именем!.. а потом за мою долгую службу этим проклятым… потом они решили и вовсе от меня избавиться! Он глубоко вздохнул. — А тут я почувствовал себя человеком. Я чувствую себя нужным и востребованным, и мне платят… о, как мне хорошо платят! Мало того, что я имею возможность вести исследовательскую работу, так еще и получаю за нее огромные деньги! Но теперь все… Теперь я закончил работу. Я получу свои деньги после того, как успешно пройдут испытания… оружие уже почти было отлажено до совершенства, я исследовал особенности его воздействия на человека славянской крови. — Это при каких же обстоя… И тут я поняла, при каких. Вспомнила. И многое в этом деле, как по мановению волшебной палочки, стало простым и незамысловатым, вытекающим одно из другого. Шумилин использовал для своих исследований тело своего сына. Которое переслали ему в цинковом гробу в сопровождении… в сопровождении людей, которые затем были зверски убиты. Судя по всему, они не смогли внятно объяснить, при каких обстоятельствах и от чего конкретно погиб Саша… или Путинцев просто почуял недоброе, но так или иначе — он решил проверить свою догадку. Догадку… что его собственное изобретение испробовано на его родном сыне. Конечно, террористы не знали, что их подопытный кролик — сын великого ученого, которого они знали под фамилией Шумилин. И убили его, этого кролика. А потом сообщили результаты опыта главному генератору идей. Возможно, Виктор Сергеевич сам дал указание проверить свои разработки на практике. На первом взятом в плен солдате. И этим солдатом — по трагическому ли жребию судьбы или по неотвратимо карающей предопределенности — оказался его сын. Его родной сын. Вероятно, Виктор Сергеевич был в шоке от того, что его предположение подтвердилось. Иначе как он мог проболтаться бывшей жене об обстоятельствах гибели Саши? Только при условии, что находился в глубоком шоке. А потом опомнился. Нельзя было говорить так. Шумилин использовал для своих исследований тело своего сына не потому, что у него было так запланировано. Просто другой такой возможности видеть воочию плоды своего многолетнего труда у него могло и не быть. И он решился на кощунство. Только так можно интерпретировать калейдоскоп следующих один за другим загадочных и трагичных происшествий. Конечно, обо всем этом можно говорить только гипотетически. Все равно сидящий передо мной человек не скажет… Так вот как было получено разрешение на вскрытие гроба. Вот как было выбито согласие задержать похороны боевого товарища лейтенантов Богрова и Микульчика. И человек, способный на зверство, от которого мороз продрал бы по коже, возможно, даже выкованного из брони жестокого Алеко — Алексея Шкапенко, — сидел передо мной. — Вы владеете кинжалом? Реакция на эти мои слова, не имеющие прямого отношения к нашему разговору, сказанные самым простым и сдержанным тоном, была очень эмоциональной. Шумилин вскочил, его белозубый оскал метнулся перед моими глазами, как блеск смертоносного клинка… но в этот момент вертолет сильно качнуло, словно он принял в себя флюиды ярости, источаемые Виктором Сергеевичем, и какой-то рваный металлический скрежет прополз по телу машины. — Падае-е-ем!!! Шумилин не устоял на ногах и рухнул прямо на Алеко, который был занят тем, что ворковал с Гелей. Чеченка презрительно улыбалась. Шкапенко, в свою очередь, упал на Гелю. Клубок тел припечатало к стене салона, и автомат, который так лелеяла Геля, протащило по полу и швырнуло прямо к моим ногам. Нарочно не придумаешь. Но иногда судьба, откровенно говоря, довольно сварливая и несговорчивая особа, выкидывает такие счастливые пируэты, что хоть стой, хоть падай. Я подцепила носком правой ноги пресловутый автомат и, ловко подкинув, поймала и четко зафиксировала в руке. — Падаем! Очевидно, что-то сломалось, и пилот никак не мог справиться с управлением. Шкапенко оттолкнул Гелю и Шумилина и одним коротким кошачьим прыжком бросился на меня. Ловок, сукин сын, чего у него не отнять — так это отточенности и силы движений. Прекрасная подготовка. Однако ему не повезло. Вертолет дернуло еще раз, и Шкапенко наткнулся прямо на дуло автомата. Вероятно, палец нажал на курок чисто машинально — уж слишком велик был негативный заряд, сидящий в моем подсознании. — Не стреля-а-ать! — заорал Шкапенко, словно не чуя, как его тело прошила очередь, а потом рванулся к выходному люку и распахнул его. Вероятно, это уже были конвульсии. Леденящий порыв ветра ворвался в салон вертолета. И тут Шкапенко почувствовал, сколь серьезно он ранен. Он застонал и упал на колени. Его буквально скрутило в дугу, прежде чем вертолет не тряхнуло еще раз, и Алеко с душераздирающим воем рухнул вниз, в слепящую белую мглу. — Падаем! — раздался уже третий по счету однообразный безнадежный вопль, и из кабинки пилота, на ходу