Темна осенняя ночь, особенно на бесфонарных, старой, частной застройки, окраинах.

Потеряла я их, хоть и слышала еще долго убогие разговоры и нездоровое, почти нечеловеческое, то старушечье, визгливое хихиканье, то лошадиное ржание. Шла наугад, желая одного — выйти из этого безлюдья хоть к какому-нибудь свету. Поэтому, когда впереди появился фонарь, освещавший не улицу, а крышу дома и голые корявые ветки над ней, я направилась прямо к нему, решив постучаться и спросить о дороге. На темной дощатой стене, прямо под фонарем, оказалась табличка с названием улицы и номером. Именно те, что называл мне Суров.

— Да иду! — послышалось из-за двери. — Иду, не стучи больше!

Когда открыли, а открыли не сразу, пришлось подождать; на пороге темным, слабо освещенным со спины силуэтом возник хозяин жилья.

— Я хочу видеть Артема, — сказала я первую часть условленной фразы и смолкла, как велел Гром, ожидая ответа.

В ответ раздался удивленный смешок и неожиданное:

— Проходи, Багира. Всегда тебе рад, сама знаешь. — Произнесено это было знакомым, но не слышанным давным-давно голосом.

Хозяин странно подскочил на месте и замер в полуобороте, освободив для меня проход.

Одноногий — поняла я, в полумраке с трудом разглядев костыль у него под мышкой.

И вот уже почти час как, закончив дела, для которых я сюда явилась, мы с Базаном сидим, пьем чай с черствыми пряниками и болтаем о всякой всячине.

В Югославии Артем был вторым после Грома человеком в нашей разведгруппе, его замом, и ему я обязана многим из того, что знать простому человеку необязательно, — от приемов введения себя в сомнамбулический транс, необходимых для того, чтобы, замаскировавшись, скажем, под болотную кочку, в собачьих условиях выдержать несколько часов полной неподвижности, дождаться темноты и благодаря этому выжить, до мгновенной «обработки» тела противника по определенным точкам, каковая может выключить его на полчасика или навсегда, смотря по необходимости.

Незадолго до неприятности с Голубем, из-за которого всех нас ведьминой метлой поперли из органов, Базана угораздило сесть за руль брошенного на обочине загородной дороги джипа. Машина оказалась минированной. Но, на его счастье, минированной неумело. Артема успели довезти до госпиталя, и он остался жив. С тех пор мы с ним и не виделись.

Долечившись уже в России, отныне одноногий бывший капитан Базанов попытался бросить якорь в Казани, в городе, где прошло его детство. Калека оказался никому не нужен. С оформлением пенсии по каким-то сложным причинам тянули, оклады и пособие, полученные им после выхода на «гражданку», быстро кончились, постоянного жилья не было, перспектив на заработок, которого хватало хотя бы на хлеб, — никаких. С такой жизни Базан быстро дошел до сырых, заплесневевших корок из мусорных баков и склепа на кладбище, облюбованного под квартиру группой таких же, как он, бедолаг. Условия такой степени экстремальности бывшему разведчику не снились никогда.

Приближалась зима. Уже простуженный, Артем не рассчитывал ее пережить. Но тут ему повезло. Из военкомата, куда в один прекрасный день он пришел сдать свои документы, в том числе и пачку наградных удостоверений, на хранение — больше некуда было их пристроить, его, сжалившись, по блату отправили в приемник-распределитель для бродяг — подлечиться, поправиться на казенных харчах. Там и нашел Артема Гром. И перевез в Тарасов, наделив домом, жалованьем от своего имени, необременительными обязанностями и перспективой использования его опыта и способностей. По мере надобности и несмотря на увечье.

Я смотрела на Базана во все глаза и не переставала радоваться тому, что вижу его опять, вижу живым и здоровым, только гораздо более старым, чем в нашу последнюю встречу. А он со смаком потягивал из кружки чай и деликатно учил меня уму-разуму. Лекция началась после того, как я высказалась в том смысле, что Гром, на мой взгляд, перебирает, пытаясь играть по всем разведправилам, перебарщивает с конспирацией, и от этого сил и времени для достижения требуемых результатов мы тратим больше необходимого.

— Ты, Юлька, говоришь, что вокруг одни дилетанты, злые и глупые. Им наплевать на все, кроме жратвы, денег и собственной неприкосновенности. И ты, человек с опытом и спецподготовкой, чувствуешь себя среди них как хищник в стаде травоядных. Багира!

Он почесал затылок, отчего и без того всклокоченные полуседые лохмы вообще встали дыбом.

— Может, ты и права. Не буду спорить. Одно скажу: их много, таких, что берегут свое для самих себя. Они теперь все имеют, не то, что раньше. А когда имеешь, хочется иметь еще и еще. И в конце концов понимаешь, что деньги — это не все. Денег хочется, когда их не хватает. На вторую машину, на третью квартиру. Для покупки фермы в пригороде Сиднея. А когда вышел на определенный уровень, хочется не денег, а власти. Это так, Юльк, кто бы что ни говорил. А пробившись к власти, зарабатывать перестаешь. Времени для этого нет. Начинаешь не зарабатывать, а получать. С тех, кто пока что еще зарабатывает. Они дают, а куда им деваться? Потому что эти, которые берегут себя, не щадят никого. А тем более тех, кто сует свой пятак в их кормушки. А мы у Грома, Юльк, как раз из таких. Тут тебе не Югославия. Тут заминированные машины подбрасывать не будут. Все тут просто и быстро. И тихо. В твоем же подъезде проломят тебе череп ржавой трубой и уйдут не торопясь. И внимания не обратят на соседей, вопящих из-за своих дверей. Вот так, ах ты, хищник в стаде! Слишком мало таких, как мы, хищников. Нас беречь надо. Чтобы было кому резать зарвавшихся стадных. А ты говоришь, Гром переигрывает, шпионскими страстями увлекается, ненужными при работе с дилетантами. Он бережет нас. Тебя бережет, Багира. Ты хоть и хищник, но против пастухов с их рогатками — не более как отбившаяся от дома кошка.

— Знаешь что? — Артюха хлопнул себя по торчащей культе. — Извини меня за нравоучение. И оставайся у меня ночевать. Моя кровать — твоя кровать, а я на раскладушечке здесь, на кухне. Поставим будильник на шесть часов, и всюду ты успеешь. А сейчас, да по здешним местам, да с таким грузом, что от меня уносишь, — он кивнул на небольшую черную сумку, стоящую в углу, — куда тебе идти!

Я отказалась, и он огорчился. Не могла же я, исходя из все той же конспирации, объяснить ему, что ночью домой ко мне будет звонить Гром. И дозвонится, когда бы я ни пришла. Лишь бы пришла вообще.