пристегивая лямки парашюта, показался небритый чеченец с большим хищным носом, как у Фрунзика Мкртчяна. Вероятно, это и был сам пилот. — Сколько парашютов? — резко спросила я. — Од… один, — машинально ответил он. И остановился, словно его толкнули в грудь. Потому что понял, что произнес свой собственный смертный приговор. — Это очень плохо, — сказала я. И вскинула автомат на уровень его налившихся кровью темных глаз. На его заросшем лице еще только тяжело выкристаллизовалась гримаса ужаса, как короткая очередь прошила его. Он повалился навзничь, согнувшись, как Шкапенко, когда тот падал в пропасть, и покатился по сильно накренившемуся полу. Парашют отстегнулся — вероятно, пилот не успел закрепить ремень — и отлетел к стене, возле которой уже поднималась оглушенная падением Геля. Я схватила парашют и, побив все личные рекорды скорости, закрепила его на спине. Конечно, меня учили прыгать со сверхмалых высот, но с такой высоты мне прыгать еще не приходилось. Сто метров — это наименьшая высота, с которой, как принято считать, возможно спрыгнуть без последующего смертельного исхода. А сколько тут было — точно определить не представлялось возможным, но меньше ста — это наверняка. Метров семьдесят. А то и пятьдесят. Я рванулась к люку, чувствуя на себе испепеляющий взгляд чеченки… но Геля не успевала за мной, в ее черных глазах вспыхнули отчаяние и злоба, и она резко подалась вперед, надеясь все-таки достать меня. И тогда я прыгнула в раскрытый люк, в котором с пугающей быстротой — все ближе и ближе — проносились затянутые мутной пеленой заснеженные белые холмы. Из падающего вертолета вырвался и змеистым холодом продрал меня по коже дикий вой смертельно раненой волчицы, на которую неумолимо надвигается дуло охотничьего карабина… Земля раскрылась гибельным снежным веером, подо мной промелькнуло что-то непостижимо огромное, и я дернула за кольцо. Возможно, это конец. Не всем же дано прыгать со сверхмалых высот. И тут меня накрыл грохот взрыва, и взметенная им снежная волна захлестнула меня и завертела в неразличимой мутно-белой круговерти… * * * — В чем дело? — заорал Базаев, когда все попытки вызвать вертолет оказались неудачны, а посланный вдогонку второй экипаж оказался бессилен найти Шумилина и его сопровождение. — Где они? Он повернул свое обычно непроницаемо-любезное, а теперь перекошенное гневом лицо и рявкнул: — Если что случится, ты ответишь за свою сучку! — Мою? — пробормотал Салихов. — Да я только сегодня узнал ее имя и отчество… а фамилии так до сих пор не знаю. — Ты нэ понимаешь, что поставлено на карту, — прошипел чеченец, — если нам удастся палучыт необходимое количество шумилинской отравы… тогда русские не посмеют и сунуться сюда, потому что все будет отравлено… отравлено только для них, но не для нас! Салихов отшатнулся. — Молись, чтобы все было хорошо! — процедил сквозь зубы чеченец. — Отведите его к остальным! * * * …Мне удалось вырваться из снежной лавины. Я отряхнулась от снега, отцепила парашют, который глубоко увяз в снегу и теперь стал чем-то вроде цепей, которыми в средневековье приковывали узника к стене. Осталось определиться, где я. Но в любом случае мое положение было незавидным: одна, посреди враждебной, объятой пламенем войны страны. Горы напичканы боевиками, и нет надобности уточнять, как настроены они по отношению к русским. На все про все один забитый снегом автомат «борз» с полуразряженной обоймой. И сколько мы пролетели от линии фронта — один бог знает. Быть может, сотня километров отделяет меня от спасительного блокпоста российских федеральных сил. Да какая сотня. Что это я? Чечня — это тебе не просторы Тарасовской области. Здесь один километр может считаться за десять. А то и за сто. Я сделала несколько шагов по склону и только тут почувствовала на себе чей-то взгляд. Никто из оставшихся в вертолете выжить шансов не имел, и потому это мог быть только кто-то еще. Снежный барс, живущий в этом крае смерти. Или чеченский боевик, рядом с которым громадная горная кошка кажется невинным трехмесячным котенком, играющим на коленях хозяйки. Я медленно, словно при покадровом воспроизведении кинопленки, обернулась. Я ошиблась. Я дважды ошиблась. Первый раз — когда предположила, что на меня смотрит зверь или боевик, мало чем отличающийся от зверя. Разве что только в худшую сторону. А второй раз — когда подумала, что никто с падающего вертолета спастись не мог. Потому что на меня завораживающе неподвижно смотрел Шумилин. У него в руках не было оружия, но я чувствовала, что он держит его в отведенной за спину руке. — А я выжил, — сказал он, словно отвечая на мой безмолвный вопрос. — Сам не понимаю, как это получилось… по-моему, я упал на купол твоего парашюта. — Значит, вы мне обязаны жизнью. — Да, — сказал он. — Обязан. Ты… вот что. Счеты сводить будем позже, сейчас не время. Если мы наткнемся на боевиков, нам конец. — Вы же сотрудничаете с ними, — с ядовитым сарказмом сказала я. — Вам же нечего опасаться. — Правда? А по-вашему, я похож на чеченца? Да? Или как? Они не станут спрашивать, кто ты таков. Просто отрежут башку, и все. — Ну да, — сказала я, — прямо как вы этим парням из спецназа. Одного я не понимаю, Виктор Сергеевич: ну разозлились вы на них, что не могли познакомиться с характером поражений на теле своего собственного сына… убитого вашим же оружием, горький парадокс, правда? Впрочем, вам повезло: где бы еще так, без отрыва от производства и не вызывая лишних вопросов, вам удалось бы осмотреть труп погибшего от ваших новоявленных вирусов, которые настроены на антипатию к русским и приязнь к лицам кавказской национальности. А Богров и Микульчик не давали вам такой возможности… так вот, я не понимаю, как вы сумели одолеть двух офицеров спецназа? — Меня три года тренировали арабские инструкторы, — глухо ответил он. — Три года… мне надоело быть слабым. Я решил перемениться во всем. — И это вам удалось, дорогой мой, — проговорила я. — А теперь скажите: это вы рассекретили меня и сказали Базаеву, что я агент разведки? — Да. Я видел ваше личное дело, когда мы в свое время подбирали кадры… впрочем, какое это теперь имеет значение? Не всегда же я работал на Базаева. — Правда? …Они подкрались совершенно бесшумно. Быть может, в городе я бы сумела не то чтобы услышать, а скорее почувствовать их. Но тут они были в своей родной местности. Они были у себя дома и потому, как дикие звери, идеально приспособились к своей среде обитания. Шумилин коротко взвыл и бросился бежать по склону: «гениальный ученый» понял, что этим людям нет никакого дела до того, что он знаком с полевыми командирами и общался с покойным генералом Дудаевым. Я воспользовалась тем, что чеченцы на мгновение посмотрели в его сторону, и опрометью скатилась со склона холма в забитое снегом ущелье. А там с головой провалилась в нанесенные ветрами и обвалами сугробы. Что-то дрогнуло в окружавшей меня снежной массе, и я поняла, что весь огромный слой снега пришел в движение. Вероятно, он лежал на самом краю ущелья, дожидаясь того момента, когда что-то нарушит его застывший в немом оцепенении стылый покой. Этим «что-то» стала я. Массивная лавина сорвалась вниз и, стремительно увеличивая скорость и жадно вбирая в себя все новые и новые снеговые массы, понеслась вниз. Эхо стрельбы, вспыхнувшей где-то там, наверху, было заглушено глухим ревом лавины… * * * Я родилась под счастливой звездой. Несмотря на то что это было, вероятно, самое бестолково проведенное дело в моей жизни, ломающее все принципы и критерии агентурной работы в лабиринтах бесконечных случайностей, я выжила. Хотя по понятиям старой, советской школы разведки не имела на это права. Меня подобрало одно из подразделений федеральной войсковой разведки. После ласковых снежных объятий у меня на теле не осталось ни одного живого места, правая рука была сломана, а левая нога вывихнута. Но я выжила — это было главное. Как оказалось, я находилась всего в нескольких километрах от чеченско-дагестанской границы. Не знаю, по какому маршруту летел вертолет, но он потерпел крушение в месте, которое было куда ближе к позициям федералов, нежели то, откуда он вылетел. То есть точка дислокации Руслана Базаева. И через несколько дней после этого федеральные войска выбили его группировку с занимаемых позиций. Полуразрушенная мечеть была уничтожена до основания, а в двухэтажном домике, который служил резиденцией главе террористов, нашли несколько трупов. Сильно обезображенных, съежившихся… впрочем, хватит одного описания. Описания тела Саши Путинцева. Тот же самый характер повреждений был и у трупов, обнаруженных в резиденции Базаева. Содержимого контейнера, привезенного из волжского города, вполне хватило на уничтожение сотрудников «Ратмира». Все трупы были опознаны. Они принадлежали заложникам, которых Алексей Шкапенко и его группа захватили в Тарасове и через Ставрополь доставили в ставку Руслана Базаева. Ни в одном из них не признали Рината Ильдаровича Салихова. Но был найден еще один труп. Он был настолько обезображен, что эксперт сказал: единственное, что он может сказать с уверенностью, это то, что лицо этого человека подвергалось пластической операции. Иначе кожный покров не мог расползтись так страшно. …Вероятно, Виктор Сергеевич Шумилин все-таки добрался до Базаева. А тот поступил с ним так, как перед этим обошелся с родным сыном Шумилина. А оборудование в Тбилиси было изъято с санкции генерального прокурора Грузии. И уничтожено. Оружие смерти по национальному признаку не имеет права на существование. Впрочем, как и любое оружие массового поражения. И хотелось бы верить — любое оружие.